— Как говорит Ильгужа, бог дал зубы, бог даст пищу, — скалится Петя, намыливая щеку. — Бороду жаль, конечно, но была бы голова цела, шапку купим… Антон, одолжи мне пистолет.

— Нельзя! — категорически возражает Леонид. — Попадетесь с оружием — хана! Да и соблазна лезть на рожон не будет. Знаю я тебя!..

Побрились, почистились, обсудили, как лучше действовать, какие лекарства просить, и отправились Петя Ишутин с Сережей Логуновым в недалекую, но опасную дорогу. Друзья пожелали им счастливого пути.

Прошло, наверное, не больше двух часов. Вдруг сверху примчался запыхавшийся Кей. (Он с утра был в дозоре, вместе с Ильгужой вел наблюдение за шоссе.) Ноздри раздулись, широченная грудь ходит, будто кузнечные мехи.

— Френд командир!.. — Кей пальцами изобразил рога на голове. — Му-у, му-у… Очень много… Очень.

— Чего мычишь? — сказал Никита, поддразнивая его. — Бодаться, что ли, задумал? Давай пободаемся.

Кей опять замычал: му-у… му-у…

Партизаны покатились со смеху.

— Тише вы! — прикрикнул на них Леонид. — Он говорит, что коровы идут… Кей, а конвой… фашистов много?

— Фашист?.. Йес, йес! — Он поднял вверх ладонь, показал пять пальцев, а потом еще три.

— Ага, понятно. Таращенко, собирай людей. Пулеметчики там. Запасные расчеты тоже пойдут на всякий случай. Ты, Коряков, останешься здесь за старшего. Следите за сигнализацией. Если дело обернется плохо, три раза махнем кепкой. Тогда все уходите вниз. На первое время укройтесь в развалинах мельницы, а потом потихоньку перебирайтесь на виноградники. Там есть мелкие пещеры, итальянцы знают о них и разыщут вас. За Дрожжака отвечает Сажин. Пошли, Антон.

Они побежали вверх по ущелью. Кей всю дорогу, не умолкая, о чем-то рассказывал.

Рассыпавшись по обеим сторонам дороги, неспешно движется стадо, подгоняемое немецкими солдатами. По шоссе катятся две брички. Коровам явно не хочется удаляться от привычного луга, от хлева. Они упрямо разбредаются направо и налево, а те, что поноровистее, просто поворачивают назад. Немцы злятся, хлещут плеткой, замахиваются карабинами…

— Самое малое двести голов, — сказал Ильгужа, залегший с пулеметом.

— Это значит, что обездолены двести крестьянских семей…

— Значит, сотни детей остались без молока…

Кей сказал правду. Немцев восемь человек. Один едет на бричке, остальные погоняют стадо. Что же делать?

— Давай, Леонид, команду, — говорит Таращенко. — Перебьем охрану, а коров вернем итальянцам.

— Перебить охрану — это хорошо. А если в перестрелке половину стада покалечим?

— По-моему, — говорит Ильгужа, — надо подкрасться поближе и крикнуть «хенде хох!». Они и не очухаются.

— Так и сделаем. — Леонид поворачивается к бойцам у второго пулемета: — Вы, Остапченко, ползите по этому краю. Вы, Муртазин, как только стадо пройдет, проберитесь на ту сторону. А мы выскочим на самое шоссе. Таращенко, не спускай глаз с того, что на бричке. Он может раньше других заметить нас. А то удерет еще.

— Ну идем, что ли! — нетерпеливо говорит Сывороткин.

— Не спеши. Пусть пройдут вперед.

Предстоит первый бой. Коровы движутся еле-еле. Время ползет того медленнее. Пахнет молоком. Буренка с огромным, будто самовар, выменем вдруг повернула голову назад, замычала — тоскливо, громко.

Не поймет Леонид, что делается с ним. Воспоминания, будто утренний туман, застлали ему глаза, и, словно от угара или крепкого вина, кругом пошла голова.

…Колесники. Летний ясный вечер. По деревне пылит стадо. Хромой дед Архип звонко щелкает длиннющим кнутом… Через всю Россию Леонид везет в вагонах в Сибирь ярославских коров… Ходит в Оринском районе по колхозной ферме и радуется — холмогорки попали в хорошие руки… Что-то теперь там делается?..

