Посмотрели на них ребята, и схлынула первоначальная ярость. Кто-то весело крикнул:

— Плохи, знать, дела у Гитлера! Всех под метелку метет. И старых, и малых…

«Не надо было их сюда вести, — ругал себя Леонид. — Опять поторопился, не подумал толком…» Но вслух он твердо сказал:

— Подождем, пока стемнеет, и отведем за мельницу километра на три. Пусть выбираются, как знают.

— А они нас отпускали? — закричал Никита, готовый на клочки разорвать фрицев.

— Приказ командира не обсуждается, Сывороткин. Хватит митинговать! — Антон, как ножом, полоснул крикуна злым взглядом.

Спорить не стали. Участникам боя хотелось помыться, отдохнуть, а остальные окружили интенданта — приглядывались к трофейному оружию, но руками не трогали, знали, как ревниво относится Иван Семенович к своим обязанностям.

Леонида обрадовала неожиданная поддержка Антона. Уж слишком не хотелось именно теперь, после первой удачной вылазки, вновь обострять отношения с ребятами…

Смеркалось. Антону и Корякову, как наиболее надежным, дисциплинированным, поручили отвести пленных вниз по круче, проводить подальше и отпустить, как говорится, на все четыре стороны. А Таращенке того и надо было. Он рассудил просто: зачем свару затевать, ронять авторитет командира, когда можно обойтись без всякого шума…

На возвышенном месте, где рос одинокий каштан, вырыли глубокую могилу. От залпов воздержались, но все чувствовали, что хоронят они настоящего воина.

А вот и Сережа вернулся. По голосу слыхать, что парень очень доволен и в то же время чем-то встревожен.

— Петя где? — не спуская глаз с тропинки и чутко прислушиваясь к ночным звукам, спросил Леонид.

— В кино пошел, — уныло протянул Сережа, боясь, что гнев командира обрушится на него.

— В кино?! — ахнули партизаны.

— Да. Познакомился с аптекаршей и отправился с ней на вечерний сеанс.

Ребята завистливо и восхищенно присвистнули, а Леонид сердито подумал: «Ладно. Только бы живым вернулся. Покажу я ему кино». Сейчас у него была иная забота.

— Лекарства достали?

— Да, вот. Здесь есть все, что душе угодно. — Сережа протянул командиру объемистую коробку.

Леонид не стал мешкать. Прошел в пещеру, к коптилке, отобрал нужные лекарства, занялся Дрожжаком. На помощь себе позвал Ивана Семеновича, потому что все остальные обступили Логунова.

— Где, как достали? Расскажи толком!

— Как?.. — На лице Сережи проступила мечтательная улыбка, и он стал совсем на ребятенка похож. — Петя, он не человек, а сам черт. Недаром его немцы прозвали Ротер Тойфель. У меня сердце дрожит, как зайчишка, иду — все по сторонам оглядываюсь. А Петя увидел солдата, сунул сигарету в рот и поперся огня просить. Немого не хуже артиста изобразил. Фриц махнул рукой, отвяжись, дескать, хотел пройти дальше. Но Петя не пустил, схватил за рукав. Немец заворчал, однако зажигалку вытащил.

— Вот человек!

— Дурак!

— Я ему тоже говорю: не дури, мол. А он стоит, дым колечком пускает да улыбается.

— Ну, а лекарства как достали?

— Заглянули в первую попавшуюся аптеку. За прилавком молоденькая, симпатичная такая девчонка стоит, и больше ни души. Петя подошел прямо к ней и ляпнул: «Я русский». Девушка не поняла, мило улыбнулась, повторила:

— Рус?

- Русский. Руссия. Партизан. Пневмония! Лекарства нужны.

— Партиджано? — У аптекарши глаза на лоб полезли. Покраснела, побледнела. — Пневмония?.,

Петя подмигнул ей, ткнул себя в грудь: ¦— Петр.

— Пьетро? — Девушка снова улыбнулась и сказала: — Джулия.

— Джулия! — Петя, повернувшись ко мне, спросил, как, мол, сказать ей, что она красивая девушка.

— Белла донна, — ответил я.

— Вы итальянец? — обрадовалась Джулия.

— Нет, — говорю, — я тоже русский.

— Руссо… Руссия… — Джулия нагнулась, достала из-под прилавка вот эту коробку и проворно так стала укладывать лекарства… Потом добавила вату, бинт, йод…

— А Петя, Петя-то куда девался? — нетерпеливо перебили его партизаны.

— Он сунул мне коробку и шепнул: «Я пойду с Джулией в кино». Я и уговаривал, и ругал, и пугал. Разве его проймешь? Одной, говорит, смерти все равно не миновать, больно уж, говорит, девушка хороша!..

— Молодец!

