Намного лучше или намного хуже этой…

В монастыре тебя учили укрощать желания. Твердили, что это хорошо и правильно – не иметь желаний. Нет ничего хуже, чем потакание своим инстинктам. Становясь старше, ты думала: с желаниями покончено; когда же они примутся за меня? Но все равно: каждое утро начиналось с желания пожрать, вечера заканчивались мыслями о еде; ночью ты тщетно пыталась согреться. Сколько себя помнила, ты всегда чего-то хотела.

Не настало ли время расплачиваться за свою ненасытность?

Страх гнал ее дальше. Страх, а вовсе не надежда. Девушка не стала углубляться в проход между зеркалом и стеной какого-то сооружения и снова повернула туда, где за краем платформы чернел провал. По мере того как оседала пыль, становилось светлее. Лампы, похожие на гнилые апельсины, источали тяжелый свет. Она ни разу не была возле радиоактивных могильников, но отчего-то ей казалось, что по ночам они сияют именно так.

Она прошла вдоль стены и свернула за угол. Различила надпись на фасаде строения: «Кафе "В добрый путь!"» Несмотря на темные окна, она решила зайти и опять принялась напевать про себя. Это была не бравада, а, скорее, аутотренинг. Почти сразу ей стало легче – ритм действовал на страх, как активированный уголь. Слова приходили сами собой. Осознав, что напевает «…вместе со мной возвращаясь туда, где любили меня и ждали…», она поняла, что ее неуправляемое второе «я» еще не потеряло способности издеваться над первым.

Из-за приоткрытой двери потянуло запахом пищи – по ее ощущениям, свежей и горячей. Поэтому дверь она открыла медленно и с большой опаской, хотя в этом было мало смысла – тем, кто, возможно, находился внутри, ее сразу выдал бы проникший снаружи свет. Петли оказались хорошо смазанными, и дверь повернулась бесшумно. Запах усилился. Девушка перешагнула порог и сразу же подалась влево, под крылышко темноты.

Людей в помещении не было – ни живых, ни мертвых. Однако была еще задняя комната, где, вероятно, размещалась кухня. Туда вела дверь, а в перегородке имелось раздаточное окно с оцинкованным лотком. На столах стояли тарелки с супом и мясными блюдами, от них и от наполненных чашек поднимался пар. У девушки сосало под ложечкой, но чтобы заставить себя проглотить еду, потребовалось бы нечто большее, чем легкое чувство голода.

Она пересекла полосу света и обогнула столы. Запах кофе щекотал ноздри. Насколько она могла судить, все ложки и вилки были чистыми, пища – нетронутой. В пепельнице дымилась сигарета, наполовину ставшая пеплом. Девушка подняла голову – дым уходил в темное квадратное отверстие посередине потолка, который состоял из четырех пирамидальных граней.

На внутренней двери имелась табличка «Служебное помещение». Девушка дернула ручку – заперто. Через раздаточное окно ей удалось рассмотреть обстановку: большую газовую плиту, вытяжку, раковины, разделочный стол, старый облезлый буфет. Кастрюли и сковородки были аккуратно расставлены на металлическом стеллаже у стены. В кухне все выглядело так, будто повар взял отпуск по меньшей мере месяц назад. Повернувшись, она увидела свои следы на полу, покрытом бархатистым слоем пыли. Чужих отпечатков не было.

Она вышла из кафе и закрыла за собой дверь. Ее слегка подташнивало. Эта забегаловка вызывала непреодолимое отвращение. Отчего-то девушка представила себе зеленоватые желудки, упакованные в призрачные оболочки, отдаленно напоминающие двуногие тела, – перед тем как отправиться в «добрый путь», желудки заправляются здесь, не нарушая тишины, не тревожа мертвых и не оставляя следов… Глупые фантазии. Ведь тарелки были полными и еда не остывала.

Сразу за кафе находился участок платформы, который девушка, едва увидев, окрестила про себя «залом ожидания», хотя никакого зала не было, а были просто ряды кресел, расставленных не слишком ровно и обращенных к стене туннеля. Каждое из них имело откидывающееся сиденье и было снабжено номером, как в кинотеатре. Между угловыми креслами была натянута ярко-желтая светоотражающая лента. В последнем от края платформы ряду кто-то сидел.

Приблизившись, девушка поняла, что для разнообразия это не сросшийся с креслом мертвец и не труп, оставленный на месте преступления, а старуха-абориген. Та отреагировала на ее появление слабо выраженным поворотом головы. Тем не менее девушка не испытала облегчения. Старуха была одета примерно так, как персонажи фильмов столетней давности, когда и аборигенов еще не существовало.

Девушка огляделась по сторонам и, не заметив никакого движения, присела в том же ряду. Дистанция в два кресла показалась ей достаточной. И все-таки она чуяла исходивший от старухи запах цветов, названия которых она не знала. Сладковатый, почти приторный, он повисал неподвижным облаком. Наверняка химия. Откуда здесь взяться цветам? И, как всегда с аборигенами, цветочный аромат заглушал другой, едва уловимый и не слишком приятный запашок.

Довольно долго они сидели молча. Наконец девушка не выдержала:

– Что вы здесь делаете?

– Жду поезда. – У старухи был низкий, плохо модулированный голос.

– Скоро?

– Что – скоро?

– Когда придет поезд?

Старуха посмотрела на нее, как на помешанную.

– Кто сказал, что он придет?

– Вы. Вы сказали, что ждете поезда.

– Но не сказала, что он придет. Улавливаешь разницу?

– Это такая дурацкая игра, да?

Старуха только едва заметно пожала плечами.

– Ладно. Кто в этом поезде?

– В каком?

– Которого вы ждете.

– Откуда мне знать?

Девушка выдохнула сквозь стиснутые зубы. Ее так и подмывало воспользоваться пистолетом. Приставить к морщинистому виску и спросить еще раз. О поезде… и об остальном. Но она вспомнила правило, о котором узнала из хорошего старого фильма: «Не доставай пушку, если не собираешься стрелять». Для допроса с пристрастием полоумных старух-аборигенов она пока не созрела. Но очень может быть, что скоро созреет. Все к тому шло.

– И давно ждете?

– С прошлого раза.

– А что было в прошлый раз?

– Я перестала ждать.

– И что случилось потом?

– Поезд пришел.

Она даром теряла время. Это только казалось, что времени у нее хоть отбавляй. На самом деле голод и жажда скоро заявят о себе в полный голос. Тень маньяка, говорившего с ней по телефону, тоже лежала на периферии сознания. И постепенно удлинялась.

Возможно, ей следовало бы вернуться в кафе «В добрый путь!» и подкрепиться, но при мысли о происхождении здешней кухни она снова почувствовала тошноту. У нее не было ничего, кроме подозрений, однако она считала, что этого достаточно. Во всяком случае, пока.

Она предприняла очередную попытку:

– Вы знаете Ноя?

– Того, что построил ковчег? Нет, я не настолько стара.

– Он из ваших. Хромает на правую ногу. Я пришла сюда с ним. – Девушка немного грешила против истины, и напрасно: вряд ли старуха чувствовала себя ответственной за ее судьбу.

– Был тут один хромой. Потерял ногу, когда садился на поезд. Или нет… Кажется, ногу ему оттяпал Папочка. Теперь трудно найти хороший протез.

Девушка поняла, что даже не знает, был ли у Ноя протез. С другой стороны, многого ли стоит болтовня старухи? И оставалось только гадать, какие из ее фраз не являются ложью.

– Кто такой Папочка?

– Если встретишься с ним, поймешь сама.

– А как я его узнаю?

– Может, и не узнаешь… если повезет.

– Где он?

– Где угодно.

– Он абориген?

– Он Папочка.

– Это предупреждение?

– О чем?

– Об опасности.

– Опасность? – На лице старухи появилось отдаленное подобие ухмылки. – Нет. После встречи с Папочкой уже нечего бояться.

Девушка поняла, что вела себя глупо. Существо, сидевшее рядом, умело разговаривать и отвечало на вопросы, но с таким же успехом она могла бы вслепую вытаскивать бумажки с надписями из какого-нибудь ящика для гадания. Благодаря своей дурацкой настойчивости она лишь запутывалась в паутине слов.