— Вот, мой хан, я говорил же — это лазутчики! Хан взял листки, развернул их и велел позвать писца. Вскоре тот вошел в юрту и прочитал вслух:
«Главнокомандующий в Грузии, на Кавказской линии и в Астрахани, повелевающий народами, обитающими от берегов Черного до Каспийского морей, и главноначальствующий во многих областях, провинциях и ханствах здешнего края, дружелюбно приветствую вас, знаменитые и высокопочтенные старшины славного храбростью и добродушием туркменского народа, желаю долголетнего здоровья И никогда нерушимого благоденствия...»
Ханский грамотей прочитал все письмо от начала до конца. И в то время, как сейис готовился к своей смертной минуте, Алты-хан удовлетворенно вздохнул, а все остальные восторженно заговорили:
— От самого главнокомандующего...
— От Ярмол-паши...
— И нашего хана касается... Алты-хан крикнул на всю юрту:
— А ну-ка, тише, йигиты! — И спросил сейиса: — Яшули, где ты взял это письмо? Говори, иначе всажу в тебя этот заряд. — Хан вытащил из-за кушака пистолет и наставил его на сейиса. У гостя задрожали колени, и он принялся рассказывать, что лезгин-бек — это русский толмач Иван Муратов, а приехал он с Киятом и привез это письмо от самого главнокомандующего; письмо много раз переписали и всем роздали, чтобы прочитать его среди туркмен...
— Вот это похоже на правду, — удовлетворенно сказал Алты-хан, засовывая пистолет под кушак. — Только сомневаюсь я, чтобы он был Муратовым. Тот прошлым летом в наших краях бывал, кое-кто его видел. По рассказам, он не такой. Ну-ка, кто там, приведите сюда его..
Вскоре перед ханом предстал и Муратов. Его пригласили сесть, подали под локоть подушку, протянули пиалу с чаем и поставили чашу со сладостями. Алты-хан тотчас объявил, что знает его истинное имя, и Муратову ничего не оставалось делать, как сознаться: приехал он выбрать генералу Ермолову двух самых лучших скакунов, а скрыл свое имя потому, что всюду рыскают каджарские разъезды. Персы знают Муратова еще с прошлой войны, когда он приезжал в лагерь к туркменам и возил к генералу Ртищеву в Гюлистан туркменских послов. За его голову они могли бы осыпать любого золотом. Но если хан захочет выдать Муратова, то вот он — в его руках.
Алты-хан призадумался, но не о том: выдавать ли русского каджарам или не надо. Другие мысли забродили в его голове. Не мог никак увериться, что действительно перед ним Муратов, а не кто-нибудь другой.
Необычных гостей хан велел переселить поближе к своей кибитке и тотчас послал а Кызгыран людей за Аминек-баем, у которого прошлым летом гостил Муратов.
Три дня гостей никто не тревожил. Обращались с ними лучше, чем с родственниками: кормили бараньим мясом и горячим чуреком, поили чалом и крутым зеленым чаем. Сейису наполнили наскяды табаком. Старик был доволен, но время от времени его мучили сомнения — как бы не переменилось настроение хана.
На четвертый день возле белой юрты остановилась группа всадников: это приехал со своими Аманек-бай. Хан встретил его приветливо, пригласил за сачак и послал за гостем. С напряжением ждал Алты-хан прихода «урусо». И вот килим отошел в сторону, и перед всеми предстал толмач.
— Вах-хов! — вскрикнул обрадованно Аманек-бай, вскакивая с ковра. — Ты как сюда попал, Иван-ага! Опять за коврами тебя твой Ярмол-паша послал? — Аманек-бай и Муратов обнялись, хлопая друг друга по плечам, и рядом сели у сачака. Хан окончательно уверился, что письмо действительно Ярмол-паши, а Муратов — тот самый, о котором он немало наслышан.
Теперь, сидя за чашей с шурпой, хан слушал, о чем говорят Аманек-бай с толмачом, и выбирал время узнать: на каких же условиях Ярмол-паша думает заводить торговлю с туркменами. Выждав момент, он спросил:
— Иван-ага, скажи мне, как будет вестись торговля? В письме хорошо сказано, только я, по неопытности, многое не понял. Объясни-ка нам.
Муратов вытер губы платком, сказал с удовлетворением:
— Да ведь проще простого, Алты-хан. Русские будут брать у туркмен нефть, соль, рыбу, ковры, коней, а взамен повезут хлеб, сахар, сукна, домашнюю утварь — казаны, посуду разную. Да мало ли что! В России всего полно. Что попросите — то и привезем!
