– Вон оно!

От леса отделилось пятно серебра и рывками стало приближаться.

Савелий смотрел на приближающееся зло, и ему вдруг вспомнился дед, сильный, несмотря на годы, широкоплечий. С густым запахом махры и седой бородой до пояса. Вот было бы здорово, если бы он стоял сейчас рядом. Уж он сумел бы совладать с неслыханным, сберечь внука. Грицко еще здорово напоминал Северову деда, да вот сгинул Иван, Лихо загубило.

Ветер задул особенно стылый, словно холодные пальцы пробежали по телу, добавив мороза к сосущей нутро жути. Повинуясь негаданному порыву, Северов вынул из кобуры наган Грицко и в темноте ткнул в руку поручику.

– Спасибо, – сказал тот шепотом.

– Потом сочтемся. Если выживем, – ответил Савелий. – Готовься, беляк!

– Как поступим, чтобы наверняка заманить? – голос белогвардейца дрожал.

– Сейчас увидишь.

Вытянул руку и пальнул раз, другой.

Заурчало, заворчало, полетело смазанным бликом серебряное пятно, под тяжелым телом забухала земля.

– Беги, поручик! – заорал Северов.

Стрельнул еще раз и опрометью побежал в освещенный дрожанием костерка пролом в стене мельницы. Позади завыло, Савелия обуял ужас от того, что сейчас-то он даже не видит своего врага. А ну как тот быстрее, чем представлялось? Догонит и махом задерет, ровно порося.

Он проскочил пролом, перемахнул лежащую на входе большущую петлю, увидал испуганные глаза поручика, получил удар в спину и покатился кубарем. Ударился плечом, но вроде ничего не поломал. Вскочил, услыхал, как зарычало, заскрежетало; гулко упало на крытый сухой соломой пол грузное тело, едва не зацепив Савелия вновь.

Чуть ли не громче страшилы надрывался белогвардеец. Он метался у ног чуды, путая вожжами споро, накрепко.

В неярком прыгающем свете непонятно как уцелевшего костерка Северов видел – у ног его колышется огромное, нечеловечески заросшее волосами чудовище. И похожее на людей – две руки, две ноги, голова, – и ужасающе противоестественное. Будто плохой художник взялся нарисовать человека, а намалевал не пойми что: незверя-нелюдя. Ярко блеснуло большое око посреди лба, под выпирающим надлобьем, распахнулась страшная пасть с острыми зубами, дыхнуло отвратной гнилостной вонью. Савелий наспех вскинул наган и выпустил пулю прямо в огромный глаз Лиха.

Стрелял чуть не вплотную, а промахнулся!

Северов выцелил глаз получше и выстрелил опять.

По ушам ударил вопль, пригибая, почти сдирая со спины замерзлую мурашками кожу. Северов едва успел отпрыгнуть, как гигантская рука прошлась, сгребая все на своем пути. Лихо продолжало орать, неуклюже село и зашарило у ног. Северов разрядил наган, стараясь попасть по лохматой голове страхолюда. Только пуля оказалась последней, вовсе прошла мимо да попала в белогвардейца! Что за черт! Савелий отбросил бесполезное оружие – патронов все одно больше не было.

Константин разрядил свой револьвер в чудовище, не причинив тому особого вреда. Лихо выло, молотило руками, разрушая все, до чего дотягивалось.

Северов порыскал глазами, схватил обломанное бревно, с трудом размахнулся и приложил тяжкую деревяшку по маковке Лиха. Вновь поднял, пыхтя от непомерной натуги, и опустил. Лихо раскатисто ухнуло и повалилось наземь.

– Получи! – заорал Савелий. – Знай Красную Армию!

– Зажигай мельницу, комиссар, – крикнул Покровский, – Оно живо и скоро придет в себя!

– Ты как, здорово ранен?

– В руку! Царапина!

Северов бухнулся на колени, нашарил в кармане рубашки огниво и принялся чиркать, стараясь попасть на сухую солому. Занялся первый дымок, появился робкий язык пламени. Савелий выдрал соломенный пучок, поднес. Подождал, когда тот загорится, – откинул на пол – гори! Вырвал еще пук…

«Да вон же костер!» – запоздало пришла мысль. Савелий надергал побольше сухого и подкинул в огонь.

Вскоре в нескольких местах разгоралось пламя: внутри мельница оказалась высушенная, вспыхивала кругом словно берестой.

