В сложности нынешних исторических обстоятельств риск предпочтения пути, предложенного – пусть даже искренне – лидером, даже если ему удалось увлечь за собой, но на путь ошибочный, колоссален. И его самое опасное следствие – исчезновение общественного спроса на стратегическое лидерство, на качественный рывок вперед.

Если же лидер дискредитировал саму миссию лидера, не выдвинув надлежащей стратегии в ответ на требование общества, то как могут возникнуть мощные социальные энергии преображения? Общество в лучшем случае ответит формальному начальству видимостью согласия, имитацией деятельности, а в худшем – чем-то беспощадным, по принципу «чем хуже, тем лучше»… Как «с глубочайшим благоговением» писал великому князю Владимиру Романову в 1887 г. замечательный русский предприниматель Василий Кокорев, «постигшие русскую жизнь провалы не были последствием неотвратимых бедствий, а произошли единственно от невнимания к современным сердобольным предупреждениям людей, близко знавшим народную жизнь… Все бедствия произошли от духоугашения здравых народных мыслей…Только то может развить в жизни жизнь, что исходит прямо из самой жизни, а не из губительных канцелярских измышлений».

Даже блестящие тактические успехи на неверном стратегическом пути могут всего лишь частично компенсировать накапливающийся исподволь ущерб стратегического провала, но не наращивают мощности будущего благосостояния.

Стратегическое управление не сводится к тому, чтобы выдвинуть некие цифры в качестве национального приоритета. Будь это даже цифры, касающиеся ВВП.

Стратегии живут и побеждают, лишь рождая смыслы, преображающие своей высокой мудростью и находящие отклик в душах тех, кому этими стратегиями выпадет создавать будущее, достойное высших образцов прошлого.

Не всегда слова точно передают смысл. Именно поэтому еще Лейбниц мечтал о таком языке, который был бы избавлен от неудобства многозначности. Но даже современные преемники Лейбница в математике оперируют методами исчислений в пространствах нелинейности, неопределенности, многозначности, хаоса.

Такая же судьба постигла и категории экономики. Очевидна передержка в попытках переименовать нынешний экономический уклад, по крайней мере на постсоветских просторах. Львиную долю национального дохода и в Казахстане, и в России, и в Украине генерируют сырье­вые производства с незначительной степенью переработки. Их доминанта сохранится еще долго. По справедливым оценкам ВЭФ большинство постсовет­ских экономик едва вошли в режим снижения своей ресурсорасточительности.

А сектор новой, когнитивной экономики, создающей богатство из инноваций, впечатлений, моды, выпестовывания компетенций, творческого азарта, – этот сектор еще совсем дитя, требующее особого ухода и внимания. Называть его «экономикой знаний» стало общепринятым штампом, но на самом деле это сектор, который рождает капитал, как искру, из животворного и обычно непредсказуемого слияния знания и незнания, из выхода за пределы устоявшейся мудрости. Ведь интуиция – мать большинства открытий в технике и бизнесе. Но интуиция – это нечто beyond, за рамками имеющего знания.

По самому большому счету будущая доминанта такой экономики, вытеснение ею традиционной, грубоиндустриальной экономики на обочину всей экономической реальности будет означать не что иное, как смену самой социально-антропологической парадигмы. Не потребности физического выживания, не полуживотное стремление «застолбить свою территорию», не наивно-концептуальная логика «чистого разума» и не мерная поступь и борьба социальных доктрин составляют квинтэссенцию новой эры, вовсе, кстати, не экономической. Суть надвигающейся – пока отдельными примерами, вспышками, прорывами – эпохи определяет творческая энергия. Она капризна, требовательна, свободолюбива, ветрена, непредсказуема, эксклюзивна изначально – по Борхесу, во Вселенской библиотеке «нет двух одинаковых книг», и именно всплески этой энергии одаряют человечество и тем, что коряво называют «прогресс» или «переход к новому технологическому укладу», к «новой эре!»…

Знание – это все-таки традиция, но сама традиция – «счастливая игра» вариаций и обновлений, готовое потесниться в пользу нового знание, даже если оно и «хорошо забытое старое», возврат к корням и их забвение. О том же сказал П. Валери: «Самое лучшее в новом то, что отвечает «старому устремлению»".

Эра экономики знаний – переходна, поскольку предназначение и суть знаний не сводимы к их капитализации, конвертации в экономические ценности. Но риск распространить экономические критерии на все уже данное человечеству знание колоссален.

Наука в XX веке накопила ряд прецедентов, когда поиск нового вырождался в ужас бесчеловечности либо, напротив, был сознательно остановлен немногими, но ответственными лицами. Но найдутся ли в наше время не только ресурсы творческих озарений, но и чутье ответственности?

«Новое всегда имеет значение, Иногда пылинка важнее горы».

Строго говоря, жизнь может быть легко сведена к динамическому множеству рисков и действий по их парированию и предупреждению. Будучи противоположностью жизни или предельным случаем риска, смерть сопровождает человека и организации постоянно. Любая утрата несет ее печать. Потому-то сочувственно вторят лирическому наблюдению – «расставанье – маленькая смерть». Утрата иллюзий – это тоже смерть, и не только самих иллюзий, но и какого-то феномена внутри субъекта этих иллюзий, человек ли он или страта. Упущенный шанс, болезнь или травма, разрыв или очерствение отношений, непонимание – все это производные смерти.

Для организаций признаки смерти – остановка роста, неудовлетворенность и потеря клиентов, размывание организационной культуры, конфликты со средой, иногда – назойливый шумок о своих успехах и т.д. Стратегичность бизнеса в этом смысле измеряет его жизнеспособность, означая, что с каждым новым шагом возможности развития не сужаются вплоть до фатальной воронки, в которой выбор однозначен, а возрастают, даря большую палитру свободе выбора решений.

Страховой бизнес по самой своей сути – это технология предотвращения нежелательных последствий смерти в ее полных и частичных ипостасях. Развитость спектра страховых продуктов – это показатель изощренности понимания социумом полноты проявлений и смерти, и жизни. Соответственно, интегральную оценку и этого понимания, и цивилизованности страхового рынка дает продолжительность жизни в данном обществе. Причины нашей чудовищно короткой по современным меркам жизни, разумеется, нельзя целиком свести к недоразвитости страхования. Но на что списать массовую неосведомленность о важности пенсионных накоплений? Как не увязать авиакатастрофы со смехотворными ставками страхования авиапассажиров? Почему не отнести страхование к виновникам угнетающих жизнь стрессов после разнообразных автонеприятностей? И разве не дикость в вопросах страхования жилья – важнейшее условие криминальных ситуаций на рынке недвижимости, вносящих свой скорбный вклад в урезанность жизней наших сограждан?