На процессе Золя впервые давал публичные показания Пикар; ряд независимых экспертов выявили, что «бордеро» написано Эстергази.

Лабори ставил один за другим «неприятные» вопросы. Правда, генералы Мерсье, Буадефр и Гонз, как только почувствовали, что почва колеблется у них под ногами, немедленно отступили под защиту спасительной формулы «это военная тайна». Все они, их подчиненные, а также услужливый эксперт Бертийон голословно утверждали, что нет никаких сомнений в виновности Дрейфуса. Анри, а вслед за ним генерал Пелье клятвенно заверяли, будто секретное досье, содержащее материалы об измене Дрейфуса, было 15 или 16 декабря положено в сейф и поэтому не могло быть тайно (и следовательно, в нарушение закона) показано судьям на процессе «предателя». Пелье добавил, что военное министерство имеет документ, безусловно устанавливающий виновность Дрейфуса в занятии шпионажем. Возражая Жану Жоресу, говорившему о нарушении закона при осуждении Дрейфуса и о скандальном «суде» над Эстергази, Пелье принялся разжигать шовинистические чувства: «Жорес в чудной — я это допускаю — речи объяснил, что генеральный штаб готовит стране новые поражения. Моя душа солдата не может дольше выносить подобных речей! Я заявляю, что отнимать у армии доверие к ее начальникам — вещь преступная! Что после этого остается солдатам делать в предстоящей войне? Ваши сыновья, господа присяжные заседатели, без доверия к своим вождям пойдут на войну, словно на бойню. Эмиль Золя выиграет новое сражение, напишет новый „Разгром“ и покажет свои победы Европе, из которой Франция уже будет исключена».

Отвечая на демагогию генералов, адвокат Лабори в своей речи предостерегающе заявил: «Ведь все чувствуют, что этот человек — честь Франции… Золя пораженный — это Франция, поражающая сама себя!»

Правда, все красноречие Лабори не могло повлиять на исход процесса. Золя был приговорен к максимальному наказанию — 3000 франков штрафа и трем годам тюрьмы. (Чтобы не попасть за решетку, писатель должен был уехать в Англию, продолжая оттуда вести борьбу.) Итак, гражданский суд подтвердил по существу решения военного суда. Вскоре Пикар был изгнан из рядов армии, Шерер-Кестнер еще в январе 1898 года не был переизбран сенатом на пост вице-председателя верхней палаты, адвокат Леблуа (друг Пикара) поплатился потерей места, которое он занимал в парижском муниципалитете.

На парламентских выборах в мае 1898 года антидрейфусары, плывшие на мутной волне шовинизма, добились крупных успехов. Г. Кавеньяк, честолюбивый военный министр в новом, созданном 28 июня, кабинете Бриссона, счел необходимым положить конец «делу Дрейфуса», уже столько месяцев будоражившему страну. Демонстрируя беспристрастие, Кавеньяк намеревался под этим предлогом отделаться и от становившегося все более и более неудобным союзника — Эстергази, поскольку «художества» майора были всем видны. Однако Кавеньяк решил уволить изменника только за недостойные поступки и нарушения дисциплины (письма к президенту), которые он приказал немедля расследовать. Эстергази, требуя от генералов зашиты, угрожал самоубийством и, главное, опубликованием секретных бумаг, спрятанных им в надежном месте, а также разоблачением того факта, что инкриминируемые ему письма были составлены под диктовку Пати де Клама. Мошенника еще раз удалось припугнуть, и он поспешно принес Пелье письменные извинения.

Генералам очень не хотелось извлекать свои «неопровержимые доказательства» на свет Божий. Но здесь нашла коса на камень. Именно с помощью этих документов Кавеньяк хотел разом покончить с «делом Дрейфуса» и в качестве «спасителя отечества» обеспечить свою последующую политическую карьеру.

7 июля 1898 года перед членами палаты депутатов предстал тощий, нескладный субъект, с впалой чахоточной грудью, в узком мешковатом сюртуке, жесты и воспаленный взгляд которого выдавали человека, одержимого тщеславием; радикал, стремящийся попасть в тон монархической реакции, озлобленный циничный маньяк, изображающий из себя совесть Франции, мечтающий о роли добродетельного диктатора… Это — военный министр Кавеньяк, решивший поразить и покорить палату своим анализом «дела Дрейфуса».

