Бесконечная мучительная дорога, жара, духота, вонь, тьма, жажда вымотали, вогнали в уныние, придавили даже самых жизнерадостных и сильных. А те, кто послабее, совсем пали духом, сутками не вставали, ждали смерти. И вдруг оказалось, что никто смерти не ждет, в каждой груди столько еще надежды и бодрости. Все пели… Но песня не смогла распахнуть запертых дверей. Почему-то не открыли их и итальянцы. Снаружи опять донеслась лающая немецкая команда:

— Швайген! Молшать!

Затрещали автоматные очереди. Но песня не смолкла. Немцы не решились на глазах толпы итальянцев стрелять по вагонам, палили в воздух и поскорее убрали эшелон с людного места.

Радость сменилась недоумением:

— Что же это такое? Если в Италии революция, почему нас все еще охраняют немцы? Почему все кричали «Вива Руссия, вива Сталинград!» и никто не явился на помощь узникам?..

Нет, революция в Италии еще не грянула, но страна жила, как на вулкане…

Выгрузили их в тупике на окраине Рима. Состав с лязгом дернулся вперед, потом назад, потом остановился. Часовые настежь открыли двери:

— Эй, дохлятина, выползай! И сокровища свои забирайте с собой! В самый что ни на есть рай приехали! Шнель! Шнель!..

Соскочил Леонид на землю, и сразу же голова закружилась. Свежий воздух, которого они были лишены столько дней, опьянял, как вино, выпитое на голодный желудок. Мир показался ему неописуемо прекрасным, волшебным.

— Леонид… Леонид, — затормошил его Сережа Логунов. Долгая дорога совсем доконала паренька, и стал он будто некормленый цыпленок. — Посмотри-ка на небо, какое оно синее, чистое…

— Прославленное небо Италии. Хрустальный свод, вдохновлявший художников всего мира, — сказал тоньше и глубже других воспринимавший красоту цвета и формы архитектор Вася Скоропадов. Но эти слова он выговорил как-то машинально, а на самом деле ему сейчас было не до этих красот. Глазами грустными, прищуренными от непривычно яркого света, он озирался вокруг себя, пытаясь установить, зачем их сюда привезли.

Похоже, что те же думы донимали и остальных. Правда, нашелся еще один, кто, разделяя восторг Сережи Логунова и Леонида, жадно всматривался в дивное небо, лучившееся над ними, — слишком уж оно похоже было на небо родной его Башкирии.

— Эх, полететь бы сейчас в эту высь жаворонком полевым, — пылко сказал Ильгужа.

— Ничего, не жаворонком, орлом полетишь еще, Салават Юлаев, — сказал Таращенко, ласково потрепав друга по плечу. Сам-то он не любил загадывать наперед. Думай не думай, ничего не известно, ничего еще не понять.

«Салават Юлаев…» Так называл Муртазина капитан Хомерики. Первый порыв погас, Леонид тоже помрачнел. В короткий миг в памяти пронеслось все, что выпало на их долю с той минуты, когда он в последний раз наклонился над телом капитана, такого юного и бесстрашного. На всем далеком пути от Луги до Италии остались безымянные могилы — в Польше, Германии, Швейцарии, — где лежат советские солдаты, однополчане Леонида, бойцы из роты капитана Хомерики. А что их ожидает здесь?..

Между тем к ним подошли Коля Дрожжак, степенный и рассудительный Иван Семенович, вечно жизнерадостный, как это небо над ними, Петр Ишутин, его земляк Федя Коряков, грузин Шалва, узбек Мирза и… Никита Сывороткин собственной персоной. У ребят глаза на лоб полезли.

— Никита!

— Золотоискатель!

— Как ты сюда попал?

Исхудал Никита меньше остальных, но видно, что путешествие в «эшелоне смерти» далось ему тоже нелегко. Лицо пепельное, щеки запали, голос потускнел. Однако встреча с однополчанами его крайне обрадовала — в цыганских глазах опять заиграли огоньки.

— Чудеса! В России расстались — встретились в Италии. Расскажешь дома, рты поразинут… Теперь, пусть хоть убыот, ни на шаг от вас не отстану! Помню, Муртазин мне все про башкирскую пословицу толковал. Отделившегося, дескать, медведь сожрет, одинокого волк разорвет. Правильно говорил, недаром тоже в старателях мыкался.

