24. Корнелий. Мученик. Еп[ископ]

II. Надпись из Отона.

Эта греческая надпись была обнаружена в 1839 г. на кладбище Сен–Пьер–л'Эстрьер близ Отона (Аугустодунума, древней столицы Галлии Aeduensis), впервые обнародована кардиналом Питрой и внимательно изучалась известными археологами всех стран. См. Sacrilegium Solesmense (ed. Pitra), vols. I — III, Rai. Garrucci, Monuments d'epigraphie ancienne, Paris 1856, 1857; F. Lenormant, Mémoire sur l'inscription d'Autun, Paris 1855; H. B. Marriott, The Testimony of the Catacombs, Lond. 1870, pp. 113–188. Отцы–иезуиты Секки и Гарруччи нашли в ней доказательства в пользу учения о пресуществлении и чистилище, но Марриотт старается опровергнуть их мнение. См. также Schultze, Katak., p. 118. Символ Ichthys часто встречается в этой надписи, что выдает ее раннее происхождение, но археологи датируют ее по–разному: Питра, Гарруччи и другие относят ее к 160 — 202 г. по P. X.; Кирхгоф, Марриотт и Шультце, с большей вероятностью, к концу IV или началу V века; Ленорман и Леблан — к V — VI веку. Де Росси замечает, что начертания букв не такие древние, как выраженные ими идеи. В надписи есть пробелы, которые могут быть заполнены только с помощью догадок. Она сделана Пекторием в память о его родителях и друзьях, в двух частях; первые шесть строк представляют собой акростих {Ichthys) и содержат слова кого–то из покойных (вероятно, матери); во второй части говорит сын. Первая кажется более древней. Шультце строит догадку, что это древнехристианский гимн. Надпись начинается с Ιχθύος о [ύρανίου άγ] ιον [или, возможно, θείον] γένος и завершается μνήσεο Πεκτορίου, который поставил памятник своим родителям. Вот перевод (отчасти построенный на догадках) из Марриотта (I.c. 118):

Катакомбы представляют собой подземное христианство доникейской эпохи. Они свидетельствуют о том, как христиане жили перед лицом смерти и вечности. Обширность и протяженность катакомб, их повергающая в трепет тьма, их таинственные лабиринты, их неумелые эпитафии, изображения и скульптуры, их реликвии, связанные с ремеслами, поклонением и мученичеством, дают нам живое и впечатляющее представление об условиях общественной и домашней жизни, бедности и кротости, духе поклонения, испытаниях и страданиях, вере и надежде христиан в эпоху от смерти апостолов до обращения Константина. Современный посетитель, живым спускающийся в это обиталище мертвых, получает такое же впечатление от него, как и святой Иероним более полутора тысяч лет назад: он испытывает трепет перед цепенящей тьмой, пугающей тишиной и священными ассоциациями; только тьма теперь глубже, а могилы лишились своих сокровищ. «Тот, кто досконально пропитается образами катакомб, — не без риторического преувеличения заявляет декан Стэнли, — больше приблизится к мыслям ранней церкви, чем тот, кто выучит наизусть даже самый искусный трактат Тертуллиана или Оригена»[590].

Находки из этого подземного некрополя неправомерным образом использовались в полемических и апологетических целях как католическими, так и протестантскими авторами. Первые ищут и находят в его памятниках доводы в пользу поклонения святым, изображениям и реликвиям, в пользу почитания Девы Марии, первенства Петра, семи таинств, реального присутствия Христа на причастии, даже пресуществления и чистилища; последние видят в них доказательство апостольской простоты жизни и поклонения, пример к словам Павла о том, что Бог близок к безумцам, слабым и презренным мира сего, чтобы постыдить мудрых, сильных и могущественных[591].

Полное решение спорных вопросов зависит от датировки памятников и надписей, но в этой области точности нет. Самые выдающиеся археологи придерживаются совершенно разных мнений. Джованни Баттиста Де Росси из Рима, величайший авторитет римско–католической стороны, прослеживает происхождение некоторых изображений и эпитафий из крипт святой Люцины и святой Домитиллы до конца I века и начала II. С другой стороны, Дж. Г. Паркер из Оксфорда, не менее выдающийся археолог, утверждает, что «три четверти фресок представляют собой более поздние реставрации VIII и IX веков» и что «из оставшейся четверти большая часть относится к IV веку». Он заявляет также, что на картинах в катакомбах «нет религиозных сюжетов до времен Константина», что «в IV и V веках они полностью ограничены сюжетами из Писания» и что «на них нет изображений святых и мучеников вплоть до VI века и очень мало — до VIII века, когда они появляются в изобилии»[592]. Ренан относит древнейшие изображения в катакомбах к IV веку, очень немногие (в катакомбах Домитиллы) — к III[593]. Теодор Моммсен называет доводы Де Росси, на основании которых тот датирует Cœmeterium Domitillœ периодом до 95 г. по P. X., несостоятельными и относит его либо ко временам Адриана и Пия, либо ко временам императоров из рода Флавиев[594].

В любом случае искать в катакомбах исчерпывающие сведения о символе веры было бы так же неразумно, как делать это на современном кладбище. Мы можем ожидать встретить там лишь следы популярных эсхатологических верований, найти расхожие отношения к смерти и вечности со случайными указаниями на особенности частной и общественной жизни того времени. Языческие, иудейские, мусульманские и христианские кладбища обладают своими характерными особенностями, но у них много общего, неразрывно связанного с человеческой природой. Римские католические кладбища легко узнать по крестам, распятиям, упоминаниям о чистилище и молитвах за мертвых; протестантские — по частоте цитат из Писания на эпитафиях и по выражениям надежды и радости от скорого вхождения благочестивых покойных в присутствие Христа. Катакомбы обладают своими особенностями, отличающими их и от католических, и от протестантских кладбищ.

Самые характерные символы и изображения в них — Добрый Пастырь, Рыба и Лоза. Эти символы почти полностью исчезли после IV века, но для первых христиан они живо, с детской простотой передавали суть христианского учения, идею Христа и Его спасения как единственного утешения в жизни и смерти. Пастырь на Сабинских или на Галилейских холмах искал заблудших овец, нежно заботился и защищал их, водил на зеленые пастбища и к потокам вод, жертвовал жизнью — одним словом, символизировал Спасителя[595]. Популярность этого образа помогает нам понять необыкновенную популярность «Пастыря Ермы» — религиозной аллегории, написанной в Риме примерно в середине II века и читавшейся во многих церквях вплоть до IV века в качестве части Нового Завета (как в Синайском кодексе). Рыба отражала ту же идею спасения в другой форме, но только для знающих греческий язык (анаграмматическое значение Ichthys), и была связана с каждодневной пищей и водой возрождающего крещения. Лоза говорила о живом союзе верующего со Христом и живом союзе верующих между собой.

Еще одна отличительная особенность катакомб — их радостная и полная надежды эсхатология. В символах и слогах они провозглашают убежденность в бессмертии души и воскресении тела, уходящую корнями в живой союз со Христом в этом мире[596]. Эта славная надежда утешала и поддерживала первых христиан в периоды нищеты, испытаний и гонений. Эта особенность резко контрастирует как с мрачностью предшествовавшего и современного им язычества, для которого за порогом смерти была пустота, так и с последующей мрачностью средневекового богословия, когда загробная жизнь воспринималась наиболее серьезными христианами как продолжение страданий. Таков основной, мы сказали бы даже, единственный доктриналъный урок катакомб.