Не называя по фамилии Шварцкоппена и Паниццарди (они фигурировали лишь как «лица, с успехом занимавшиеся шпионажем»), военный министр привел документы, по его утверждению, безусловно устанавливающие виновность Дрейфуса. Что это были за документы? Во-первых, записка, где говорилось, что некий «Р» сообщает много интересных данных (мы помним, что Анри переделал «Р» на «D»); во-вторых, записка, показанная в 1894 году судьям, в которой упоминался «этот каналья D.»; в-третьих, Кавеньяк прочел на высоких патетических нотах «письмо» Шварцкоппена Паниццарди от 31 октября 1896 года, подделанное Анри, где прямо назывался Дрейфус, и, наконец, показания Лебрена-Рено, которые, как это было известно если не Кавеньяку, то другим членам правительства, например Барту и Пуанкаре, бывших министрами в 1895 году, были ложью и таковой признаны вскоре после осуждения Дрейфуса. Одновременно Кавеньяк объявил, что, хотя он против того, чтобы Дрейфуса «заменил» Эстергази, последний будет наказан за свои дисциплинарные проступки. Палата встретила бурными аплодисментами выступление Кавеньяка и постановила разослать текст речи и содержащиеся в ней документы во все провинции. 574 депутата поддержали правительство, 20 (почти исключительно социалисты) воздержались, никто не голосовал против.

Знал ли Кавеньяк, что он оперирует фальшивками? Во всяком случае это отлично понял бывший начальник разведывательного управления Пикар, объявивший 9 июля в открытом письме к председателю совета министров Бриссону о подложности представленных парламенту материалов. Кавеньяк в ответ потребовал от министерства юстиции возбудить против Пикара обвинение в разглашении государственной тайны. Генерал Гонз, полковник Анри и их сообщники поспешили дать показания, свидетельствовавшие о передаче Пикаром секретных бумаг Леблуа. Однако вместе с тем, желая покончить с «делом Дрейфуса», Кавеньяк решил вопреки советам встревоженных генералов пожертвовать Эстергази. Националистическая печать даже заподозрила военного министра в стремлении отделаться от всех лиц, так или иначе замешанных в «деле Дрейфуса».

Анри поспешил сообщить под секретом начальнику канцелярии военного министра, что Эстергази знает слишком много, что с ним часто по приказанию начальства встречался Пати де Клам. 25 июля Пикар публично обвинил Пати де Клама в сообщничестве с Эстергази. Характерно, что в тот же день, 25 июля, Гонз, сославшись на состояние здоровья, ушел со своего поста, Буадефр сказался больным и не появлялся в генеральном штабе.

У Кавеньяка были в это время далеко идущие планы.

11 августа он предложил арестовать по обвинению в заговоре видных дрейфусаров — Матье Дрейфуса, Шерера-Кестнера, Золя, Деманже, Лабори, бывшего министра Трарье.

Еще в апреле 1898 года Анри было поручено составить досье, включающее все документы, относящиеся к «делу». Одним из его помощников стал капитан Кюинье, как и все генштабисты, высказывавший твердую уверенность в виновности Дрейфуса. Осталось невыясненным, по каким мотивам Кюинье все же не счел нужным покрывать фальсификации Анри. Вечером 13 августа, рассматривая под лампой оригинал письма Паниццарди, где Дрейфус был назван по имени, капитан разглядел, что оно склеено из трех кусков бумаги разных цветов. Отрывок, содержащий строки, где был назван Дрейфус, оказался написанным на бумаге другого цвета. Иначе говоря, Анри разрезал это письмо и вклеил в середину нужный ему текст. Фальсификатор, видимо, не обратил внимания на несовпадение цвета бумаги или, вернее, рассчитывал, что фальшивка никогда не попадет в руки человека, готового разоблачить подлог. (То обстоятельство, что никто не заметил подлога до Кюинье — или, вернее, до того, как это понадобилось Кавеньяку, — было настолько подозрительным, что капитану пришлось давать длинные объяснения: разный цвет бумаги, мол, возможно разглядеть, только если смотреть на документ в затемненной комнате при электрическом свете.)