— Майне киндер… айн, цвай, драй, фир…

— Ишь ты, о детках запел. Четверо, говорит.

— Нихт дойче… Остеррайхер.

— Говорит, австрияк, не немец.

— Я, я, нихт фашист. Гитлер капут…

Леонид задумался. Может, и впрямь отпустить эту мокрую курицу? Но тут из бумажника пленного что-то выскользнуло и звякнуло о камень. Подняли, посмотрели. Орден Красной Звезды. Ильгужа, увидев орден, машинально пощупал свою грудь. Колесников понял смысл его движения. За храбрость, проявленную на озере Хасан, Ильгужа был награжден Красной Звездой. Орден ему вручил сам Михаил Иванович Калинин в Кремле. Вот эту драгоценную награду забрали у него в первую же минуту, как он, изнемогший от потери крови, попал в плен.

— Эй, фриц, ты где это взял?

— Фронт… Волхов… — пробурчал тот.

Неожиданное происшествие развлекло партизан.

Каждый хотел потрогать орден, рассмотреть поближе, а некоторые примеривали — прикладывали к рубахе. Словом, потеряли бдительность. А фриц хлопал глазами в белесых ресницах и твердил: «Трофей… Трофей…»

Ильгужа раздвинул ребят, подошел к немцу вплотную и приставил кулак к его подрагивающему, как у кролика, носу:

— Вот тебе трофей! Чурбан с глазами!.. Ну-ка, давай сюда бумажник. Портмоне!

— А-а, портмоне… — Немец протянул Ильгуже бумажник, из которого выпало несколько красноармейских звездочек.

— Это тоже трофей?

Немец закивал головой и, будто радуясь чему-то, охотно подтвердил:

— Я, я, трофей.

— Вот тебе еще трофей, фреттер-меттер! — Ильгужа двинул его по скуле.

Фриц оказался крепок. Закачался, словно ванька-встанька, а все же устоял. Ильгужа снова замахнулся, но Колесников схватил его за руку.

— Брось!

— А чего с ним цацкаться! Смотри, сколько наших людей загубил. Может, и капитана Хомерики как раз-то он убил.

— Так ты уведи его к обрыву и… — Дрожжак выставил палец вперед и щелкнул языком.

Когда ребята поняли, что зря это они столько мешкали на самом шоссе, было уже поздно. Впереди зашумели мотоциклы. Колесников приказал отступать к ущелью. А пленные немцы между тем, будто козы, вприпрыжку побежали в ту сторону, где стрекотали моторы. Теперь раздумывать не было смысла — кто-то скосил «бегунов» меткой автоматной очередью.

Сзади тоже послышался шум. Оглянулись, увидели три крытых брезентом грузовика.

— Муртазин! Встречай со своей группой тех, что на машине. А вы, — обратился Колесников к остальным, — за мной!

На грузовиках оказались солдаты. Они спрыгнули вниз и рассыпались по обе стороны шоссе. Начали устанавливать пулеметы и ротные минометы.

«Дело принимает опасный оборот, — подумал Колесников, оценив обстановку. — У них слишком явный перевес. Придется рискнуть, уйти в ущелье, в заросли… На дороге нам не отбиться».

— В ущелье! Под обрыв! — крикнул он во всю мощь.

Тем временем подоспели еще три машины с солдатами и минометами.

— Неужели Муртазин не заметил сигнала? Вася! Передай ему, пусть отступает в ущелье.

— Есть!

Вася побежал вдоль канавы к Муртазину, но на половине пути его настигла вражеская пуля. Отбросив автомат далеко в сторону, парень с Арбата упал на лужайку.

— Вася! — с надрывом закричал Ишутин и, не пригибаясь, напрямик помчался к нему.

Немцы открыли огонь по смельчаку изо всех автоматов и пулеметов. Но Ишутин был словно заговорен от пуль — даже не оглянулся. Подхватил Скоропадова на руки и потащил в котловину, которую приметил еще на бегу. Прошел он с ношей своей самое большее пятьдесят — шестьдесят шагов, и времени это заняло всего-то две минуты, однако Ишутину показалось, что каждая минута тянулась, как долгая-долгая жизнь.

— Потерпи, Вася, потерпи. Сейчас…

И вот наконец они вне опасности — в котловине. Пули с пронзительным визгом пролетают над головой, но сюда не достают. Можно перевязать рану. Петр вытащил из кармана пакет.

