— Ты серьезно думаешь, что она решится?

Борис свернул листок, выглянул из окна, затем опять развернул листок и потряс головой.

— Это просто наваждение, — пробормотал он, — ты считаешь, что знаешь что-то довольно неплохо, как, например, немецкий, — он показал на листок, — потом вдруг натыкаешься на него в каком-то неожиданном смысле, с которым прежде не встречался, и понимаешь, что ни на что не способен. Я не могу понять здесь ни одного проклятого слова. — Он опять сложил листок, бросил его на пол и задумчиво посмотрел в окно. — Полагаю, это неизбежно, когда забираешься в какие-то узкоспециальные области.

— Да, да, — сказал Сид, опять дергая свой шарф. — Послушай, ты и правда думаешь, что она сделает это — я имею в виду Арабеллу?

Борис с любопытством изучал его.

— Почему бы и нет? Она ведь настоящая актриса.

— Да, я знаю, я знаю, — сказал Сид, ерзая на сиденьи, вытирая лоб рукой, — это я и имел в виду.

Борис мгновение продолжал смотреть на него, затем улыбнулся.

— Искусство, мой мальчик, — легко сказал он и опять выглянул из окна, — она сделает все во имя искусства — своей самой идеальной возлюбленной.

Сид почувствовал огромное облегчение от тона Бориса и начал приводить себя в порядок.

— Да, верно. Но послушай, какая она? Я никогда с ней не встречался, ты знаешь.

Борис пожал плечами.

— Она безупречная леди.

— Да? — Кое-как сдерживаемая похотливость Сида поперла наружу в виде кривой полуулыбки и блудливого взгляда. — Полагаю, вы, то есть ты и она, м-м, достаточно близки, а?

Борис продолжал смотреть в окно.

— Ближе некуда.

Сид кивнул со знанием дела.

— Да, ну, я это, конечно, знал, — Сид продолжал эту тему со странной деликатностью и сдержанностью, — но ты, должно быть, … должно быть, м-м, занимался этим с ней изредка.

Борис посмотрел на него, покачал головой и вздохнул.

— Она голубая, Сид, и ты знаешь это.

— Она голубая, она голубая, — раздраженно взорвался Сид. — У нее ведь есть… не так ли?! Я имею в виду там, внизу, между ног, ведь там есть… верно?!

Борис остался невозмутим.

— Сидней… она не пускает туда мужчин.

— Итак, она не пускает туда мужчин. Если вы так близки, то она просто должна позволять тебе… черт ее знает, возможно, ей бы это даже понравилось.

— Кто захочет спать… с лесбиянкой? — спросил Борис и откинулся на спинку, закрывая глаза.

На минуту воцарилось молчание, затем Сид выпалил:

— Я! Я мечтаю! С красивой лесбиянкой! Ты можешь вообразить, как красивая лесбиянка кончает? Это, должно быть, фантастично! Но больше всего на свете я хотел бы трахнуть ее! Арабеллу! Ты когда-нибудь смотрел на ее задницу? Эту грудь? Ее потрясающие ноги? Это лицо? Ты не сможешь уверить меня, что она не нуждается в том, чтобы ее трахнули! Клянусь Богом, Б., и это не ерунда, у меня были фантазии, эротические сны, я рукоблудствовал миллион раз, все из-за этой девки последние двадцать лет! Еще с «Синей птицы счастья», с ее первой картины в семнадцать лет! — Он замолчал, покачал головой и печально продолжил. — Даже после того… после того, как я узнал, что она лесбиянка, я продолжал хотеть ее, может быть, даже больше, чем прежде. Я все думал: «Если бы я только смог войти в нее, это бы все изменило»! — Он всплеснул руками с беспомощным отчаянием. — Ну, вот, теперь ты знаешь, Господи, должно быть, у меня и правда что-то не в порядке с головой, а?

Борис тихо рассмеялся, потянулся и похлопал его по руке.

— Нет, нет, Сид, ты просто хороший, полноценный… американский малый. Хочешь трахнуть каждую лесбиянку и спасти ее. Очень похвально, я бы сказал — своего рода Армия Спасения в одном лице.

Сид не удержался и захихикал над этим образом, потом они оба посмотрели вверх, откуда послышался звук приближающегося реактивного самолета.

— Ну вот и ле… я имею в виду, легка на помине, — сказал Б., а Сид поспешно начал расправлять свой шарф.

