— Но ты с ней улегся? — спросил Борис.

— Нет, мужики, но вникните… в какой-то момент я спросил, есть ли что-нибудь выпить, и она ответила: «Нет, бэби, я не пью». И я сказал «Знаю, что ты не пьешь, но я подумал, что, возможно, твой менеджер или твоя мама или еще кто-то». Она улыбается и говорит: «Как насчет того, чтобы вместо этого я схватила твой отросток?» Восьми лет, верно? Я ответил ей идиотским: «А? Что ты сказала?» И она мне объясняет: «Ты же знаешь, ну отсосала бы тебе, сделала минет, пососала тебе член, в таком роде». Ну, что я тебе скажу, Б., это заставило меня взбунтоваться. Сомневаюсь, что когда-либо в своей жизни я отказывался от минета, но с восьмилетней; фу-у… я не знаю, возможно, я старомоден… 13, 12 — ужасно… возможно даже 11 или 10, черт возьми, если у нее есть хоть какие-то прелести, я имею в виду, вообще какие-нибудь груди… Но идея заниматься этим с ней… Кто хочет трахаться с цыпленочком, у которого нет сисек? Это, должно быть, как с гомиком, верно? Как будто трахаешься с молоденьким мальчиком?

— Но она только предлагала пососать член, — напомнил ему Борис. — Отсутствие прелестей ничего бы в этом случае не значило, не так ли?

Тони закудахтал, набрал в грудь воздуха и закрыл лицо рукой, в отчаянии качая головой.

— Я знаю, знаю, я уже думал об этом, меня словно порезали на кусочки, Б., клянусь Богом — это меня доконало… я не знал, что делал, черт возьми…

Борис, будучи законченным шутником, широко раскрыл глаза и театрально поднял бровь с выражением одновременно удивления и негодования:

— О?

Но этот жест был потрачен совершенно впустую на пришибленного Тони, который состроил гримасу болезненного непонимания, крепко закрыв глаза, заскрежетав зубами, наконец, с терпимостью в голосе проговорив:

— Мужики… разве вы не вникли — эта долбаная наркоманка раздолбала все мое понимание ценностей, мать их так!

Сюжетная линия эпизода в старинном арабском квартале была сама по себе проста: Анжела, или «мисс Мод», как ее звали по сценарию, была баснословно богатой и избалованной американской красавицей — блондинкой, которая содержала роскошный дом в Марокко и позволяла себя насиловать бесконечной процессии рослых африканцев. Эти кадры позже будут перемежаться образами из ее детства, по-видимому, иллюстрирующими, как она развивала свой ненасытный аппетит или, вернее, почему она остановилась именно на этом конкретном способе вывести папочку из себя.

Сценарий состоял из четырех обособленных сцен занятия любовью, каждая полностью и в высшей степени детализирована. После чего — чтобы показать количество и объем активности леди — последует монтаж, изображающий приблизительно две дюжины ее черных любовников: в различных видах и позах спаривающихся с ней. Некоторые из этих эпизодов требовали от нее «буйного темперамента» одновременно с двумя или тремя. Предполагаемая denouement[24] или финал — был своего рода ronde extraordinaire[25], которой Тони обозначил «Круговой эпизод». Он утверждал, что был действительно свидетелем такой сцены в Гамбурге. В эпизоде участвовали Анжела и еще четверо участников… двое целуют ее груди, каждый — свою, еще один целует ее рот и четвертый в полном проникновении в ее великолепном влагалище. Как только последний достигает наивысшей точки, они все перемещаются, в стиле музыкальных стульев, по часовой стрелке, на новые позиции. К тому времени, когда первый опять дойдет до влагалища, его член будет вновь готов к эрекции — так что, по крайней мере, теоретически сцена может продолжаться в течение неопределенного времени, и использование монтажа с быстрым наплывом воспроизведет этот эффект с наибольшим преимуществом.

— Любопытно, — говорил Тони, когда они работали над сценарием в комнате Бориса, — ты еще не переспал с Анжи?

Борис, делавший набросок декорации, отодвинул его от себя на расстояние вытянутой руки и посмотрел на него, прищурив глаза.

