Пробежав глазами первые несколько страниц, покраснел уже господин Завирайло-Охлобан. Но не из-за смущения, а по иной причине. Вытер мигом вспотевший лоб и, натужно дыша, сообщил:

– Полагаю, и это нам подойдет.

Мысли владельца писарни пустились в галоп.

«Надо как-то еще ускорить копирование. Может, подкладывать две угольные страницы между тремя листами и наказать копировщикам сильнее давить пером? Тогда будет сразу три копии. А копии нам очень нужны – на эту любопытную книгу спрос пойдет на сотни, тут даже двумя дюжинами писцов не обойдешься. И нужно придумать другое имя для автора. Броское, таинственное и заграничное. Например, «Запретный сад сераля», сочинил барон во Хамм…»

Громкое покашливание привело господина Завирайло-Охлобана в себя. Увлекшийся размышлениями, он с некоторым изумлением осознал, что перед ним по-прежнему сидит прыщавый гувернер и чего-то ждет.

– Ну, чего тебе еще?

– Как насчет роялти? – нагло осведомился юноша.

– А что это такое? – подозрительно нахмурился господин Завирайло-Охлобан. Почему-то он не был уверен, что ответ ему понравится.

И чем дольше разъяснял понятие «роялти» гувернер, тем больше владелец писарни убеждался в правоте своего подозрения.

– Сорок процентов с первых ста копий и по двадцать пять со всех остальных, – уверенно закончил прыщавый гувернер и добавил, словно почуяв сомнения господина Завирайло-Охлобана: – Или я забираю свои рукописи и несу частным писарям.

И владелец писарни сдался.

К громко возмущающимся вульгарным эротическим романам, жеманно называвшим себя дамскими, примкнули потрепанные детективы и брутальные однотипные боевики. Вид у них был решительный и агрессивный.

Напряжение достигло той точки, когда взрыв стал неизбежностью. Хроники ожидал его с минуты на минуту.

И взрыв случился – от эпицентра волнений отделилась небольшая группа дамских романов в окружении детективов и боевиков и рванула на штурм двери, силой распихивая стоявших перед ними.

Послушно дожидавшиеся своей очереди книги, как и все воспитанные и интеллигентные существа, оказались полностью беспомощны перед хамством. Штурмовая группа прошла сквозь плотную очередь, как стрела сквозь стог сена. Вломилась в дверь, ведущую в реальность, – и исчезла.

Несколько долгих вечеров Маша беспокойно вышагивала по своей каморке, мучительно размышляя над тем, как же приманивать книги. Девушка пыталась повторять все, что делала той ночью, когда у нее написалась история про мертвеца, – садилась за стол, разжигала свечу и принималась копировать «Нюансы». Не помогало.

И вот однажды, после очередного бесконечного дня обвиняющих взглядов господина Завирайло-Охлобана, так и вопрошающих «Ну, где она, новая история?», это просто случилось.

Когда девушка очнулась, она увидела, что перед ней лежит сразу несколько стопок листов с интригующими названиями: «Убийство в ночи», «Пропавший покойник» и «Скелет в шкафу».

Обрадованная Маша принялась знакомиться с плодами своего писарного приступа. «Убийство» она прочитала с интересом, «Покойника» – с некоторым недоумением, «Скелет» – с растерянностью. Хотя все три истории рассказывали о разных преступлениях, Маше все три показались удивительно похожими друг на друга.

Девушка долго раздумывала над тем, стоит ли нести хоть что-то из этих трех рукописей в писарню. В итоге решила взять все, а там уж пусть господин Завирайло-Охлобан решает.

В кабинет господина Завирайло-Охлобана попасть удалось не сразу – под дверью стояли с полторы дюжины лиц самого разного пошиба, нервно мнущих рукописи в руках.

«Просто удивительно, сколько людей стали внезапно страдать писарными приступами!» – подумала Маша.

Когда очередь дошла до нее, господин Завирайло-Охлобан только краем глаза глянул на заглавия и бросил рукописи расторопно подхватившему их секретарю.

– Для начала – сто копий каждой. Да, и под другим именем. Что-нибудь более соответствующее названиям. Скажем, Инесса Роковая.

– Вы что же – даже читать не станете? – удивилась Маша.