— Послушай, Б., — взмолился он, — обещай мне, что не скажешь ей ничего об этом… я имею в виду, о мастурбации и всем таком. О'кей?

— О'кей, — сказал Борис, открывая дверь.

— Я все еще сохранил надежду, ты знаешь, — сказал Сид, лишь наполовину в шутку.

— Я знаю, — сказал Борис и рассмеялся. — Желаю удачи.

Для Арабеллы, как вскоре выяснилось, Лихтенштейн был местом воспоминаний молодости — сюда много лет тому назад она часто приезжала летом навестить свою кузину, Дениз, во время каникул в Парижском лицее. И здесь же она впервые пережила любовную историю.

— Это было самое замечательное место, — говорила она Борису, расхаживая по комнате, доставая вещи из чемодана, лежавшего раскрытым на кровати, и вешая их во встроенный шкаф — делая это плавными, хорошо продуманными движениями, проворно, но без спешки и лишних движений, с кошачьей грацией, — прекрасное место, — продолжала она, — куда мы всегда отправлялись на… пикник. — Она улыбнулась Борису, не будучи уверенной в этом слове. — Пикник, да? — У нее был легкий акцент, в общем-то восхитительный, а голос — мелодичным — и хотя она говорила по-английски почти в совершенстве, но заботливость, с которой она выбирала каждое слово, придавала ее речи чарующе неуверенный оттенок, обманчиво кокетливый.

Борис лежал на спине на кушетке, сцепив руки за головой и наблюдая за ней.

— Да, — кивнул он, — пикник.

— Я покажу тебе это место, — сказала Арабелла, вешая в шкаф вельветовый жакет цвета крови. — Это в десяти минутах езды от Вадуца. — Она обернулась и прислонилась спиной к дверце, закрывая ее. — Теперь расскажи мне о картине — я буду одета в красивые-красивые вещи?

— Ты будешь снимать кучу красивых-красивых вещей.

— О, да, — засмеялась она и пересекла комнату. — Картина не получится солидной, пока я этого не сделаю, не так ли? Теперь скажи мне, моя машина прибыла из Парижа?

— Она на стоянке перед отелем, — сказал Борис, весело изучая ее. — Разве ты не заметила ее, когда мы подъехали?

— Нет, — ответила она, поднимая брови с нарочито высокомерным видом и игриво передразнивая его собственный ровный усталый тон. — Я не «заметила ее, когда мы подъехали». Я вообще не замечаю подобных вещей. — Она наклонилась и поцеловала его в щеку. — И, дорогой, когда я с тобой, я вообще ничего не замечаю! — Она взглянула на свои часы. — Теперь выслушай мой славный план. Сейчас почти время ланча, да? Мы отправляемся в закусочную, берем там чудесные вещи — паштет, артишоки, холодную утку, сыр, что ты еще хочешь… заказываем чудесную бутылку «Пуили Фюисе»… потом я отвожу тебя на место наших пикников — мое сокровенное место, — тихо добавила она эти слова, не глядя на Бориса, а смотря в окно, и продолжала, как будто была где-то далеко, — …для меня это вдруг стало важно… я хорошо это чувствую. — Она опять повернулась к нему с особенной улыбкой — отражающей истинную дружбу наряду с легким оттенком одновременно горького и сладкого воспоминания о минувших днях: посвоему она была исключительно романтична. — Это хорошо, да? Мой план? А ты сможешь рассказать мне о картине.

Борис кивнул.

— Он очень хороший план. — Б. встал и потянулся. — Как насчет того, чтобы в костюмерной сняли твои мерки до того, как мы поедим? Это займет лишь несколько секунд.

Арабелла снова придала себе высокомерный вид.

— Мои мерки?

— Элен Вробель знает их?

Новость, казалось, заинтересовала ее.

— Элен Вробель работает над этой картиной? — Затем она отогнала от себя появившуюся мысль, пожимая плечами с безразличием — «пусть-они-едят-свой-пирог». — Элен Вробель знает мои мерки, — сказала она, констатируя факт. — У Элен Вробель есть мои выкройки — на все.

— Хорошо, — сказал Борис, склонив голову к одному плечу и изучая ее фигуру. — Они не должны были сильно измениться. На мой взгляд, ты выглядишь о'кей. Поехали.

Арабелла засмеялась.

— «Выглядишь о'кей», не так ли? Хорошо. — Она взяла его руку, и они отправились. — Мои мерки, — отчетливо произнесла она, — ни на сантиметр не изменились со времени… — Она подыскивала слово.