— Нет, приятель, у меня и без того голова забита. — Он скомкал набросок и принялся за новый. — К тому же, — добавил он, — я не уверен, что хочу этого.

— Х-м, — Тони с отсутствующим видом развернул листок и посмотрел на него. — Я не знаю, упоминал ли я когда-нибудь об этом или нет, — небрежно сказал он, — но я занимался с ней этим пару раз.

— О? — произнес Борис, выражая вежливый интерес, но продолжая работать над композицией.

— Да, во время «Марии Антуанетты», в ее костюмерной. Она еще не сняла костюм — большое платье на кринолине: восемь нижних юбок, высокие туфли на пуговицах, чудовищный парик, полный шмер[26], очень причудливо.

— И как это было?

— Да, ну… — казалось, он был в странной нерешительности, — это было хорошо, дружище, — сказал он, почти сожалея. — Одна только идея трахнуть Анжелу Стерлинг… ну, это вроде престижа, верно? Даже если это плохо, то все равно хорошо.

— Как ты это понимаешь?

— По крайней мере, это было бы чудно — ты трахнул ее и можешь об этом забыть. Знаешь, что я имею в виду?

— Хм-м, — Борис держал набросок, щурясь на него.

— У нее великолепное тело, — продолжал Тони наполовину обороняющимся тоном, — и она довольно активна… я имею в виду, она поднимает свой бутончик прямо к потолку и она действительно как бы выбрасывает вверх! Со страстью, приятель… классная работа… извивается… стонет… покусывает… царапает… ногти вонзаются тебе в спину… бормочет причудливые ласковые слова… все проявления страсти…

Борис пожал плечами.

— Звучит идеально.

— Да, — пробормотал Тони потерянно, пытаясь связать все воедино. — В первый раз, когда она была в полном костюме «Марии А.», она изобразила сцену насилия — представляешь, как будто я насиловал ее, и это было чертовски здорово… Просто я тогда был выключен, чтобы удовлетвориться этим… У меня всегда были эти фантазии… невинная белокурая красотка, грубо привязанная к мачте, руки связаны за спиной, груди вывалились наружу… ты знаешь, пресловутый синдром «Большого Неукротимого Бабника, трахающего Золотистый Лютик»… Боже, я порвал тот костюм на кусочки. Лесс Хэррисон совсем взбесился — нам пришлось придумать историю… о некоем статисте, укравшем костюм, а затем попавшем под автобус Санта-Моники… или что-то еще в этом роде.

Борис посмеивался.

— Прекрасно. Может быть, мы сможем это использовать.

— Нет, не упоминай при ней об этом, Б., ради Бога. Я не хочу прослыть одним из тех, кто целует-и-рассказывает.

— Забавно, меня интересовало, где она выкопала эту фразу о «Золотистых Лютиках и Большом Неукротимом Бабнике». Она все еще использует ее, ты знаешь?

Тони был потрясен.

— Что? Она рассказала тебе о том, что мы занимались этим в костюмерной?

— Нет, нет, она только использует фразу об «Неукратимом Бабнике» — описывая всех мужчин… за исключением, быть может, меня.

— Ха-ха.

— А на что это было похоже в следующий раз?

Тони нахмурился.

— Это было даже отчасти жутковато, было похоже, как будто она не вся там присутствовала, ты представь. Все время погружена в свои фантазии, верно? У меня было такое чувство, что я мог бы перерезать ей горло, а она бы и не заметила… в крайнем случае, может быть, лишь позже. Настолько она была … безупречна.

Тони пожал плечами.

— Может и так. А может, она просто все время прикидывалась. Изображала, что трахается. Хм-м. Вечная история, столь же древняя, как и сама Женщина. А я был слишком сбит с толку, чтобы это анализировать. Но тогда, в костюме «Марии А.», было неистовство. Тогда не к чему было придраться. Я бы не прочь испытать что-нибудь подобное как-нибудь еще раз.

— Изнасиловать Марию Антуанетту?

— Нет, нет, на этот раз что-то новенькое.

— Что-то вроде того, чтобы тебя пососала озорная восьмилетняя девочка с короткими хвостиками?