Покровский отыскал длинное бревно, закрепил одним концом в проломе в стене, накрыл горло Лиха этой толстой слегой и пытался закрепить второй конец. Северов мигом смекнул, что тот хотел сделать, подтащил еще одно бревно, поставил в распор, фиксируя. Конструкция получилась не очень крепкой.

– Давай еще! – Покровский подтащил следующую жердину.

– Я руки свяжу!

Эх, пропадай одежа комиссарская! Северов скинул куртку, собрал вместе толстые, как молодые дубки, неподъемные волосатые руки Лиха и, обхватив кожанкой, завязал рукава.

Становилось горячо – огонь сожрал мелкие дощечки, набрал силу, перекинулся на крупные бревна стен.

Чудище заворочалось. Северов успокоил, ударив вновь по голове тяжелым поленом, да, видно, удача отвернулась от него в который уже раз – попал плохо, Лихо почти что очнулось, зарычало.

– Уходим! – крикнул Покровский, – Я завалю пролом с этой стороны, тут дверь, я подопру! Если можешь, перекрой как-нибудь ворота!

Огонь гудел, добравшись до дерева по-настоящему. Ему вторило чудовище, пытающееся вырваться из пут. «С такой силищей наши веточки его долго не удержат», – нервно подумал Северов. Чудовище билось на полу мельницы, наваленные поверх Лиха бревна шатались и вот-вот готовы были развалиться. Руки страшилы куртка держала пока, да и ноги спутали надежно. Еще бы немного, чтобы не освободилось! Но подходить к бушующему Лиху Северов боялся – зацепит и разорвет-размажет.

Несмотря на обжигающее пламя, Савелий попробовал вздеть выбитую воротину, косо стоявшую у стены – еле поднял. Повернулся, навалил на себя могучую створку, кряхтя и пошатываясь, задевая лошадиные трупы, понес к беснующейся твари. Поставил и уронил толстенное полотно. Лихо застонало, приняв удар.

«Так тебе!» – Северов выдохнул и, как мог споро, бросился к выходу.

Константин ждал снаружи: застыл, видимый в отсветах горящей мельницы. Савелий махнул – бежим, – и они устремились к лесу. Ноги гудели, в груди не хватало воздуха, голова кружилась. Из глаз, прихваченных едким дымом, текли слезы.

Достигнув дороги, остановились. Гигантский костер освещал ночь на десятки метров. Истошно орало воронье, растревоженное пожаром. Сколько же их тут!

Едва перевели дух, как услыхали треск и гул – мельница не выдержала и рухнула горящей лавиной, погребая под собой Лихо.

– Все, – выдохнул Северов. – Все!

Поручик смотрел на пылающее кострище. Молчал, да и Савелию говорить не хотелось. Усталость навалилась стопудовой тяжестью на плечи, в нутро вгрызлась горечь потери – нету больше его отряда: ни Грицко, ни Рената Бараева, ни Федора, ни Афоньки… никого нет…

Они расстались на рассвете, у развилки; несмотря на усталость, оба согласно шагали всю ночь, стараясь уйти как можно дальше от проклятой мельницы. По пути наткнулись на разломанные телеги на дороге: давешний заинтересовавший Северова обоз не ушел от Одноглазого. И какая теперь разница – чей он был?

«Что скажу – разбудили Лихо? Нет, нельзя так… нарвались на засаду, еле ноги унесли?.. растерял своих, даже не знаю – живы ли?..» Но сбегать из части, что ж он за комиссар тогда? Получит строгача, поди, не расстреляют. А расстреляют…

– Да и ччччорт с ними!

Покровский посмотрел на комиссара.

– А не пожалеешь, что отпустил?

– Уходи, поручик. Другой раз встретимся – снова противниками станем, а сегодня… Не могу я тебя врагом считать… не могу. Уходи, не терзай мне душу.

– Душу? – Покровский улыбнулся. – Ты же не веришь в Бога.

Северов покачал головой:

– Нет бога. Разве он допустил бы такое?

Белогвардеец помолчал и сказал.

– Что Бог? То мы сами, люди: будим зло, желаем зла, творим зло. Потому и просыпается Лихо, что среди нас самих правды нет. Понимаешь?

Сказал и пошел, более не оборачиваясь.

Северов стоял и смотрел ему вслед. Люто не хотелось признавать, но прав был Костя, прав. Хоть и вражина и беляк.

– А все равно, встретимся, там и видно будет, чей путь правильней, – сказал себе под нос Савелий.