Женщина обрела равные права с мужчиной в лучшем смысле этого понятия, освободилась от уз общественного угнетения, стала жизнью и светом христианского дома. Напрасно мы искали бы среди языческих греческих и римских дев и матрон таких чистых и героических дев, как мученицы Бландина и Перпетуя, таких верных матерей, как Нонна, Анфуса и Моника, и не стоит удивляться тому, что язычник Ливаний, имея перед глазами такие примеры, как мать его ученика Златоуста, неохотно признал: «Какие женщины есть у этих христиан!» Ученые средних веков сделали из истории сотворения женщины бесхитростный вывод о подобающем ей положении: Ева была сотворена не из ноги Адама, чтобы быть его рабыней, и не из головы, чтобы управлять им, но из его бока, чтобы быть его возлюбленной спутницей[680].
В то же время мы должны признать здесь, что древняя церковь не доходила до идеала, заданного Новым Заветом, и возвышение женщины нивелировалось чрезмерно высокой оценкой безбрачия. Отцы церкви прославляли дев гораздо больше, чем преданных жен и матерей, и среди канонизированных святых католической церкви почти нет женатых и замужних, хотя патриархи, Моисей, некоторые великие пророки (Исайя, Иезекииль) и апостолы (первый среди которых Петр) жили в почтенном браке.
Брак с самого начала рассматривался церковью как священный союз, духовный и телесный, существующий на благо развития гражданского общества и царства Божьего ради счастья и упражнения в добродетели. Он приобрел характер таинства или чего–то подобного таинству благодаря сравнению брачного союза с союзом Христа и Его Церкви у Павла[681]. По своей природе брак признавался нерасторжимым, развод допускался лишь по причине прелюбодеяния, и в подобном преступлении обвинялись не только женщины, но и мужчины, причем последние даже считались более виновными. Прелюбодеянием называлась любая половая связь вне брака. Таким образом, жена была в равной мере защищена от прегрешений мужа, и целомудрие стало всеобщим законом семейной жизни.
У нас есть несколько описаний христианских семей доникейского периода; одно из них сделано выдающимся греческим отцом церкви, другое — женатым пресвитером Латинской церкви.
Климент Александрийский рекомендует супружеским парам христиан каждый день по утрам молиться и читать Писание вместе[682]; прекрасны его слова: «Мать — слава своих детей, жена — слава своего мужа, муж и дети — слава жены, Бог — слава всех их вместе»[683].
Тертуллиан в завершение книги, которую он написал для своей жены, рисует довольно яркую картину. Она несколько идеализирована, но могла быть порождена только моральным духом Евангелия и реальным опытом[684]: «Как мне описать счастье в браке, который скреплен церковью, подтвержден причастием, запечатлен благословением, возвещен ангелами и узаконен Отцом! Воистину, даже на земле сыновья не имеют права жениться без согласия отцов. Каков союз двух верующих — в единой надежде, в едином обете, в единой дисциплине и в едином поклонении! Муж и жена — брат и сестра, соратники, единые духом и плотью. Там, где плоть едина, дух тоже един. Они молятся вместе, постятся вместе, назидают, увещевают и поддерживают друг друга. Они вместе ходят в Божью церковь и к вечере Господней. Они разделяют скорби друг друга; не избегают и не раздражают друг друга. Им радостно навещать больных, заботиться о нуждающихся, давать милостыню без принуждения, в ежедневной ревности приносить свои пожертвования к алтарю без сожалений и промедления. Им не нужно прятать знак креста, скрывать свою христианскую радость и подавлять благословение. Они вместе поют псалмы и гимны и соперничают друг с другом в восхвалении Бога. Христос радуется, когда видит и слышит их. Он дает им мир. Когда двое вместе во имя Его, Он с ними; а туда, где Он, не может проникнуть зло».
На одном большом саркофаге представлена сцена семейного поклонения: справа стоят четверо мужчин со свитками в руках, читающие или поющие, слева — трое женщин и девочка, играющая на лире.
