II. Произведения. Помимо устного свидетельства, Иустин много писал в области апологетики и полемики. Его перо неустанно боролось со всеми врагами христианской истины, иудеями, язычниками и еретиками.

1) Его основные труды — апологетические; до нас дошли две апологии против язычников и «Разговор с иудеем Трифоном». Первая, или «большая» апология (68 глав) адресована императору Антонину Пию (137 — 161) и его приемным сыновьям; вероятно, она написана около 147 г. по P. X., если не раньше. Вторая, или «малая» апология (25 глав) — дополнение к первой, возможно, ее окончание, и относится к тому же правлению (а не к правлению Марка Аврелия)[1385].

Обе эти апологии написаны в защиту христиан и их религии от хулы и гонений язычников. Иустин требует лишь справедливого отношения к своим братьям, которые были осуждены без суда, просто как христиане и подозреваемые в преступлении. Он взывает не к низшим судебным инстанциям и насилию толпы, а к высшему суду, выражая уверенность, что такие мудрые и философски настроенные правители, к каким он обращается, оправдают их после справедливого слушания дела. Он объясняет гонения преследованием со стороны бесов, которые боятся утратить власть и скоро будут низвергнуты.

«Разговор» (142 главы) более чем вдвое превышает по объему обе апологии; он представляет собой оправдание христианства, на основании Моисея и пророков, перед нападками иудеев. Он был написан после апологий (которые упоминаются в гл. 120), но также во время правления Антонина Пия, то есть до 161 г. по P. X., вероятно, около 148 г. по P. X.[1386] В апологиях Иустин говорит как философ с философами; в «Разговоре» — как верующий в Ветхий Завет с сыном Авраама. Спор продолжался два дня, происходил в гимнасии перед отъездом Иустина и в основном касался двух вопросов: как христиане могут утверждать, что служат Богу, но нарушать Его закон и как они могут верить в Спасителя–человека, Который страдал и умер? Трифон, которого Евсевий называет «самым выдающимся из евреев того времени», не был фанатиком–фарисеем. Это был терпимый и учтивый иудей, в конце признавший, что узнал много нового, и попросивший Иустина снова навестить его и считать своим другом. Эта книга — кладезь ранних толкований пророческих Писаний.

Полемические труды Иустина, «Против всех ересей» и «Против Маркиона», утрачены. Первый упоминается в первой апологии; несколько отрывков из второго сохранились у Иринея; хотя может быть, это лишь часть первого труда[1387]. Евсевий упоминает также «Псалтирь» Иустина и книгу «О душе», от которых не осталось ничего.

2) Вызывающие сомнение труды, которые приписываются Иустину и, возможно, были написаны им: обращение «К грекам»[1388]; трактат «О единстве Бога»; еще один — «О воскресении».

3) Труды, приписываемые ему, но не его: «Послание к Диогнету» — вероятно, созданное в то же время, но более умелым автором[1389]; «Увещевание к грекам»[1390], «Изложение истинной веры», послание «К Зенасу и Серену», «Опровержение некоторых тезисов Аристотеля», «Вопросы к ортодоксам», «Вопросы христиан к язычникам» и «Вопросы язычников к христианам». Некоторые из них относятся к III веку или более позднему периоду[1391].

Подлинные труды Иустина отличаются необычной важностью и весьма интересны. Это яркий образец литературы того времени, когда церковь была еще маленькой сектой, презираемой и гонимой, но смело отстаивала свою веру и радовалась перед лицом смерти. В них заметны его честность и искренность, его пылкая любовь к христианству, его бесстрашие в защите веры от нападок снаружи и злоупотреблений изнутри. Он дает нам первый достоверный рассказ о совместном поклонении и отправлении таинств. Мысли его часто искренни и убедительны, а иногда запутанны и граничат с фантазией — впрочем, не больше, чем у других авторов того периода. Стиль его живой и выразительный, но рассеянный и небрежный. Он пишет с острым ощущением долга и по первому впечатлению, без определенного метода и внимания к риторическим приемам и художественным эффектам. Он сразу пишет то, что думает, не оглядываясь назад и не заглядывая вперед, полагаясь на память больше, чем на книги. Только один раз, в начале «Разговора», мы наблюдаем следы литературного искусства Платона, его прежнего учителя. Но недостаток усердного труда компенсируется свежестью и правдивостью. Если бы римские императоры прочитали адресованные им книги, это чтение непременно произвело бы на них сильное впечатление — по меньшей мере, их впечатлила бы честность автора и невинность христиан[1392].

