Главное, она успела.

Когда ты смотрела на кресты в монастыре и представляла, сколько тысяч людей умирало в других местах на других крестах, в адских муках под палящим солнцем, сколько было сожжено заживо, скольким выклевали глаза птицы и над сколькими при этом потешалась толпа недоумков, – ты спрашивала себя: как насчет тех, кто их распинал? Разве тебе не твердили, что бог создал этих дегенератов по собственному образу и подобию? Да неужели? А если ты начинала думать о том, что некоторые из казненных натворили такого, что, пожалуй, заслуживали и худшей кары, то понимала: круг беспредельной жестокости замкнулся давно, задолго до того, как кто-то придумал универсального козла отпущения.

Впрочем, есть несколько способов выйти из игры. Например, табурет и веревочная петля.

Но лично тебе больше импонирует яд.

Состав дернулся, заскрежетал колесами и начал набирать скорость. Задуло изо всех щелей и разбитых окон. Изнутри вагон выглядел ничуть не лучше, чем снаружи, однако три светильника на потолке чудом уцелели и теперь давали достаточно света, чтобы оценить обстановку. Стенки были выкрашены в грязно-лиловый цвет, который в темных углах казался густо-фиолетовым, почти черным. Возле задней стенки шуршал бумажный мусор. На спинках сидений трепыхалась надорванная обшивка; металлические поручни были смяты, словно кто-то долго и упорно лупил по ним кувалдой.

Поезд оказался неожиданно резвым. Под полом вагона что-то задребезжало, и вибрация отдалась в руках, испытывая суставы на прочность. Девушка встала на ноги и, пошатнувшись, сделала несколько шагов назад под воздействием силы инерции. Мимо прокатилась пластиковая бутылка из-под питьевой воды. Среди прочего мусора ярким пятном выделялся сморщенный детский мячик. Можно было до скончания века гадать, откуда он здесь взялся и что случилось с его владельцем.

Девушка попыталась ни о чем таком не думать, тем более что новых неприятных ощущений хватало с избытком: казалось, порождающие их флюиды влетали и вползали в окна из потревоженной воющей темноты. Кабели змеились по стенкам туннеля, будто диаграммы беспросветной скуки, колебавшиеся около оси пугливо загустевшего времени… Но вот невесть откуда свалилась дохлая грязно-белая птица – девушка дернулась, когда по голому затылку что-то мазнуло, – нет, не птица, конечно, а просто скомканная газета. Потоком воздуха газету прибило к ее ногам. Она схватила и расправила лист, посреди которого красовался ржавый отпечаток огромной ладони. Это были «*****ские ведомости», датированные еще не наступившим днем.

Поскольку газета выглядела достаточно старой, девушка подумала, что происходящее с ней смахивает на фантастический фильм. Честно говоря, она бы не возражала – все лучше, чем прозябать на станции до седых волос или до самой кремации. Разве еще недавно она не просила, ни к кому конкретно не обращаясь: «Забери меня отсюда!»? Проблема заключалась лишь в том, что несуществующие боги иногда понимают просьбы слишком буквально.

Она пробежала взглядом по заголовкам – ничего интересного, обычная каждодневная возня. От протухшей государственной рыбы остался один скелет, поэтому гнить уже было нечему. И даже смердело не так сильно, как раньше. Девушка скомкала газету и отшвырнула от себя это свидетельство чьего-то тихого помешательства – может, и ее, но не все ли теперь равно?

Вскоре она немного успокоилась, ритмичный перестук колес и однообразная картинка за окном сделали свое дело. Ей даже захотелось спать; смертельная усталость навалилась внезапно, словно кто-то набросил на нее отягощенный свинцом плащ. На какое-то время она задержалась в мутном пограничье, где компанию ей составили бывшие подруги из монастыря, почему-то постаревшие лет на пятьдесят, но вполне узнаваемые под морщинистыми масками. Девушка сидела за длинным столом с этими старухами, державшими ее за свою. Перед каждой стояла тарелка, а на тарелках лежали лепешки в виде сердца. Трапезная находилась в полуподвальном помещении, и когда вдруг начали дрожать пол и стены, а лампа под потолком закачалась, тревожно мигая, девушка подумала: «Землетрясение. Сейчас нас завалит», – но не двинулась с места. Старухи следили за ней с хитрыми улыбками, словно это была такая игра под названием «Кто продержится дольше». С потолка сыпалась желтая пыль; вскоре она покрыла платки, волосы, плечи, еду в тарелках. Одна их старух откусила большой кусок лепешки с этой присыпкой и принялась жевать. На зубах у нее скрипело, а из уголка рта стекала струйка крови…

Девушка перевела взгляд на единственное окно, за которым плескалась темная вода и уже просачивалась сквозь щели. В этот момент последовал новый толчок. Он был настолько сильным, что девушку швырнуло на костлявую старуху, сидевшую по правую руку. Тотчас окончательно погас свет, и в темноте загремела сметенная со стола посуда. Девушке показалось, что рушится потолок, а хлынувшая в трапезную ледяная вода подбирается к лодыжкам. Она собралась закричать, но лишь втянула в глотку удушливую смесь песка и пыли…

Она вскинулась со сдавленным воплем. Все пока было не так безнадежно. Она сморгнула слезы, а заодно и призраков полусна. За окном вагона змеились кабели. Поезд резко затормозил; ее прижало к поручням. Мусор снова пришел в движение: мяч и бутылка покатились по проходу, но девушка уставилась на бумажный пакет, который, как ей чудилось, ползал вполне самостоятельно и смахивал на раскрытую пасть.

Она заставила себя отвести взгляд и сказала себе, что все это чепуха. Вероятно, так оно и было в сравнении с тем, что ожидало ее впереди.

Например, на ближайшей станции.

Электричка замедляла ход, однако светлее снаружи не становилось. Наоборот, судорожное биение кабельных линий сменилось густым чернильным мраком. Тем внезапней в поле зрения возникла минималистическая композиция – падавший сверху конусом тусклый свет и два-три предмета в нем.

Момент осознания того, что девушка увидела, совпал с моментом остановки поезда. Как нарочно, картинка в алюминиевой раме окна оказалась прямо у нее перед глазами.

Откуда-то сверху над перроном свисала лампа с металлическим конусообразным абажуром и веревка, которая оканчивалась петлей. Под ними, в центре светового пятна, стоял табурет. Девушка прикинула, что, судя по расстоянию между петлей и сиденьем табурета, импровизированная виселица не предназначалась для аборигена. Она спросила себя: а как насчет ребенка?..

Створки дверей с шипением раздвинулись. Держа палец на спусковом крючке, девушка ждала, не появится ли кто-нибудь из темноты, чтобы разделить с ней удовольствие от поездки. Что-то дешевое и театральное было в этом выверенном освещении, табурете, веревочной петле… Но в таком месте и то, и другое, и третье производило на нее соответствующее впечатление. И раз кто-то этого добивался… Не хватало только чужих шагов.

Если бы состав мог двигаться на энергии страха, она бы уже затолкала его в туннель. Вместо этого ей приходилось сопротивляться панике, которая нарастала с каждой растягивающейся секундой. Стоянка казалась настолько долгой, что заслуживал рассмотрения следующий вопрос: что она будет делать, если поезд дальше не пойдет? Перрон, средоточием которого являлся освещенный круг с виселицей, предоставлял не так уж много вариантов на выбор. И она не знала, какой из них хуже…

Шипение закрывающихся створок на время избавило ее от мучительного ожидания. С явным опозданием девушка подумала, что, может, где-то здесь и был выход наверх. В этом случае она, обманутая видимостью (точнее, невидимостью), упустила свой шанс. Что ж, наверное, не в первый раз. Ей не привыкать. И незачем себя терзать. Тем более что поезд тронулся и набирал ход. Виселица скрылась из виду. Вагон долго втягивался в кишку туннеля. Шевелящийся мусор совершил обратное перемещение, словно подхваченный невидимой водой очередного отлива…

Девушка была близка к тому, чтобы начать палить из пистолета по стеклам, которые еще кое-где сохранились и еле слышно дребезжали. Ей казалось, что кто-то, забавляясь, выдергивал волоски из ее тела – по одному в секунду, – причем нечего было и пытаться схватить этого «кого-то» за руку. А когда будет покончено с волосками, он примется за ее мозг, вырезая доли, ответственные за те или иные вывихи восприятия. И все завершится для нее в тот прекрасный момент, когда она перестанет что-либо ощущать. Может, таинственный Папочка уже рядом? О чем там еще болтала сумасшедшая старуха?..