Игнатий писал[685], что для заключения брака требуется «согласие епископа, ибо брак для Бога, а не для удовольствия. Все должно делаться во славу Божью». Во времена Тертуллиана[686], как мы можем судить по только что процитированному отрывку, торжественное бракосочетание уже было по меньшей мере религиозным актом, хотя и не собственно таинством, и оно скреплялось принятием святого причастия в присутствии общины. Монтанисты склонялись даже к тому, чтобы сделать это церковное благословение обязательным условием законного брака между христианами. Шумные и суетные иудейские и языческие свадебные церемонии (а первоначально даже само ношение венца невестою) были ими отвергнуты, но обручальные кольца, символ союза, сохранились.
В катакомбах, как и на языческих памятниках, брачные церемонии часто изображены таким образом: мужчина и женщина стоят бок о бок, держась за руки в знак близкого союза. На позолоченном стеклянном сосуде IV века пара держится за руки над маленьким алтарем венчания, вокруг фигур написаны слова (священника): «Живите в Боге»[687].
Смешанные браки с язычниками, а также с еретиками единодушно осуждались церковью в соответствии с законом Моисея, за исключением тех случаев, когда они заключались до обращения (в таком случае они считались действительными)[688]. Тертуллиан даже приравнивает подобные браки к прелюбодеянию. Какой язычник, спрашивает он, разрешит своей жене посещать ночные собрания в церкви и хулимую им вечерю Господню, позволит заботиться о бедных, живущих в самых нищих лачугах, целовать цепи мучеников в темнице, вставать по ночам для молитвы и проявлять гостеприимство по отношению к братьям–странникам? Киприан называет брак с неверующим проституцией членов Христовых. Эльвирский собор в Испании (306) запретил такие смешанные браки под страхом отлучения, но не требовал расторжения тех, которые уже были заключены. Мы можем понять такую строгость, если, ничего не говоря уже о языческих брачных обрядах и невероятно распущенных представлениях о целомудрии и супружеской верности, подумаем о ситуации того времени, об оскорблениях и искушениях, с которыми христиане сталкивались, постоянно видя изображения домашних богов, мифологические картины на стенах, полу и мебели, возлияния на столе, короче говоря, на каждом шагу в языческом доме.
Повторный брак. Благодаря возвышенным представлениям о браке, а также аскетическому преувеличению ценности безбрачия в церкви преобладало отрицательное отношение к повторному браку, особенно вдов. В «Пастыре Ермы» допускается повторный брачный союз, но с замечанием, что Господу более угодна одинокая жизнь в такой ситуации. Афинагор заходит настолько далеко, что называет повторный брак «пристойным прелюбодеянием»[689].
Монтанисты и новациане осуждали повторный брак, для них это был вопрос дисциплины.
Тертуллиан очень решительно выступал как сторонник единобрачия и противник полигамии, как одновременной, так и последовательной[690]. Он намеревался найти золотую середину между аскетизмом гностиков, которые вообще отвергали брак, и терпимостью католиков, которые разрешали повторный брак[691]. Уже в ранний период жизни, в который он делает рассматриваемое нами описание христианского брака, до принятия им монтанизма, он уже высоко ценил безбрачие как высшую степень христианской святости на основании 1 Кор. 7:9 и советовал своей жене в случае его смерти не выходить снова замуж, особенно за язычника; в своих же монтанистских произведениях, De Exhortatione Castitatis и De Monogamia, он принципиально осуждает повторный брак и с фанатическим рвением выступает против него как нехристианского, как полигамии, даже stuprum и adulterium. Он выдвигает против него разнообразные решительные аргументы, опирается то на идеальное представление о браке как духовном союзе двух душ во времени и в вечности, то на противоположную чувственную точку зрения, то на принципы, которые в равной мере могут служить для осуждения брака вообще и в пользу безбрачия. Так, с одной стороны, Тертуллиан утверждает, что повторный брак нарушает духовное общение с предыдущим партнером, которое должно продолжаться и в загробной жизни, проявляясь в ежедневных ходатайствах, в ежегодном воспоминании годовщины смерти и даже в ожидании зримого воссоединения после воскрешения[692]. С другой стороны, он считает сущностью брака плотское общение[693], а сам институт брака — уступкой, которую Бог сделал нашей чувственности и которой человек не должен злоупотреблять, вступая в брак повторно. Идеал христианской жизни не только для священников, но и для мирян — это, по его мнению, безбрачие.