— Ну, а как тебе жилось без нас?

— И не спрашивай. Не лучше, чем вам без меня. Хрен редьки не слаще.

— А все же?..

На рассвете их пригнали на большой завод компании ФИАТ («Фаббрика Италиана Аутомобили Турино»), поставили снимать с фундаментов громоздкие станки.

ФИАТ — крупнейший машиностроительный концерн Италии. Его филиалы действуют по всей стране, но самые мощные заводы располагаются на севере, в Турине. ФИАТ производит велосипеды и автомобили, тракторы и аэропланы. С начала войны основную продукцию составляли самолеты — истребители и бомбардировщики.

Теперь дело повернулось так. Высадка союзников в Сицилии создала непосредственную угрозу Южной Италии. Точнее сказать, у немцев и у Муссолини почти не осталось надежды удержать юг страны. Но положение осложнялось еще вот чем. «Летающие крепости» союзников нещадно бомбят промышленные центры. Хотя совсем недавно дуче петушился и заявлял, что на Рим не падет ни одна вражеская бомба, противовоздушная оборона фашистов ничего не могла поделать не только с «летающими крепостями», поскольку шли они на недосягаемой для зениток высоте, но даже с легкими бомбардировщиками, с ревом проносящимися на уровне крыш многоэтажных домов.

А Гитлеру самолеты нужны были пуще хлеба и пуще воды. Поэтому при последней встрече с Муссолини фюрер предложил ему эвакуировать некоторые заводы ФИАТ в более надежное место, в Южную Германию. Дуче поморщился, услышав такое, но смирился. Лбом стену не прошибешь. Правда, он намекнул было, что эта затея вызовет ропот и заводовладельцев, и рабочих, но фюрер прервал его на полуслове: «Или согласитесь на демонтаж, или союзники превратят все в груду негодного металла. Выбирайте! У меня ни летчиков, ни истребителей не хватит, чтобы защищать еще и эти заводы. Судьба наша решается на Восточном фронте!» Не успевает Муссолини раскрыть рта, как фюрер опять обрывает его: «Не беспокойтесь, дуче, через два месяца, как кончится война, все снова будет на своем месте. Гитлер еще никогда не обманывал друзей…»

Руководившие демонтажем итальянские инженеры и мастера ахнули от удивления и жалости, когда увидели русских пленных — кожа да кости, чуть прикрытые лохмотьями. Они глазам своим не верили, все шептались о чем-то между собой, покачивали головами, разводили руками.

Надо сказать, что пропагандистские измышления Муссолини бесстыдством и наглостью своей нисколько не уступали вранью хромого Геббельса. Если девизом фюрера было: «Для победы все средства хороши», то дуче, инструктируя своих оракулов, говорил: «Чтоб победить, надо обмануть».

Фашистские газеты, радиопередачи и здесь рисовали большевиков бородатыми варварами, носящими за поясом кинжалы и пожирающими мясо сырым. Дескать, они не умеют ни плакать, ни смеяться, а радость или горе выражают одинаково — скалят клыки. И вообще, как утверждали проповедники дуче, большевики вовсе-то и не похожи на настоящих людей.

И вот теперь перед ними стоят обыкновенные люди, изможденные, измученные, но не разучившиеся улыбаться и даже смеяться. Несмотря на все перенесенное, люди добрые, общительные. И рогов нет, и клыки не торчат. Все такое же, как и у них, у итальянцев. Только у большинства глаза светлее да волосы русые. Но есть среди них и такие, что встретишь на улице — от своих не отличишь…

Один итальянец в синем берете подошел к пленным поближе и, сложив левую руку в кулак, согнул ее в локте: приветствие, столь знакомое советским людям.

— Рот фронт! — ответил Леонид, в свою очередь сжав в кулак левую руку.

«Синий берет» отстегнул флягу, висевшую на брючном ремне, протянул Леониду:

— Прего!

— Вода? Аква?

— Но. Вино.

Леонид отхлебнул вино полными звучными глотками, показал в знак одобрения большой палец — «во!». Фляга пошла по рукам. И остальные итальянцы отдали пленным припасенное к обеду вино.

— Прего, компаньо! [2]