И вот мимо них прогромыхала первая бричка, на которой, поигрывая на губной гармошке, развалился немец. А вторая — пустая. Ильгужа и Кей змеей скользнули через шоссе на ту сторону, скрылись в кювете. Леонид прикинул, что ребята подошли достаточно близко к немцам, выскочил на дорогу и крикнул «ура!». Его клич подхватили остальные. Услышав русское «ура», фрицы оторопели, сразу побросали оружие. Но гармонист на бричке проворно скатился на дорогу и открыл огонь. Коровы, задрав хвосты, метнулись в разные стороны, сшибаясь друг с другом. Тем временем очнулись и те, которые подняли было руки. Разглядев, что партизан всего горсточка, стали тоже отстреливаться.

«Эх! — с досадой подумал Леонид. — Не обошлось без пальбы. На выстрелы — так и жди — к ним подкрепление подскочит…»

Он махнул рукой ребятам, вперед, дескать, и побежал на немцев. Фриц, залегший за бричкой, вел огонь по пулеметчикам, поэтому не сразу заметил Леонида, а когда заметил, уже было поздно, только вскрикнуть успел. Леонид подобрал его автомат и посмотрел, что делается вокруг. Лошади стояли как ни в чем не бывало, лишь морщили губы и прядали длинными ушами. Оставшиеся в живых фрицы — их было трое — опять подняли руки вверх. Бой затих. Леонид подбежал к своим:

— Как, товарищи, все целы?

— Кей тяжело ранен, командир…

— Ах ты! — Леонид скрипнул зубами, бросился к Кею, но, вспомнив, что времени у них в обрез, остановился: — Заберите у немцев оружие и патроны. Не забудьте посмотреть, что на повозках. Никита и Остапченко! Гоните коров в обратную сторону, а сами — к ручью. Возвращайтесь той дорогой. Никита, надои в котелок молока Дрожжаку…

— А что делать с пленными?

— Потом… — Он опустился на колени рядом с Кеем, растянувшимся на траве, будто столетний дуб, опаленный молнией.

Кей открыл глаза. Сделал попытку улыбнуться.

— Френд… командир. — Негр приподнял голову и ткнул пальцем в нагрудный карман. С трудом шевеля побелевшими пухлыми губами, прошептал: — Возьми… возьми…

Ильгужа понял, что раненый обращается к нему, склонился, расстегнул карман Кея и вытащил оттуда крохотный Коран. Большая, красивая, в густых черных кудрях голова вдруг повисла на согнутом локте Ильгужи.

— Кей… Кей… — Ильгужа обхватил обеими руками могучее, тяжелое тело друга. — Командир, нельзя его здесь оставлять.

— Мы его с собой возьмем. Выберем место получше и ночью похороним… — Твердый ком подкатил к горлу Леонида: «Первый бой. Первая потеря. Вот и не вернулся Кей в свою знойную Африку…»

Леонид выпрямился, увидел, что Никита и Остапченко, будто заправские пастухи, сгрудили коров по одну сторону шоссе.

— Никита, гони! Да пошевеливайся!

Разумная все же тварь корова. Как только почуяли, что к дому, во всю прыть понеслись. И мычат-то теперь совсем по-другому, и копытами перебирают, будто кони кавалерийские, — цокот стоит.

— Никита, идите сюда. Теперь они без вас доберутся.

— А с лошадьми как быть, командир?

— Так, так… Распрягите и пустите за коровами. А брички скатите вниз, сразу же подберем и спрячем. На дрова.

— Лошади-то, может, пригодились бы?

— Пригодиться-то пригодились бы, но где их держать?..

Быстренько уничтожили все следы недавнего боя и пошли обратно в ущелье. Дозорным дали пулемет и два автомата. Встретили их радостными возгласами. Оставшиеся в пещере напереживались не меньше, а может, и больше тех, кто участвовал в бою. Но когда увидели тело Кея — насупились, примолкли…

— А с пленными-то что делать, товарищ командир?

— Чего спрашиваешь? За Кея рассчитаемся!

Леонид тоже так думает, но… нельзя поддаваться чувствам.

— Мы — советские люди, — говорит он резко.

— Так не можем же мы их с собой таскать!

Леонид сжимает зубы и с мрачным видом цедит:

— Значит, придется отпустить их…

— Чтоб они завтра же карателей сюда привели? — возражает Таращенко.

«И это верно…»

Немцы жались друг к дружке, подпирая ссутуленными плечами скалу, будто единственным спасением для них было сейчас — держаться подальше от края пропасти… Один весь, до самых глаз, оброс рыжей щетиной. По виду ему не меньше пятидесяти. Ясно, что из фольксштурма. Другой еще безусый юнец. Шинель не по росту: длинна и широка, рукава болтаются ниже колен. Третий безостановочно выбивает зубами дробь. Не от холода, конечно, а со страху. Чует, что сейчас решается их судьба.