2. Исследования Апокалипсиса Иоанна небезынтересны для истории толкования этой загадочной книги[1631], но они не свободны от более поздних интерполяций V или VI века. Автор относит Апокалипсис к правлению Домициана (тем самым соглашаясь с Иринеем) и сочетает исторический и аллегорический методы толкования. Он считает также видения синхронными, а не последовательными. Он комментирует только самые трудные отрывки[1632]. Мы выбрали несколько наиболее впечатляющих моментов.

Женщина в Отк. 12 — это ранняя церковь пророков и апостолов; дракон — это дьявол. Женщина, сидящая на семи холмах (в Отк. 17), — город Рим. Зверь из бездны — Римская империя; Домициан считается шестым, Нерва — седьмым, а Нерон — восьмым римским царем[1633]. Число 666 (Отк. 13:18) указывает на греческое Teitan[1634] (это объяснение предпочитал Ириней) и латинское Diclux. Оба имени означают антихриста, в соответствии с числовым значением греческих и римских букв. Но Diclux относится к антихристу по контрасту, ибо, «хоть он и отсечен от высшего света, он притворяется ангелом света, осмеливаясь называть себя светом»[1635]. К этому примечательному объяснению добавляется, очевидно, рукой другого, более позднего автора, что мистическое число может указывать на царя вандалов Гейзериха (γενσήρικος), который в V веке опустошил католическую церковь Северной Африки и разграбил город Рим.

Объяснение Отк. 20:1–6 — не очень хилиастическое, как и объяснение соответствующего отрывка в комментарии к Книге Бытия, поэтому многие сомневаются в авторстве Викторина. Первое воскресение объясняется духовным образом, со ссылкой на Кол. 3:1, и автор не говорит, следует нам понимать тысячу лет как неограниченный или ограниченный период. Далее он рассуждает об аллегорическом значении чисел: десять символизирует десять заповедей, сто — венец девственности; ибо тот, кто полностью соблюдает обет девственности, исполняет десять заповедей и прогоняет нечистые мысли из своего сердца, есть истинный священник Христа и правит вместе с Ним; «воистину, в его случае дьявол скован». В конце примечаний к Отк. 22 автор критикует грубый и чувственный хилиазм еретика Керинфа. «Ибо царство Божье, — говорит он, — сейчас вечно в святых, хотя слава святых будет явлена после воскресения»[1636]. Это похоже на более позднее добавление и указывает на изменение в идеологии церкви в том, что касается тысячелетнего царства, произошедшее в правление Константина. С тех пор оно стало исчисляться от воплощения Христа[1637].

О Евсевиb см. т. III. § 161; а также исчерпывающую статью епископа Лайтфута в Smith and Wace, II. (1880), p. 308–348; доктора Сэлмона, о Chron. Евсевия, ibid. 354–355; также Semisch в Herzog² IV. 390–398.

О Лактанциb см. т. III. § 173. Также Ebert: Gesch. der christl. lat. Lit. I (1874), p. 70–86; и его статья в Herzog² VIII. 364–366; E. S. Ffoulkes в Smith and Wace, III. 613–617.

Об Осии см. §55, также т. III. §120–121. а также P. Bonif. Gams (католик): Kirchengesch. υ. Spanien, Regensb. 1862 sqq., Bd II. 137–309 (большая часть второго тома посвящена Осию); W. Möller в Herzog² VI. 326–328; T. D. С. Morse в Smith and Wace, III. 162–174.

В конце рассматриваемого периода мы встречаем трех представительных богословов, тесно связанных с первым императором–христианином, совершившим политико–церковную революцию, известную как союз церкви и государства. Их общественная жизнь и деятельность относятся к следующему периоду, но мы вкратце упомянем их здесь.

Евсевий, историк, Лактанций, оратор, и Осий, государственный деятель, образуют связующее звено между доникейской и никейской эпохами. Их долгая жизнь — двое дожили до восьмидесяти лет, а Осий до ста — делится почти поровну между двумя периодами, и в ней отражаются светлые и теневые стороны обеих этих эпох[1638]. Евсевий был епископом Кесарийским, человеком, получившим разностороннее и полезное образование, либеральным богословом; Лактанций — преподавателем красноречия в Никомедии, человеком высокой культуры; Осий — епископом Кордовы, человеком вдумчивым и деятельным[1639]. Таким образом, они были представителями соответственно Святой Земли, Малой Азии и Испании. Мы можем добавить сюда Италию и Северную Африку, так как Лактанций, вероятно, был родом из Италии и учеником Арнобия из Сикки, а Осий в некоторой степени являлся представителем всей Западной церкви на восточных соборах. С ним Испания впервые вышла из сумрака предания на свет церковной истории; это была западная земля, в которой, должно быть, благовествовал Павел, которая дала языческому Риму философа Сенеку и императора Траяна и которой суждено был дать церкви Феодосия Великого, решительного защитника никейской веры.

Евсевий, Лактанций и Осий были свидетелями жестокостей в ходе гонений Диоклетиана и видели начало императорского покровительства. Они внесли моральные силы века мученичества в век победы. Евсевий со своим писательским искусством сохранил для нас бесценные памятники первых трех веков существования церкви до Никейского собора, Лактанций завещал потомству на латинском языке Цицерона объяснение и оправдание христианской веры против угасающего идолопоклонства Греции и Рима, а также скорбные воспоминания об имперских гонениях, тогда как Осий духовно председательствовал на соборах в Эльвире (306), Никее (325) и Сердике (347), был другом Афанасия — вместе с ним защищал ортодоксию и разделил с ним изгнание.

Все трое были тесно связаны с Константином Великим: Евсевий был его другом и восхвалял его; Лактанций был наставником его старшего сына; Осий — его доверенным советником, вероятно, подсказавшим ему идею созыва первого вселенского собора (в течение нескольких лет он был, если можно так выразиться, его церковным премьер–министром). Они были, каждый по–своему, главными советниками и помощниками императора в великих переменах, которые дали религии креста право морального контроля над обширной Римской империей. Эта победа была заслужена тремя сотнями лет несправедливых гонений и героической стойкости, но повлекла за собой испытания и искушения, не менее опасные для чистоты и мира церкви, чем огонь и меч.