— Терпи, терпи, Васенька, сейчас перевяжу и понесу я тебя в ущелье.

— Ущелье? Опять ущелье? — Скоропадов с улыбкой глянул на Петю. — А-а Колизей так и не пришлось посмотреть…

Вася застонал и опустил голову на грудь, потом опять судорожно приподнялся, уставил уже подернутые туманом голубые глаза на высокое, чистое небо и прошептал:

— Мама!..

Что он хотел сказать? Может, просил прощения у матери за огорчения, которые доставил ей когда-то детскими своими шалостями и капризами, а может, с болью спрашивал у нее: «Мама, неужели для того, чтоб погиб я на чужой земле от вражеской пули, ты и родила меня на свет в тяжких муках?..»

— Ва-а-ся!..

— Петр! Окружают. Беги под обрыв! — крикнул ему Колесников.

Долго еще немцы обстреливали ущелье из минометов. Партизаны укромными тропками, обойдя с севера виллу адвоката Альдо Форбучини, стали собираться в каштановой роще на склоне холма. Все были злые, хмурые. Трое не пришли: Вася Скоропадов, Толя Демьяненко и Курениy.

Когда стемнело, Леонид отправил Ишутина и Дрожжака на поиски пропавших бойцов.

— Зря мы пошли за той бабой, — проворчал Сажин, зарывая в золу картошку. — Из-за десятка коров и двух машин с птицей… Жалко ребят… Эх!..

— Может, и так, — процедил сквозь зубы Леонид, подкинув на ладони жаркий уголек. — Но и не пойти нельзя было. Итальянцы ждали защиты, надеялись, что мы заступимся за них. А если б не пошли?.. Сколько раз они нас выручали, да и вообще без их помощи нам бы двух дней не продержаться.

— И то верно.

В полночь возвратились Ишутин и Дрожжак.

— Все трое лежат на шоссе у въезда в деревню. Близко не подойдешь, немцы выставили пост, чуть что — стреляют.

«Все трое… Значит, Демьяненко и Куренин тоже погибли…» У Леонида было такое чувство, будто кто-то зазубрившимся ножом кромсает ему сердце.

Демьяненко… Удивительно милый был человек. В нем как-то удачно сочетались вспыльчивость и горячность Дрожжака с жизнерадостной лихостью Ишутина. Бывало, разозлится, раскричится и вдруг остынет, протянет сигарету, дружелюбно поднесет спичку, сам закурит и давай рассказывать уморительные побасенки. Когда надо было идти на дело, Демьяненко всегда вызывался одним из первых.

И еще одна чудесная черта была у парня. Если выпадала свободная минутка, он принимался расхваливать родимый Алтай. Певучим украинским говорком расписывал горы, поросшие дремучими лесами, долины в сочных травах и полянки, будто красной росой усыпанные костяникой. Слюнки текли, до того вкусно у него получалось.

До войны Демьяненко работал жестянщиком. Мастерил ведра, железные печи, тазы и лейки. Еще недавно бывало, как увидит где кусок жести, так в капанну тащит. Ему только позволь — мастерскую бы здесь оборудовал.

А чем занимался до войны Куренин, Леониду так и не пришлось узнать. Он был не речист и не очень общителен. Чаще всего в сторонке сидел и, посвистывая, чистил оружие. Похоже, что в лагере чересчур намыкался — никак не опомнится. Даже когда улыбался, глаза оставались скорбными, как у покойного Орландо… Впрочем, дело, возможно, было совсем в другом. Попал он в отряд недавно и просто еще не успел сойтись с людьми…

Еще две ночи подряд партизаны прокрадывались к деревне, но взять тела погибших так и не удалось. Немецкие посты при любом подозрительном шорохе открывали бешеную пальбу. Уже позже местные жители во главе со священником добились разрешения похоронить партизан за оградой сельского кладбища [9].

Новогодние успехи партизанских отрядов, действовавших на холмах вокруг Рима, были как бы далеким эхом грандиозных событий, решавших судьбу священной войны с гитлеровскими поработителями.

Красная Армия продолжала наступление. В январе 1944 года наши части взломали оборону противника южнее Ленинграда, разгромили 18-ю немецкую армию, окончательно освободив колыбель пролетарской революции, город великого Ленина, от вражеской блокады. Вскоре была очищена от захватчиков вся Ленинградская область. Потерпела полный крах и попытка Гитлера создать оборонительный вал на правом берегу Днепра…