— Ты мне напомнил, — сказал Борис, оглядываясь вокруг, — я лучше проверю Ники.

Он отправился туда, но вскоре остановился, увидев, что они больше не обнимаются, а идут к площадке рука об руку.

— Ну, я полагаю, мы можем снимать, — сказал он и дал сигнал первому ассистенту привести все в готовность.

— Святой Боже, — пробормотал Сид, — посмотри-ка на дрын у этого нефа!

Борис оставил их, отойдя к камере, а Сид бросил взгляд на свои часы.

— 3–30 — молю Бога, чтобы он смог закончить сегодня эту сцену. — Сейчас он выглядел гораздо более спокойным, так как работа должна была вот-вот возобновиться. Они с Тони медленно пошли вдоль ряда трейлеров, приближаясь к тому, который Борис иногда использовал как офис. Через окно можно было увидеть силуэт девушки.

Сид пару раз кашлянул и опять посмотрел на свои часы, прежде чем заговорить.

— Ты сказал, что эта девка хорошо сосет, а, Тони?

Дневная работа продолжалась и вечером, но она шла исключительно продуктивно — был завершен «Круговой» эпизод и начат другой. В дополнение к этому были сделаны пробы трех «финалистов», дублирующих Анжелу, и было принято решение. «Пробы» состояли единственно из тщательного изучения анатомии каждой девушки в соответствующих частях, чтобы определить, какая из них наиболее соответствовала тем же областям у Анжи, и наконец, нужно было убедиться, что девушка была вполне и реально осведомлена о том, что от нее потребуется сделать в «сцене». Как и в случае с дублером для Арабеллы, именно Липс Мэлоун еще раз прочесал известные кварталы и доставил свои приобретения (выгадав на этот раз) не из Парижа, а из знаменитого портового города Гамбурга, где он преуспел в добывании полудюжины необычайных, хотя и в какой-то степени циничных, милашек.

Обычно хватило бы и одной дублерши, но из-за изнуряющего характера этой конкретной роли Борис запросил двоих, а Сид был еще более осторожен.

— Давай оставим их всех, трахающие негритосы могут превратиться в каннибалов в любую минуту! Тогда мы действительно окажемся по уши в дерьме!

Итак, были наняты трое, но проблемы Сида еще не закончились. Он был поражен, затем пришел в ярость, когда врач, представлявший страховую фирму, с которой работала кампания, увидев полчище громадных гигантов и зная о детали эпизода, категорически отказался вообще страховать девушек.

— Почему, долбаный шарлатан! — Сид в ярости топал ногами на съемочной площадке, после чего его одолели мрачные предчувствия. — Боже всемогущий, если Лесс Хэррисон выяснит, что у нас работают незастрахованные актеры, он все испепелит! Мужики, он может даже прихлопнуть нашу картину!

— Мы просто ему не скажем, — сказал Борис.

— О'кей, а вдруг что-нибудь и правда случится с одной из этих девок? Предположим, один из негритосов выйдет из себя и сделает что-нибудь ненормальное?

— Послушай, — сказал Тони серьезным доверительным тоном, — почему ты не сделаешь так, чтобы Первый носил пистолет? В стиле Клайда Битти[33]. Когда он дрессирует животных. Только один из этих черномазых сдвинется, кинется на девку — пах, и ты делаешь в нем дырку!

Этот простой образ, казалось, очень сильно взволновал Сида.

— Боже, вот оно! Где, черт возьми, он болтается? — И Сид вылетел из комнаты, чтобы найти Фреда, в то время как Борис и Тони от всего сердца загоготали.

