— Объединившись с ополчением Мадатова, ваша сила, граф, составит семь тысяч человек. На случай надобности, поддержу вас внезапным ударом. У меня все. Прошу высказать свои соображения.

Толков было много. Но разговор шел о деталях, ибо план Ермолова целиком был принят. При такой расстановке сил персы вряд ли смогли бы прорваться к Тифлису.

Дня через два граф Паскевич с вверенным ему войском отправился под Елисаветполь.

Ермолов собирался выйти в поход на следующий день. Накануне отъезда в гостиной генерала собрались свои, свитские, вновь прибывшие флигель-адъютанты я полковые командиры. Ужин проходил в беседах о положении дел на боевых участках, но, разумеется, были разговоры и о другом. Еще днем адъютант Талызин сообщил командующему, что князь Долгоруков без зазрения совести записывает всяческие тифлисские сплетни, причем ведет себя с явным высокомерием и пренебрежением к чинам.

Войдя с некоторым опозданием в пиршественную залу — так в хорошие времена именовали место генеральских банкетов, а теперь считали ту же залу гостиной, поскольку давно не было шумных пирушек, а всего лишь деловые ужины — Ермолов сразу отыскал взглядом флигель-адъютанта Долгорукова и пригласил его за свой стол. Рядом сели Устимович и несколько офицеров из свиты. Слуги подали ром, шампанское и жаркое. Едва выпили, Ермолов с насмешкой сказал:

— Надеюсь, князь, вино и закуска вам по вкусу? А то ходят слухи, будто вам все не нравится и вы заносите это на листок, дабы донести государю.

Франтоватый, белолицый, при эполетах и аксельбантах, Долгоруков сильно смутился, но запираться не стал и возразил с вызовом:

— Донос — понятие растяжимое, генерал. Например, я не могу назвать доносом рассказы с вашей недавней расправе с пленным муллой.

Командующий как-то чересчур внимательно посмотрел на флигель-адъютанта, и все остальные перестали есть. Об истории с муллой знали все. Это произошло на другой день после разгрома немецкой колонии персиянами. К командующему привели пойманного предводителя персиян, который оказался муллой. Генерал приказал повесить его за ноги вниз головой. Тут же в центре Тифлиса соорудили виселицу и выполнили приказ командующего. В устрашение всем другим, кто попытался бы грабить, насиловать и истязать, мулла висел до самого вечера. Кровь залила ему глаза. Однако он нашел в себе силы, раскачался на веревке и вылез на перекладину. Наблюдавший за висельником офицер приказал вновь обратить его в прежнее положение. Так он провисел всю ночь, но и утром в нем еще теплилась жизнь. При виде казненного у многих содрогалось сердце. Несколько офицеров отправились к Ермолову и потребовали, чтобы генерал дал приказ пристрелить муллу. «Повесьте его обыкновенным способом», — распорядился командующий.

Сейчас офицеры наблюдали то за Ермоловым, то за Долгоруковым. Молчаливый поединок длился сравнительно недолго, но друг другу было сказано все. Сначала торжествовал флигель-адъютант: глаза его горели насмешливо, и губы кривились. Затем они вдруг стали тускнеть в в них отразился испуг и даже страх. Это от того, что взгляд Ермолова, поначалу растерянный и жалкий, постепенно зажегся злым огоньком и, вновь похолодев, выразил беспощадность.

— А вы? — сдавленным голосом выкрикнул он, тотчас взял себя в руки и заговорил насмешливо: — Говорят, когда вешали тех пятерых, то у Рылеева, Каховского и Муравьева оборвались веревки. И будто бы Муравьев сказал: «Боже мой, и повесить-то порядочно в России не умеют». Так дозвольте вас спросить, князь, к чему понадобились гнилые веревки? Может, для того, чтобы дважды казнить приговоренных?

Долгоруков побледнел.

— Я жду ответа, князь, — потребовал Ермолов и добавил: — И не ждите от меня покаяния. Я казнил не менее опасного врага, нежели наши русские заговорщики!

— Позвольте мне уйти, Алексей Петрович, — шевеля ноздрями, поднялся флигель-адъютант.

— Сядьте, князь! — строго приказал Ермолов. — Ныне вы в моем распоряжении и, тем более, в гостях. Надеюсь, вы скажете о своих истинных намерениях. Не позволите же считать себя доносчиком! Вы... князь... дворянин русский.

