Семен дергался от ударов и молчал, стиснув зубы, чтобы не откусить язык. Ему уже сломали два ребра, ушибли правую почку, досталось печени и селезенке. По морде не били, если не считать первого удара.

– Хватит! – прикрикнул на ребяток Старшой. – Харэ, говорю!

Он склонился над Семеном:

– Что скажешь, Порожняк?

Водила пырхнул, попытался сплюнуть кровь – неудачно. Сукровица потекла по губам и щеке, смешалась с пылью.

– Встать можно? – спросил он, замечая удивление на лице Старшого.

– Живуч, сука, – презрительно произнес Белявый.

Семен кое-как стал на колени, запрокинув голову, разгоряченной кожей лица чувствуя падающую сырость тумана. Терпимо. Больше бить не будут. Они же не совсем лохи, им же к хозяину нужно. Им же подавай бабласы, бабло, лавэ.

– Так что, Семен? – Старшой брезгливо скривился.

Оно понятно – противно ему. Стоит перед ним на коленях червь бессловесный, стоит в соплях и крови. Даже рыпнуться как нормальный мужик не посмел.

– Я ж говорил, – Порожняк откашлялся – в горло словно песка сыпанули, сломанные ребра отозвались болью. Терпимо.

– На своей тачке туда не проедете, потеряетесь. Я ж говорил, – в груди скрипело, клокотало. Семен сплюнул кровью, вытер тягучую слюну ладонью. – Хозяин только мою «Жузельку» пропустит.

– Сука, да ты в прошлый раз скрылся в тумане, – Старшой сгреб Семена за грудки. Не испугался крови на рубашке. Злится.

Порожняк смотрел ему прямо в глаза. Дурак ты, Старшой, хоть и крутой сто раз. Куда тебя несет – сам не знаешь? Тот понял, что от водилы мало толку, отцепился.

Семен, кряхтя, поднялся на ноги. Рубаху жалко. Порвана. Штаны не лучше – покрылись пылью и бурыми пятнами. Переодеться бы. Чистая рубаха в сумке, кстати, последняя осталась, ее для обратной дороги сберечь надо. Где-то комбез был серенький.

– Понял, Семен? – Старшой все это время что-то втолковывал, а водила прослушал.

– Ага, – кивнул Порожняк. Конечно, «ага!», и неважно, чего там говорили. Потом рассчитаемся. В конце пути.

– Если невмоготу, хозяин пропустит вас, – ответил Семен, стягивая рубаху через голову, – хоть со мной, хоть на вашей тачке.

– Чего ж раньше не пустил?

Ишь, любопытный сыскался. Порожняк пригладил взъерошенные волосы.

– Кто ж знал, что вам больно охота, – пробурчал он.

Семен глянул на Старшого – прищурился, думает, водила крутит, значит, кинуть опять хочет. На братков посмотрел – скучают, курят. Жалко их, да сами напросились.

Семен бросил рубаху в мусорку у остановки: «Оторвановка» – белыми буквами на синем фоне. Конечная.

– Пора, – сказал он, заковылял к маршрутке.

Первый клиент уже сидел возле водительского места. Нос с горбинкой, ежик русых волос, Понятливый из тонкого брезента. Бросил быстрый взгляд на Семена и сразу все понял. Так показалось Порожняку, что парень все про него понял. Понятливый, блин. Семен скинул штаны, запутался левой ногой, чертыхнулся, помянул тещу лешего. А Понятливый смотрел и молчал.

Ну, смотри-смотри! Тута ссадина, там синяк, кровоподтек. Нравится? Нам морда цела, и ладно.

Порожняк более-менее успокоился, когда натянул комбез и сел за баранку. С другой стороны уже лез Белявый.

– Э, братан! Мы с корешом тут места забили, – возмутился он, увидев постороннего.

Понятливый повернулся к нему, но даже не убрал свой рюкзак со второго сиденья. Не уважает братков – за сотню верст видно. Белобрысый как-то сразу скис, хлопнул дверью и, матерясь про себя, полез в салон «Жузельки». Порожняк видел в зеркало заднего вида, как они с Чернявым устраиваются в кресле за спиной водителя.

Ну, и лады.

– Вот и поместились, – улыбнулся Семену Понятливый.

– А тебе куда, мил человек? – поинтересовался Порожняк.

Тревожно как-то стало на душе, нехорошо.

– Туда, – странный пассажир кивнул за лобовое стекло.

– Деньги есть? У нас «туда» задаром не возят.