III. Богословие. Что касается источников религиозных познаний Иустина, то отчасти это было Священное Писание, отчасти живое церковное предание. Он цитирует чаще всего и в основном по памяти (поэтому часто неточно) ветхозаветных пророков (по Септуагинте) и «Воспоминания» о Христе, или «Воспоминания об апостолах», как он называет канонические евангелия, не упоминая имен авторов[1393]. Он утверждает, что их публично читали в церквях наряду с пророками Ветхого Завета. Он цитирует только слова и деяния Господа. В основном он использует Евангелия от Матфея и Луки, но очень вольно, а вступительная часть Евангелия от Иоанна (с помощью Филона, которого ни разу не упоминает) вдохновляет его на его учение о Логосе, являющееся центром его богословия[1394]. Он явно упоминает Апокалипсис Иоанна. Ему не был известен фиксированный канон Нового Завета, и, подобно Ерме и Папию, он не упоминает о Павле; но несколько аллюзий на отрывки из его посланий (Римлянам, 1 Коринфянам, Ефесянам, Колоссянам и др.) несомненно присутствуют, споры же его с Маркионом должны предполагать полное знание десяти посланий, которые этот еретик включил в свой канон. Любой догматический вывод, какой можно сделать из этого умолчания, недопустим, потому что в подлинниках Иустина вообще нет имен апостолов или евангелистов, только Иоанн упоминается один раз, Симон Петр — два раза, а также «сыновья Зеведея, которых Христос называл Воанергес»; ссылки же всегда делаются непосредственно на Христа и на пророков и апостолов в целом[1395]. Символом последних, звучащих на весь мир, были для него двенадцать колокольчиков на подоле одеяния первосвященника. Но от этого Павел лишается апостольского достоинства не более, чем от имен двенадцати апостолов на камнях основания Нового Иерусалима (Отк. 21:14). Они символизируют двенадцать колен Израиля, тогда как Павел — независимый апостол язычников.

Толкование Ветхого Завета у Иустина имеет исключительно апологетический, символический и аллегорический характер. Он находит везде ссылки на Христа, превращая ВЗ в учебник христианского богословия. Он распространял Новый Завет на Ветхий без ограничений, тем самым стирая разницу между ними. Он не знал еврейского языка[1396] и свободно копировал ошибки и интерполяции Септуагинты. Он не имел представления о грамматическом или историческом методе толкования. Два или три раза он прибегал также к Сивилл иным пророчествам и книге Гистаспа, принимая их за подлинные пророчества, и цитировал апокрифические Деяния Пилата как авторитетный источник. Но мы должны помнить, что он в этом был не более легковерным и некритическим, чем остальные его современники и большинство отцов церкви.

Иустин образует переход от апостольских отцов церкви к собственно отцам церкви. Его не стоит судить по стандартам более поздней ортодоксии (греческой, римской, евангельской), или исходя из апостольского конфликта между иудейским и языческим христианством, или же из конфликта между евионизмом и гностицизмом, к тому времени уже отделившимся от основного потока католического христианства. Обвинять его в евионизме — большая ошибка. Он был обращенным язычником и проводил четкое разграничение между церковью и синагогой как двумя антагонистическими организациями. Он принадлежит к ортодоксальному католицизму, модифицированному греческой философией. Христиане для него — истинный народ Бога, наследники всех обетовании. Он различал обращенных в христианство иудеев, которые хотели бы навязать всем иго закона Моисея (евионитов), и тех, кто просто сам соблюдает этот закон, позволяя язычникам быть свободными (назореев). Первых он не признает христианами, к последним относится милосердно, как Павел в Рим. 14; 15. Единственная разница во мнениях между ортодоксальными христианами, им упоминаемая, — это вера в тысячелетнее царство, которой он придерживался, как Варнава, Ириней и Тертуллиан, но которую многие отвергали. Однако, как и все доникейские отцы церкви, он не представляет себе ясно разницу между Ветхим и Новым Заветом, между законом и Евангелием, недостаточно хорошо понимает степень человеческой греховности, силу искупительной благодати и оправдывающей веры. Его богословие носит скорее формальный и аскетический, чем евангельский и свободный характер. Он сохранил от прежнего обучения отдельные языческие представления, которые, по его искреннему мнению, не противоречили откровению.