— Цель моя отобразить истинную картину живив кавказской, — голосом сдавшегося противника ответил Долгоруков.

— Великолепно! — усмехнулся Ермолов. — Великолепно! Поедете со мной по Кавказу, взглянете на все своими собственными главами. Только, чур, не кривить. И давайте выпьем.

Устимович, напряженно следивший ва ходом беседы, облегченно вздохнул.

— Шампанского или рому? — спросил он, привстав.

— Налей, что покрепче, — сказал Ермолов, — Он первым поднял рюмку, чокнулся с Долгоруковым и предупредил: — Советуйтесь со мной, князь. И подальше от досужих сплетен.

Флигель-адъютант кивнул и выпил до дна.

На заре Ермолов с лейб-гвардии сводным полком и грузинской конницей выехал из Тифлиса и направился в Сторону Елисаветполя. Вперед был отправлен разъезд.

Войско прошло узким ущельем. Желто-зеленые Леса шуршали на склонах гор от порывов ветра. По выходе из ущелья взору открылась широкая долина, на юге которой едва виднелись синеющие хребты гор. Полк прибавил ход, расчленившись на батальоны, и к вечеру прибыл в Акстафу, где стоял малочисленный казачий пост.

Ермолов едва слез с дрожек, как казачий офицер доложил, что получено сообщение об уходе персиян из Шуши. Офицер послал в том направлении разъезд и теперь ждет известий. Ермолов решил, что этого мало, н отправил еще сотню казаков, дабы точно узнать о положении дел на гянджинском участке.

Разъезд возвратился с чрезвычайно важной новостью. В лагерь Паскевича от персиян переметнулся некто капитан Александров — ранее русский подданный. Нелегкая судьба бросила его из Тавриза в Багдад, затем опять в Тавриз. Теперь, дабы снискать прощения на родине, он отчаялся на геройский поступок — бежал от принца и сообщил о приближении персиян. Генерал-адъютант немедля построил свою семитысячную армию в батальоны и двинулся навстречу персам. По сведениям из штаба корпуса, персиян идет во много раз больше, нежели русских.

Ермолов быстро прочитал сообщение, жестко выговорил:

— Все равно рисковать нельзя. — Тут же он отдал распоряжение построить войско в боевой порядок и усилить передовые посты.

Весь день 13 сентября Ермолов не спускал глав с уходящей на восток долины. Ему казалось — вот-вот появится облако пыли, и тогда он отдаст команду: «В седло!» Однако генерал внешне был весел и шутил:

— Поглядим, кому чертова дюжина намутит: нам или персиянам?

До вечера на горизонте не было замечено никакого движения. А под утро 14 сентября с восторженными криками возвратился к Акстафу казачий разъезд.

Ермолов приказал палить ружейный салют. Тут же в присутствии всех командиров, съехавшихся на радостную весть, он зачитал:

И числа сего месяца войска наши, под командою генерал-адъютанта Паскевича, одержали совершенную победу над неприятельскими войсками, состоящими из 15 тысяч регулярной пехоты и около 20 тысяч конницы и иррегулярной пехоты под командою Аббас-Мирзы и Аллаяр-хана. Его превосходительство, узнав, что Аббас-Мирза, оставя тягости за Тертером, перешел со всеми силами Курак-Чай для того, чтобы остановить наши войска в Елисаветполе, вышел к нему навстречу. Они солшлись в 7-ми верстах от Елисаветполя; неприятель, подвинувшись вперед, начал делать атаки на наш центр, правый и левый фланги. Пехота его в числе 18 батальонов, подошел с правого фланга и фронта в линиях, открыла батальный огонь; но храбростью батальонов Ширванского, Грузинского и 41 егерского полков и дивизиона Нижегородского драгунского полка, кои ударили в штыки, оная пехота была разбита и преследуема. Неприятель покушался обойти наш правый фланг, но был опрокинут и бежал в горы, находившиеся у нас на правом крыле. Генерал-майор князь Мадатов, посланный с частью войск для преследования оного, догнал и принудил сдаться. Неприятель, совершенно разбитый, бежит, рассеявшись направо и налево в горы...»

Далее сообщалось о потерях с той и другой сторон. Ермолов бегло зачитал цифры.