— Ох и отчаянный он, наш Петя!.,

238

Уже ковш Большой Медведицы склонился к самому горизонту, уже партизаны устраивались спать, но вдруг прибежал Петя и без сил свалился у входа в пещеру. Его мигом окружили ребята.

— Ранили, что ли?

¦— Нет, выдохся, пи-ить хочу!

Устал Леонид. Прошлую ночь просидел около Дрожжака, и нынче день выдался трудный. Как вспомнит про Кея, так к горлу снова подступает ком. Хорошо, хоть лекарства достали. Николаю явно полегчало, дышит он теперь ровнее, и бред прошел. Значит, не воспаление легких…

Услышав шум на площадке, он еще раз пощупал пульс у больного и вышел из пещеры. Петр, захлебываясь, пил воду из котелка, — Явился?

— Пришел, — мрачно буркнул Петр, вытирая рукавом подбородок.

— А что ты такой растерзанный? Собаками, что ли, травили?

— Было дело.

— Немцев за собой не привел?

— Головой отвечаю, — нет. Я целый час наверху около дозорных отлеживался. Ждал, пока вы здесь заснете.

— Наказания испугался?

— Лишних разговоров не хотел.

— Правильно сделал. Разговоры прекратить, всем спать. Разбираться завтра будем!

Леонид ушел в пещеру, кое-кто пошел за ним, а кое-кто остался с Петей.

— Ну, рассказывай.

Ишутин не ждал, что так легко отделается, закурил, задумчиво посмотрел на крупные, яркие звезды. Быть дожет, они ему напомнили о глазах симпатичной ап-гекарши.

— Ах и целуется!..

— Уже успел?

Оказалось, что Сажин еще не ушел. Услышав насчет поцелуев, он сердито сказал:

— И не стыдно тебе, Ишутин? Человек-то ты не холостой.

— Брось, дядя Ваня… Если б ты видел ее, тоже бы не отказался.

— Да не слушай ты этого мужика ярославского, рассказывай! — сказал Никита, погрозив кулаком интенданту.

— Обязательно расскажу. Вспомнить еще раз и то удовольствие. — Петр устроился поудобнее, со смаком затянулся. — Пришли в город и заскочили в аптеку…

— Это мы знаем. Ты про кино говори!

— Ах, чертенок! Успел уж выложить. Я ведь его строго-настрого предупреждал: держи, мол, язык за зубами.

…Мы минут пяток поболтали с Джулией. Она по-своему лопочет, а я по-своему. Смотрю в окно, вижу — кинотеатр. Афиши какие-то. Говорю ей: «Пойдем?..» Она согласилась, но на часы показала. Когда аптеку, дескать, закроют, ровно через час… Сергей забрал лекарства и ушел. Ну, а мне что делать? Нельзя же здесь все время торчать, вдруг кто зайдет. Пошел погулять. Сдвинул кепку набок, как заправский итальянец, руки в брюки и, насвистывая «Соле мио», слоняюсь по улицам, на витрины глазею. Смотрю, вывеска. Соображаю, что мужская парикмахерская. Хорошо бы, думаю, подстричься у настоящего мастера.

— А деньги?

— О них и думушки пока нет. Вхожу. Говорю, буона сера, синьор. Мастер приложил руку к сердцу: «Пер фаворе!» Я важно уселся в кресло, похлопал себя по загривку…

— Старый анекдот! Ты нам зубы не заговаривай, а расскажи, где тебя потрепали! — перебил его Никита. — Еще пацаном слышал: пришел человек в парикмахерскую…

— Ей-ей, не вру! Джулия мне дала записку и объяснила, чтоб я пока что пошел и подстригся. Не веришь — завтра покажу, такой мастер, куда тебе до него!

— Ну, ну, рассказывай.

— Сунул я руку в карман, подал парикмахеру записку. Рассиялся человек, будто это не клочок бумаги, а сторублевка. И подстриг, и наодеколонил, и мазью какой-то волосы смазал. Потом достал из тумбочки бутыль в камышовой плетенке, мне налил, себе налил. Чокнулись:

— Эвзива Руссия!

— Вива Италия!

Выпили. Мастер мне что-то ласково шепчет на ушко, но я ничего не понимаю. Тем часом в парикмахерскую зашли два немецких офицера. Мастер хлопнул меня по плечу: «Чао, Джузеппе!» — и выпроводил вон. Настроение на высоте. Если, думаю, все итальянцы так хорошо, так по-братски встречают русских, зададим мы тут перцу фашистам. Размечтался и головой об столб треснулся. Посмотрел на часы на углу. Ого! Аптека-то уже закрылась. Кинулся туда со всех ног, а у самых дверей кто-то меня хвать за рукав. Екнуло сердце — засада, выследили! Подымаю глаза — Джулия.