Дорогая мисс Стерлинг:

Я студент-выпускник в Беркли, изучаю курс химии повышенной сложности. Нет необходимости говорить, что я ваш поклонник, и как-то на днях я прочитал (в «Сильвер скрин»), что вы бываете «иногда печальной». Когда это случится в следующий раз, попробуйте принять содержимое прилагаемых капсул.

С наилучшими пожеланиями

будущих успехов

Говард К. Лоутон.

На внутреннем клапане коробки стояла пометка: «Для Маленькой Грустной Девочки».

Анжела отложила коробку в сторону, забыв про нее и вновь наткнувшись, когда собиралась в дорогу. Она поспешно перемешала ее со своими бесчисленными медикаментами. Затем, повинуясь импульсу, при первом появлении подобных неприятностей с первой сценой, она приняла одну капсулу, а остальное уже было кинематографической историей или вскоре должно было ею стать.

Тони проник в природу этого варева с помощью тайной уловки, роясь в ее вещах, пока не обнаружил «аптечки», далее последовал долгий, высокоимпрессионистский процесс проб и ошибок. Он идентифицировал «мет» по его воздействию, а жидкий О — на вкус и по цвету. На съемочной площадке он появился круто вмазанный.

— Вот оно, — сказал он, вручая Борису образчик. — Советую немедленно отведать.

— Что это? — спросил Борис, внимательно рассматривая капсулу.

— Оно называется «Маленькая Грустная Девочка».

— Сколько их у нее?

— М-м. Семь… нет, шесть… вернее пять, если не считать вот эту.

— Хорошо, верни ей это, — твердо сказал Борис, отдавая капсулу, — и впредь не трогай. Она в них нуждается.

Сида сцены, о которой шла речь, заключалась, скорее, в интенсивности, какую только можно себе представить, чем в новизне или эротичности действия самого по себе. Мод и единственный любовник, поглощенные традиционным, или классическим «69», с одновременно исполняемым куннилингусом и минетом.

— Я думаю, что красота этого, — продолжал Борис, его голос был мягок и серьезен, а руки двигались с жестами экспериментатора, — будет воплощением абсолютной… чистоты.

— Ты сам один из тех, кто красив, — выдохнула Анжи, — и чист. Ты — воплощение красоты и чистоты.

— Хм-м. — Он разглядывал ее с определенной озабоченностью. Она выглядела такой измотанной, что он засомневался, сможет ли она выполнить эту сцену. С другой стороны, тем не менее, его интересовало, хотя и с оттенком тоски, не удастся ли ему сейчас под чарами столь очевидного очарования и смятения чувств убедить ее, наконец-то, согласиться на полное проникновение без дублера. Нет, тут же осекся он, это безумие — Анжела Стерлинг лишится девственности (образно говоря), если ее «трахнут перед камерой»… как она сама заявила.

— О'кей, Лас, — устало сказал он, отворачиваясь от Анжи, — вот что мы здесь сделаем, мы будем снимать до срезки… подготовив все для старого, извините за выражение: «ввода», э? Ха-ха, — его смех прозвучал как предсмертный хрип.

— Послушай, — продолжал он после паузы, опустив голову, закрыв глаза и массируя виски большим и указательным пальцами, — многое от стилистики позднего великого Лестера X., думаю, мы в некотором затруднении с этим… «69»… Разумеется, это в чистом виде клише, верно? Чтобы создать серьезный… непридуманный… уместный… — Он открыл глаза и посмотрел на Ласло, который ждал с мягким благожелательным выражением лица, казалось, говорившим: «Сформулируй это, Б., и мы разовьем!» Затем он подвел итоги: — Я думаю, что нам следует выбрать вариант: «анус — язык», Лас. Иначе нас ждут затруднения, — он опять опустил голову, приложив руку к брови, получая своего рода любопытное расслабление от Анж и Тони, — иначе, — повторил он тревожным и отчего-то горестным тоном, — это сцена просто скукожится — и сдохнет в духе Д. X. Лоуренса. То есть задача — добиться заполнения пробела между поколениями, ты понимаешь?

— А теперь, Ферал, — объяснял Борис с огромной осмотрительностью и осторожностью, — в этой сцене ты будешь целовать у мисс Стерлинг — как ты говоришь, «пом-пом»?