В течение последних двух дней в другой части снимался второй отрывок — «Мод в детстве» с Дженнифер Джинс, в котором, конечно, вместе с ней снимались двое великих драматических актеров-ветеранов: Луиза Ларкин и Эндрю Стонингтон, в ролях мамы и папы — ни один из них не имел никакого понятия о том, что происходит на соседней съемочной площадке. Кадры, снимаемые здесь, были абсолютно традиционными, даже безопасными — включая время от времени псевдоартистическое использование частично замазанных линз, чтобы передать в импрессионистском стиле образ вещей, о которых мечтают или которые вспоминают. Посещение этой съемочной площадки вызывало у Сида теплое, ностальгическое чувство, и благодаря шаблонному подходу к крайне благопристойному материалу убедило его в том, что съемки в общем идут достаточно нормально. Он даже испытал симпатизирующий интерес к самому сюжету, чувствуя, что кроме всего прочего, это было именно то детство, которое бы ему так хотелось иметь — с огромной, поддерживаемой белыми колоннами мансардой, слугами в ливреях и бесконечными простирающимися акрами на заднем плане. Поэтому он часто посещал эту площадку, «Островок здравого смысла и благопристойности» — называл он ее, и лишь однажды эта оценка сильно пошатнулась, когда ему случилось заметить, сидя на чемодане с линзами, маленькую баночку вазелина. Его лицо исказилось негодованием и смущением, а глаза безумно озирали площадку. «Что, черт возьми, здесь происходит?» — спросил он с лихорадочной поспешностью у режиссера этого отрывка, думая о том, что каким-то образом фатальность и развращенность съемочной площадки Бориса распространилась, подобно чуме, в его собственное святилище. Но потом он почувствовал необычайное облегчение, выяснив, что эта баночка вазелина использовалась лишь в бесконечно малых количествах для затуманивания линз камеры и для еще большего смягчения уже и без того романтического образа.

— Фрэнки, мальчик мой, — повадился говорить Сид режиссеру этого отрывка, — давай сделаем еще один дубль, — и он щелкал пальцами с щедростью великого сеньора: «Лучше перестраховаться, чем нарваться, а, Фрэнки? Ха-ха», — в то время как съемочная группа взирала на него с сердитым любопытством, поскольку некоторые из них знали его со времен Голливуда как «Мистера Короче», что объяснялось его скаредностью и жадностью, проявлявшимися в использовании им «коротких концов». Скажем, после того как съемка завершена, последний кусок пленки, оставшийся на бобине, списывался как неиспользованный, а на самом деле его часто обрезали ассистенты до начала следующей съемки и продавали за гроши. Одним из наиболее достоверных послеобеденных анекдотов Беверли-Хиллз была история о том, как Сид Крейссман ухитрился отснять целый сценарий на использовании «коротких концов». Но техникам и электрикам, в замешательстве хмурящих брови, было неведомо, что эта, казалось бы, очевидная слабость Крейссмана (то есть абсурдно-огромная пересъемка) была на самом деле крайне уместна… Потому что именно эти эпизоды намеревались показывать Лессу Хэррисону или, если потребуется, кому-нибудь еще, кто мог внезапно появиться и настоять на том, чтобы увидеть «что это за чертовски динамичная картина, которую они так усиленно скрывают ото всех!»

И сейчас, конечно, возник Лесс. Тони бодрствовал всю предыдущую ночь и писал нечто довольно общепринятое и целиком произвольное — сцены и диалоги, предположительно представляющие эпизод Анжелы в Марокко. Место действия сохранялось, поскольку путешествие на красивую съемочную площадку арабского города было запланировано как часть отвлекающего маневра для Лесса Хэррисона. Зато почти кардинально менялись действующие лица этого эпизода: главное действующее лицо больше уже не было декаденткой, свихнувшейся от наркотиков нимфоманкой. Вместо этого она была своего рода святой девой Марией, что работала в Корпусе Мира, приехав на черный континент в поисках «внутренних ценностей», или («я надеюсь, что это не звучит так уж ужасно претенциозно», написал Тони замечания на полях) «за вечными истинами». Он также заменил около дюжины черных насильников одним единственным любовником — каким-то белолицым красавцем типа Френчи Пепе ле Мока. Лесс внимательно прочитал это с неподдельным интересом, время от времени даже выдвигая свои версии.

— Я думаю, мы можем позволить себе сделать эту любовную сцену достаточно страстной, — говорил он, уверенно стукнув по сценарию на открытой странице, — всю эту сцену с голыми сиськами. Естественно, у нас будут кадры, прикрывающие эту сцену, так что не возникает никаких трудностей с продажей ее телевидению. Хотя очень жаль, что мы не смогли заполучить Бельмондо или как, ты сказал, имя того другого парня?