Понятливый спохватился, достал из кармана пакетик.

– Хватит?

Семен сглотнул. Доброволец, мать его, герой! Хуже клиента не бывает. Вот влип! И паренек-то правильный. Какого ж хрена? С другой стороны – понятно какого. Бежит от себя и от бытовухи. Ну-ну, бегунец. Черт с тобой!

Семен хлопнул дверкой. Под зеркалом заднего вида качнулись две китайские монетки, перевязанные красной ниточкой. На счастье и богатство.

Раиса Анисимовна с трудом подняла ногу на нижнюю ступень. Зять ласково взял ее под локоток.

– Та не штовхайся, Ирод! – возмутилась теща.

– Я помогаю, мама.

– Кобыла твоя мама, – сварливо проворчала старуха. – Ишо плыга пуще зебры у Афрыке. А я стара для таких фортелей.

Водила сидел за рулем, пыхтя сигаретой.

– Ты чо робыш, Ирод? – визгливо крикнула Раиса Анисимовна. – Повный ахтобус табака!

Тот покосился на старуху, выпустил облако дыма в форточку и выбросил окурок.

– Проходите в салон, – тусклым голосом произнес водитель.

– Какой салон? Ента душегубка? – не унималась старуха.

В автобусе слоилось облачко дыма. Зять бойко открыл форточки, вернулся к теще.

– Садитесь, мама. Хотите впереди?

– Шоб мене люди стоптали? Сяду де захочу! Щас гроши тока достану.

– Я заплачу, мама, – заверил зять.

На мгновение Раиса Анисимовна онемела, а потом, бурча, побрела по салону старого «ЛиАЗа», волоча за собой сумки с зеленью.

Водила был под стать автобусу: пухлое лицо, мелкая темная щетина на щеках, рубаха с тертыми воротом и манжетами.

– Сколько? – спросил зять, доставая кошелек.

Водила прищурился:

– А то не знаешь?

Зять долго звенел в кармашке кошеля мелочью – руки дрожали.

Старый «ЛиАЗ», чуть заваливаясь на правую сторону, отошел от остановки. Две китайские монетки на лобовом стекле качались в такт машине.

Автобус отеля сверкал серебристыми боками. Родион Александрович довольно хмыкнул: второй этаж, шикарные кресла. После жары у стеклянных дверей аэропорта приятная прохлада салона. Опрятный араб-водитель белозубо улыбнулся у дверей автобуса, поклонился едва не до земли, приглашая войти. Родион Эдуардович сунул ему в ладонь монетки – секретарь-референт рекомендовал так сделать. Дескать, на удачу и хороший отдых.

На переднем сиденье у двери расположился парень в камуфляже без знаков отличия. Еще двое, с виду шестерки – цветастые гавайки, темные очки, жвачки чавкают с выражением, – крутят пальцы друг другу. Где-то лавэ по легкому срубили и забурились на дорогой курорт. В середине салона сидела старуха в дорогом костюме, рядом – два чемодана размером с кухонный стол каждый. Маразматичка. Боится с барахлом расстаться. Таких Родион Александрович терпеть не мог: склочные перечницы независимо от положения и достатка. Он выдохнул и втиснулся в свободное кресло.

Серебристый автобус плавно вырулил на трассу, стал набирать ход. Две монетки на лобовом стекле сверкнули в лучах солнца.

Водила поморщился:

– Не. Не пойдет. Не прокатит, – заявил он, возвращая родителям деньги.

Рина сделала музыку громче, чтобы не слышать спор взрослых. Мать курила, сипло кашляла в кулак. Отчим тыкал бумажки в руки водителю маршрутки. Тот почему-то не соглашался. Нудная ботва.

«Не смотри, не смотри ты по сторонам,

Оставайся такой, как есть,

Оставайся сама собой», – заверяла в наушниках Максим.

Рину отправляли в училище. Точнее, с глаз долой. Подросток раздражал нового папу, надоедал маме, которая боялась остаться без мужика. Потому «папа» договорился с корефаном из города, чтобы тот устроил падчерицу в училище. Рине было все равно. Только бы подальше отсюда.

Замызганная маршрутка, «Газель» с затемненными стеклами, увезет ее в город, и точка. Слабенькая лампочка на лобовом стекле освещала выгоревшую от времени вывеску – не разобрать ни номера, ни маршрута.

Водила под стать машине: мятый комбез лоснится на коленях, светлые волосы торчком, словно только со сна, обветренное лицо чисто выбрито, а глаза усталые. Что сказать? Водила по жизни.