— Пом-пом, — Ферал кивнул, безумно ухмыляясь, — да, пом-пом! Но не настоящие поцелуи, да? Только поцелуи для видимости, да?

— Ах, да, именно это я и хочу с тобой уяснить. Сейчас на ней надета эта штучка там? Кусок материала… над ее пом-пом, ясно?

— Да, да, кусок материала над пом-пом!

— Верно. Чего бы мне хотелось, Ферал, так это, чтобы ты попробовал проникнуть твоим языком… — он высунул свой язык, — язык, да? Забраться твоим языком под материал… и в ее пом-пом. Понимаешь? — Из-за высунутого языка и вращения им, чтобы продемонстрировать нужный маневр, его речь получилась искаженной, и Борису пришлось пару раз ее повторить — но Ферал и без того быстро уловил, что от него требуется.

— О, язык Ферала в пом-пом! Она знает? Миссис Стерлинг знает?

— В этом-то все и дело. Мы должны попробовать очень… осторожно… чуть-чуть… очень медленно… — он не мог подобрать слова, поэтому изобразил руками пантомиму, — как лев и… антилопа, да? — и его руки задвигались, изображая крадущиеся действия охотника. Ферал энергично закивал, показывая, что все понял.

— Ей нравится? — захотел убедиться он, — миссис Стерлинг нравится язык Ферала в пом-пом?

— Хм-м, может быть, возможно… Не беда, если ничего не предпринимать, не видать и выигрыша, — Борис хлопнул Ферала по спине. — Верно, Ферал? Но помни, начинай осторожно!

— Да, да, — голова Ферала замоталась в знак искреннего согласия, — да, да. Мы охотимся как лев. Мы охотимся на пом-пом!

Инцидент «Си-Ди в морге» настолько потряс Морти, что удалившись с места событий по аллее, уводящей от «мерка», он притормозил у первого же бара и зашел внутрь, чтобы быстро принять несколько рюмок и прийти в себя. Но ему, видно, потребовалось больше, чем он думал, потому что, когда он закончил одеваться и вернулся в госпиталь, его «пациент» выпорхнул из клетки, оставив после себя в коридоре мотки веревки, словно там сбросила шкуру необычайно белая змея, это был бесконечный хвост из марли, в которую его так заботливо пеленали. Судя по остальным следам побега он, должно быть, передвигался по коридорам с огромной скоростью и решимостью.

Филип Фразер, молодой монтажер из Лондона, сотрудничавший с Борисом и раньше, прибыл к ним почти в начале съемки под опекой Бориса и работал над грубым монтажом всего, что они сняли. Он закончил эпизод Арабеллы — Памелы Дикенсен, который, в категориях «эстетического эротизма», коего пытался достичь Борис, превзошел все ожидания.

Сид, чей Голливудский опыт развил в нем до некоторой степени павловский рефлекс на просмотры — то есть слепой, безграничный энтузиазм — особенно, если он сам приложил руку к части этих действий, не изменил себе в этом случае. Однако характер этого материала требовал неординарного выражения чувств. Поэтому вместо привычных рыданий или грубого хохота, выражающих высокую оценку, когда зажегся свет, он кричал… «Клянусь Богом, Б., я никогда не получал такой оплеухи в своей жизни! Как будто камнем звезданул, черт возьми, клянусь Богом, — нудил и нудил он, как молитву, прежде чем осекся, искренне смущенный. — … Проклятье, я ничего не имел в виду. Просто меня занесло, я полагаю». Но он быстро ухватился и за положительные молитвы: «Так я пытался выразить, какая это сильная картина! Я хочу сказать, мужики, что у нас в руках гвоздь сезона!»

Кадры с Анжелой редактировались и монтировались, включая и вставки ретроспективных кадров, и поскольку съемки шли достаточно быстро, имелась возможность сохранить непрерывность монтажа вплоть до настоящего дня. Однако до сих пор смонтированную ленту видели лишь Борис, Тони и редактор.

— Я не могу этому поверить, — тихо сказал Тони. — Это невыразимо.

— Хм-м. — Борис подумал об этом, — знаешь, это напоминает мне что-то… волшебную сказку.