– Когда бы мне читать? – буркнул владелец писарни. – Ты видела, сколько народу ко мне прет? И так – уже третью неделю! И все с рукописями! И какими! «Путешествия великана», «Тыща верст под водой», «Гордость и предвзятость», «Мир и война», «Звезданутые пришельцы»… Нет, милочка, у меня больше нет времени читать. Если я возьмусь читать, некому будет делать деньги… Все, иди, пиши дальше, думаю, эти твои истории будут неплохо расходиться. И вот тебе, – спохватился господин Завирайло-Охлобан и, порывшись в ящике стола, достал небольшой кошелек. – Держи, – протянул он деньги Маше.

– Здесь куда больше, чем зарплата копировщицы, – растерянно проговорила девушка.

– Больше, – согласился владелец писарни и, чувствуя себя умным и щедрым благотворителем, добавил: – Это называется «роялти».

После прорыва группы эротических дамских романов, дешевых детективов и однотиппных боевиков перед дверью в реальность воцарился сдержанный хаос. Сдержанный – потому что некоторое время в очереди держалась видимость порядка, и в дверь проходили именно те, чей черед подошел. Хаос – потому что все чаще и чаще некоторые наглые книги прорывались без очереди.

Хроники только качал головой, глядя на этих грубиянов. Ни стиля, ни грации, ни понятий о правилах. Уважающей себя книге сначала полагается выбрать своего автора – настоящего и единственного. А эти? Прыг в первого попавшегося; похоже, им без разницы, лишь бы человек хоть самую малость владел грамотой – и вперед, скорее писаться. И что куда хуже – массово копироваться.

Увлекательные детективные истории про гениального сыскаря словно отрезало. Во время последних писарных приступов Станька писал лишь исключительно непристойные повествования, которые сотнями копировались в писарне господина Завирайло-Охлобана под именем барона во Хамма и расхватывались, словно горячие пирожки.

Появляющиеся из-под пера красочно-неприличные опусы обеспечивали стабильные роялти, но каждый раз, приходя в себя после приступа и с любопытством читая написанное, Станька в глубине души почему-то жалел, что к нему больше не приходят так понравившиеся ему истории про гениального сыскаря. И гадал, что бы ему такое сделать, чтобы снова их приманить.

– Э-эх, бестолочь! Ну, как есть бестолочь, – приговаривала жена Лексана Паныча, дочитывая очередную дешевую угольную копию из писарни господина Завирайло-Охлобана. – Вон сколько сочинителей развелось, и все копируются. Небось и денежки им за это капают. А ты? Пишешь, пишешь – и все без толку! Допиши, что ли, уже хоть что-нибудь и пойди сдай в писарню, мож, и будет какой прок от твоего бумагомарания. Или уж брось и вернись в лекарню – на что нам жить-то?

Безнадежно плененный образами двух разноцветных глаз, толстых черных котов и плащей с кровавым подбоем, Лексан Паныч только с досадой отмахивался от причитаний жены и лишь иногда отзывался:

– Ты не понимаешь, я должен найти только самые правильные образы! Одно неверное слово – и все испорчено. А она мне этого не простит.

– Она – это кто? – спрашивала жена.

– Моя книга, – с благоговением в голосе отвечал лекарь-амуролог и снова окунал перо в чернильницу.

Желающие познакомиться с сочинительницей ожившего мертвеца Марианой Остич наведывались в писарню изредка, интересующиеся Инессой Роковой – регулярно, а уж возбужденные дамочки, жаждущие узнать хоть что-нибудь про таинственного барона во Хамма, просто-таки осаждали писарню и, в отсутствие сведений, сами выдумывали биографию загадочного заграничного сочинителя.

Такая популярность немного пугала Машу, льстила вынужденному пребывать инкогнито Станьке («Рожей ты не вышел на барона во Хамма», – откровенно пояснил ему владелец писарни, запрещая раскрывать личину таинственного барона) и немало раздражала господина Завирайло-Охлобана. Да, копирование книг стало приносить очень солидную прибыль, но теперь владельцу писарни денег было мало. Хотелось немного той славы, что доставалась прыщавому гувернеру или скромной Мариане. Хотелось заразиться писарной лихорадкой и тоже стать сочинителем.