— Понятно, Иван-ага, — степенно отозвался хан, — А теперь скажи, где торги будут?
— Поначалу думаем сосредоточить всю торговлю на Челекене и в Гасан-Кули. Человека одного из ваших влиятельных туркмен главным сделаем при фактории. Ты его, небось, знаешь: Киятом зовут. Вот и в письме Ярмол-паши его имя указано...
— Да, да, знаю, — закивал Алты-хан. — Умная у него башка, если к самому Ярмол-паше путь нашел... Но и мы не хуже... — Хан засмеялся, а Муратов подзадорил:
— Дай-то бог, чтобы и ты был таким же, как Кият-ага!
После этого заговорили о другом: о прошлых войнах, о стычках с каджарами, о свадьбах... Поздно ночью разошлись по кибиткам, довольные встречей и угощением.
Утром Муратов проснулся от тревожного конского ржания. Разбудил сейиса. Выглянув из кибитки, они увидели нескольких туркмен и ханского коня. Двое держали его под уздцы, четверо шли по бокам, а позади еще шестеро йигитов вели другого, серого скакуна.
«Неужто продаст?!» — озарила Муратова радостная догадка, и он трижды перекрестился.
Сейис тоже понял, что Алты-хан решил продать своего Кара-Куша, и подбодрил толмача:
— Приготовь деньги, Иван-ага, Сколько спросит хан, столько и отдай. Этому коню цены нет. Ничего не жалей...
— Да уж все отдам, что со мной,— отозвался дрожащим голосом Муратов и вынул из бокового кармана кошель с золотом...
Туркмены между тем остановились против кибитки. Вскоре подошел сам Алты-хан и окликнул гостей.
Толмач, а за ним сейис, вышли, жадно оглядывая скакуна, который бил копытом и позванивал серебром уздечки. Другой конь — серый — вскидывал голову и гневно косил кровавыми зрачками. Кони стояли по колено в траве. За ними простиралась широкая зеленая долина, по бокам которой тянулись светло-синие горы. Муратов успел подумать: «Как все тут похоже на сказку. И кони, и горы, и эти щедрые люди...»
— Ну, Иван-ага, принимай моего Кара-Куша! — тяжело выдавил из себя хан, держась пятерней за горло: видно, его давила боль расставания со своим любимцем.
— Назови цену, Алты-хан! — дерзко выкрикнул Муратов. — Я не пожалею ничего. Вот все тут... — Он шагнул к хану, протянул кошель с золотом, но вдруг встретился с осуждающим взглядом и отпрянул. Хан сердито сказал:
— Нет цены моему ахалтекинцу! Если б ты собрал все сокровища Кавказа и привез мне за коня, я все равно бы его не отдал. Понял?! — еще более сердито спросил он.
— Понял, Алты-хан...
— Нет, не понял! — грубо возразил хан. — Если б понял, не говорил бы мне о деньгах и не спрашивал цену! Нет ему цены! Его цена — моя дружба к урусам, мое благоволение к твоему командующему, Ярмол-паше. Отвезешь ему моего коня, и скажешь — это тебе подарок от гоклена Алты-хана. Подойди теперь сюда...
Муратов подошел. Хан взял его за руку, подвел к скакун} и вложил в руку уздечку.
Поглядывая через плечо на скакуна, толмач кое-как освоился с происходящим и опять вынул кошель.
— Ну так за второго, за серого, хоть возьмите деньги. Неужели и он золота не стоит?..
— Нет, Иван-ага, — чуть тише произнес Алты-хан.— Дружбу туркмены ни золотом, ни серебром не измеряют.
Дружба должна быть чиста, как горный родник, как синее небо...
— Да вы что! — не стерпев, выкрикнул Муратов, - Нет, нет, я не могу уехать, не отблагодарив вас...
Туркмены засмеялись, начали подшучивать над толмачом, и он сунул кошель в карман.
Через некоторое время Муратов и сейис на верблюдах, а йигиты на конях, держа в поводу двух жеребцов, выехали из кочевья. Пока добирались, до первого ночлега, Муратов несколько раз предлагал взять за коней золото, но провожатые не согласились.
После ночевки, когда поехали берегом Атрека, толмач пошел на хитрость, заранее обговорив все с сейисом. Он протянул кошель с золотом сейису и сказал так, чтобы все слышали:
