Герой астрабадской битвы Гамза-хан, чьими руками был схвачен ненавистный Джадукяр, приехал на пиршество с женой и в сопровождении конной охраны. Отведя Ширин-Тадж-ханум в эндеруни (Эндеруни — женская половина дома, дворца) дворца, где уже собралось множество женщин, он поднялся на второй этаж в покои хана. Раболепные слуги свели перед ним крест-накрест секиры. Гамза-хан попросил доложить о себе. Тут же он получил разрешение и вошел в большую комнату, стены которой были украшены разноцветной керамикой и расписаны арабесками. Хаким полулежал на ковре в обществе английских офицеров и переводчика.

— Заходи, садись, дженабе-вали (Дженабе-вали — уважительное обращение), — кивнул хаким и сразу забыл о его присутствии. Сказал англичанам: — Только меч может заставить склонить головы вероотступников. Вы, инглизы, мало знаете восточный характер. У нас по-другому понимается жизнь. Ложь у европейцев — признак подлости. У нас — признак ума. Милость и прощение у вас — великодушие. У нас — слабость. Если я начну гладить туркмен по голове, они завтра же разнесут всему миру, что я их боюсь.

Прислушавшись к словам хакима и поняв, о чем ведется речь, Гамза-хан в чашечку налил из кувшине шербет.

— Истинно так, хезрет-вали (Хезрет-вали — уважительное обращение к старшему) — подтвердил он, отпив маленький глоток.— Мы даем каждый год тысячи харваров риса иомудам, чтобы сторожили наши берега, а они кричат — мы платим им,

Сероглазый блондин — англичанин, некто капитан Монтис, прибывший сюда от Аббаса-мирзы, и его двое коллег переглянулись. Видимо, доводы персиян показались им убедительными. Однако прожженные политики знали или чутьем угадывали, что самая большая ошибка астрабадского хакима — жестокое попрание прав свободолюбивых туркменских племен,

— Что ж, вы правы, господин Мехти-Кули,— согласился Монтис.— Жизнь построена на противоречиях. Когда нам говорят «да», мы отвечаем — «нет». Но следует ли вам, хаким, брать во внимание кичливые голоса кочевников? Пусть говорят, что вы их боитесь, пусть говорят, что платите им дань. Вы-то ведь знаете истинное положение дел! Говорите им «да» и больше обращайте свой взор на других своих соседей — русских. В нашей миссии поселился слух, что генерал Ермолов добивается открытия в персидских городах русских консульств. И первым городом русские назвали Астрабад.

— Мне это тоже известно, сэр,— отозвался хаким.— Но разве моя воля — открывать или закрывать консульства? Такие крупные дела вершатся в Тегеране и Тавризе. Монтис взглянул на своих коллег. Те ухмыльнулись.

— Мы ожидали этого ответа, хаким, — сказал Монтис. — И я хочу вам заявить, что вы не правы в своих суждениях. Впрочем, я уже не раз говорил об этом Аббасу-мирзе, и он согласен со мной. И знаете, хаким, в чем кроется ошибка?

— Буду рад услышать, сэр...

— У вас бездействует, как бы понятнее выразиться... ну... демос... Народ, общество, что ли. Общественное мнение вашей страны — мертвый груз. Оно ничего не решает. А в подобных случаях оно могло бы многое сделать в интересах государства. Посудите сами, хаким: русский царь Александр, вознесшийся ныне в зенит славы, при желании может заставить шаха подписать документ об открытии своих консульств в Персии. Но шах, понимая свое бессилие перед русским царем, мог бы использовать в этом вопросе общество. В данном случае народ волен решить — нужно такое консульство или нет, и высказать свою волю шахиншаху,

— Да, это так, сэр,— неохотно согласился хаким,— но разве можно сделать львами стадо баранов? Кто сумеет объединить чернь и заставить ее лезть в политику?

— Ислам, господин хаким.., Ислам, — с приторной улыбкой подсказал Монтис. — Это та самая машина, которая может повелевать умами всего населения! При желании мечеть не допустит русских послов на вашу землю...

— Вы считаете, что Аббас-Мирза согласится? — спросил, оживившись, Мехти-Кули-хан.

— А почему же нет? — удивился Монтис.— Он не станет вам писать фирманов (Фирман — приказ), но он не отведет вашу руку, если она занесет меч над голозой врагов.

— Об этом я подумаю,— согласился хаким и вынул из бокового кармана часы.— Господа, время приступить к саламу (Салам — торжество, пиршество).

Хаким первым поднялся и направился по лестнице вниз. За ним пошли и гости.

В большой тронной зале их поджидала дворцовая знать.

Хаким, раздавая улыбки, прошествовал в глубину залы и сел на возвышение в виде трона. Приближенные и английские гости заняли места по бокам. «Иншалла!» — разнесся зычный голос дворцового церемониймейстера. Затрещали зэрбы, полилась музыка. В залу вошли нарядные, в красных куртках и белых шальварах, юноши, неся на подносах подарки. Знать восторженно зашептала, восхваляя щедрость и милости хакима. А он, поправив пышную рыжую бороду, встал и заговорил о блистательной победе над извечным врагом шахиншаха — хивинским ханом. Говоря, хаким все время поглядывал перед собою на пол, будто главное таилось в квадрате незастеленного пола.

— Именем аллаха, милостью солнцеликого шахиншаха и милостью нашей награждаем... — Хаким потоптался, оглядывая сидящих сбоку, и поманил пальцем Гамза-хана, Тот, гордо вскинув голову, подошел к повелителю. Победителя ожидала арабская сабля в золотых ножнах, лежавшая на подносе. Но прежде чем вручить ее, хаким метнул взгляд в сторону, взмахнул рукавом, и все услышали: под полом дворца что-то загудело, будто ожил огнедышащий вулкан. Гул этот перешел в металлический скрежет. Люди с боковые возвышений узрели, как разошлись в стороны тяжелые плиты пола, обнажив толстую железную решетку. Те, кто был поближе к трону, заглянули вниз. Там в тусклом освещении возле каменной колоды сидел закованный в цепи человек.

— Эй ты, встань! — злобно выговорил хаким и попросил гостей, чтобы подошли и посмотрели на чудовище, схваченное блистательным Гамза-ханом.

Гости заспешили к подземной темнице. Быстро выговаривая ругательства, они проходили мимо и садились на прежнее место. После мужчин прошествовали над подземельем женщины. Крутобровые пери, в шелках, замахивались на пленника кулачками, бранились и с презреньем отворачивались. Хаким удовлетворенно посмеивался.

Когда все уселись и шум притих, хаким снял с подноса саблю и вручил ее Гамза-хану. Одобрительные восклицания заполнили залу. Хаким покосился вниз, на решетку спросил:

— А чем ты, Джадукяр, вознаградишь своего победителя?I

— Пощади, светлейший! — разнесся на всю залу хриплый голос узника.

Хаким засмеялся. За ним — Гамза-хан, Засмеялись приближенные, и захохотали все, В громком смехе даже не слышно было, как опять сошлись плиты и видение подземной тюрьмы исчезло. Хаким принялся награждать подарками, но уже менее ценными, других ханов и воинов, отличившихся в Астрабадском сражении,

Церемония награждения длилась долго. Наконец она закончилась, и в залу те же нарядные юноши внесли на подносах дымящиеся блюда и аппетитные сладости в фарфоровых чашах и вина в хрустальных кувшинах. Едва успели выйти слуги, все пространство заняли танцовщицы. Нежным запахом амбры пахнуло от них. Зашелестели шелка их нарядов. Женщины, подобно змеям, извивались в танце, опускаясь на колени и поднимаясь вновь. Мелодичная музыка, словно волнами, обтекала их обнаженные плечи и руки. Гости испытывали верх блаженства, не смея нарушить ни вздохом, ни словом великолепие сказочной красоты.

Музыка смолкла. Танцовщицы скрылись в боковых дверях. На середину зала гордо вышел черноволосый, большеглазый юноша. Оранжевый плащ ниспадал с его левого плеча. Он грациозно поднял над головой руку и расшаркался в поклоне. Все узнали дворцового поэта Фазиль-хана. Хаким улыбнулся и кивнул ему.

— Бард? — спросил с любопытством Монтис, склонившись к Гамза-хану.

Тот не понял англичанина, но на всякий случай кивнул.

Фавиль-хан, слегка откинув голову назад, уставив глаза в потолок, будто там были записаны поэтические строки, начал читать: