Энтон наткнулся на заповедник случайно. Долго бродил вокруг высокого деревянного забора, прислушиваясь к тихому шелесту, к странному шепоту. А потом нашел лазейку – в крохотный подкоп, словно оставленный молодым хрюнделем, человек, конечно, не пролезет, но зато благодаря ему удалось расшатать заборную доску.

– Смотри, попробуй так, – он подошел к девушке, столь не похожей на ту, из сна, прижал к себе, запустил пальцы в короткие черные волосы, нащупал на затылке застежку. – Попробуй без него!

– А-а-а! Ты что?!! Маньяк! – рванувшись, она покатилась по зеленому склону, замелькали на экранчике злые рожицы. – Псих! Больной!

Усталость наваливается в момент. Хочется зажмурить глаза и не открывать их никогда больше. Эти… лица. У всех – одно и то же. Застывшая маска, не выражающая ничего. И танцующие рожицы в придачу.

– У тебя эмоций нет! – девица по-крабьи пятилась к забору. – Я думала – твой налобник в ремонте, а у тебя его нет. Вообще! Ты корчишься постоянно! Ты – не подходи! Прочь!

Смайлы на экране налились кровью. Нарисованные глаза пылают ненавистью.

– Аликса, – его голос звучал так спокойно, что девушка притихла, замерла, даже огненный смайл перестал полыхать, застыл, нахмурив брови. – Ты была другой. Когда-то…

– Ты – маньяк! – девица, моргнув смайлом, бросилась в заборную щель.

«Эмоции», как изволила выразиться Аликса, у него были. Почти новый налобник с широким экраном, до пяти рож помещается. Родители подарили на совершеннолетие. Год назад, в один из дней просветления. Эн подарку обрадовался, о чем сразу же сообщил закрепленный на лбу экранчик. Другое дело, что похвастаться новинкой было некому… Большую часть времени Энтон проводил дома. Смотрел в окно на сверстников, добрая половина которых в десять лет уже переженилась. А к одиннадцати некоторые даже детенышем обзавелись.

Впрочем, тогда он мало что понимал – был не в себе. С пяти лет. Проблески случались, и на два-три дня – самых счастливых для родственников – Эн становился таким же, как все. Гулял – обязательно с мамой или няней, играл – преимущественно сам с собой, дети его все-таки сторонились, мигал смайлами… то есть эмоции выражал. А потом вдруг застывал неподвижно, отрешался от всего, превращался в вялую, бессвязно бубнящую куклу на три, четыре, пять месяцев.

Но в этот раз все иначе. Он увидел сон (Трава шелестит под ногами. Девушка в длинном сарафане бежит навстречу…) и проснулся. По-настоящему. Родители боялись поверить. Когда на четвертый день Энтон не впал в тихое безумие, они смотрели на него настороженно, когда сын остался при ясном разуме спустя неделю, вызвали врача, когда Эн продержался полтора месяца, ему разрешили выходить из дома без сопровождения.

Родители радовались, доктор Клео говорил о чуде и отводил глаза – не забывал о последней странности Энтона. Парень наотрез отказывался использовать привычные для всех эмоции, вместо этого постоянно растягивал губы, поднимал брови, морщил лоб… Как будто… Он не смог закончить предложение. Не при Мароне – вернуть сына и узнать, что он при смерти? Попробуй, скажи это несчастной матери, которая от растерянности даже налобник забывает надеть, только платок теребит отчаянно. Клео и не сказал. Ответил, что затяжные корчи – последствие долгой болезни, которое со временем сойдет на нет. «Либо не сойдет…» – про себя добавил.

– Ты была другой. Когда-то…

Фраза, брошенная сгоряча. Сказанная только потому, что Эн тысячу раз представлял, как произнесет ее. Кому-то… А сказал не той.

– Ты была другой.

Не была.

Не Аликса. Иные – может быть, но не она. В Аликсе никогда не было ничего… э-э-э… такого, чтобы… как же трудно подбирать слова после шестилетнего молчания! В общем, Аликса никогда не умела смеяться, как незнакомка из сна. Откуда такая уверенность – Эн не знал. Просто… чувствовал, что ли.

Аликса была красивой, и Энтону очень хотелось, чтобы у них нашлось что-то общее. Что-то похожее на Улыбку. Настоящую.

Эн выбрался из заповедника и побрел в Город. Город пах пылью, свежим кирпичом и людьми. Энтон изо всех сил старался слиться с толпой, а толпа косилась на него с нездоровым любопытством. Эх, говорил же доктор, что в обществе надо появляться с «эмоциями» на лбу. Или хотя бы «не корчить лицо подобно смертнику в агонии». Могут ведь не понять, карету медпомощи вызвать…

Эн ускорил шаг, вечерело, смайлики – странное слово, услышанное во сне, прицепилось и отставать не желает – мигали, соревнуясь со сгущающейся тьмой. Впереди показался бродячий магазинчик Майры. Он всегда появляется там, где нужен. То, в чем нуждался Эн, купить невозможно… Но это неважно! Прибавив шагу, он бросился к магазинчику. Вернее, к его хозяйке – вдруг Майра сможет понять.

Энтон смущенно застыл на пороге, разглядывая пышную черноволосую женщину за прилавком. Майра была красива. Но не глянцевой красотой Аликсы. В пышном бюсте, полных губах, огромных выразительных глазах и темных кудрях было что-то… от девушки из сна. Нет, упитанная хозяйка магазина ничем не походила на стройную незнакомку. Эн попробовал представить Майру бегущей по зеленым волнам. Улыбнулся.

– Майра!

– Ты опять без эмоций, – женщина не возмущалась, не удивлялась, не укоряла, просто обронила, не отрываясь от каких-то бумаг.

Эн улыбнулся еще раз. Подошел к прилавку. Майра подняла голову. Смайлик на ее лбу растянул нарисованные губы в ответной улыбке. А на долю секунды раньше дрогнули губы хозяйки. Еле заметно дрогнули, но другие и на это не способны.

– Майра, а тебе-то они зачем? Ты же тоже можешь… – он осекся.

А вдруг опять ошибся? Вдруг завопит, как Аликса, и выставит на улицу, непонятно какую, кстати – кто его знает, куда успел утопать магазинчик, пока он тут улыбался? Нет, второй раз за день он не переживет.

– Затем, что у меня оправдания нет, – и, наткнувшись на непонимающий взгляд парня, громко хлопнула в ладоши.

Магазинчик клацнул замком и захлопнул ставни.

– Все равно поздно уже, – пробурчала Майра, приглашая гостя в комнатку, что служила одновременно и подсобкой магазину, и жилищем для хозяйки.

Энтон попал сюда впервые, хотя в магазинчик Майры заходил чуть ли не каждый день. Не потому, что хотел отовариться. Можно ли купить улыбку? Эн помнил, как впервые увидел Майру, как радостно улыбнулся ей. Раньше он наталкивался только на сочувствующие, реже – непонимающие взгляды. Тут же случилось невероятное – губы хозяйки дрогнули, огромные глаза едва заметно сощурились и… лицо Майры застыло, как прежде, повязка на лбу засмеялась желтыми мордахами – зашли новые покупатели.

С тех пор Эн наталкивался на магазинчик – или магазинчик на Эна? – каждый день, заходил, улыбался, получал улыбку в ответ… И вот сегодня решил поговорить. Больше спросить не у кого – доктор Клео на все расспросы твердит лишь, что нельзя из дома без эмоций выходить, а налобник этот только жмет, жжет и думать мешает. Родители вообще стараются не замечать странностей сына. Да и самого сына – тоже.

– Присаживайся, я чай заварю, – Майра собрала в охапку разноцветные плакаты, что валялись на диванчике, и выбежала в соседнюю комнату, видимо, кухню. Странно, а с улицы магазин казался таким маленьким…

Эн огляделся. Никогда не мог понять, чем торгует Майра. Визит в святая святых самой востребованной в Городе продавщицы ясности не добавил. Энтон задумчиво разглядывал шкафы со всякой всячиной. И кто это покупает? Юноша слабо себе представлял, как отдает 70 еренов за круглую, полосато-зеленую, помятую с нескольких сторон штуковину, да еще и с глазами! Эн хмыкнул. Не иначе, как «эмоция» чья-то… А кому, спрашивается, может понадобиться нечто среднее между почерневшим от огня стаканом и треснутым кувшином? Надпись под странной утварью так и гласит: «Абсолютно бесполезный кувшин». Стоит сотню еренов! Да на эти деньги можно жить неделю, ни в чем себе не отказывая!

– Ты о чем-то хотел спросить? – Майра вернулась с чаем.