Гридень только повёл плечами, и воеводе почему-то бросилось в глаза серое пятно пота на его рубахе между лопатками.

– Принесите его меч.

Взяв в руки меч, Блуд вмиг обрёл уверенность.

На мгновение Свенельд опять представил то, что сейчас должно случиться. Стремительный переплёск клинков, падающий навзничь Варяжко, ручьи крови… Поблазнило и сгинуло, только воевода всё же потряс головой и про себя зачурался.

Варяжко спешился и спокойно потянул из ножен меч. Свенельд отъехал в сторону, чтобы не мешать. Блуд вдруг прыгнул, намереваясь достать Варяжко врасплох и сразу ранить потяжелее, но гридень извернулся и со свистом вычертил в воздухе мечом длинную сияющую восьмёрку. Блуд отпрянул.

– Зря ты это сделал, Блуде, – сказал Варяжко вроде бы даже и с сожалением. Шевельнулся лениво и вдруг перелился в стремительное движение. По двору словно покатился вихрь, словно воскресло невольное видение Свенельда, – поединщики стремительно передвигались по двору в ломаном блестящем переплёске клинков.

Туман, меж тем, совсем уже рассеялся, зависнув лишь над Днепром, и солнце подымалось всё выше. Залитый кровью двор выглядел, словно игрушечный, – даже кровь не избавляла от этой блазни. Невзаболь было всё – и ощущение того, что полсотни воев улеглась поспать в лужах крови, и стоящий меж двух окольчуженных Лют Ольстич, и кружение поединщиков по двору. Всё это вдруг показалось воеводе до того далёким и ненастоящим, словно он стоял где-то опричь и смотрел на красочную лубочную картинку. Воевода, тряхнув головой, отогнал новое наваждение и попытался определить, кто победит.

И заколебался. Годы брали своё, и Свенельд уже часто мог в бою с первого взгляда определить победителя. А здесь… Кружили по двору два гибких и стремительных зверя в человечьем обличье, обоими двигала какая-то зловещая сильнейшая страсть: одним – ненависть, другим – страх. Клинки со свистом пластали воздух, рубя и выписывая длинные кривые, сталкиваясь, высекали искры.

Свенельд ясно видел, что Варяжко не хватает второго меча. Хмыкнув, воевода пожал плечами: мог бы и с двумя мечами выйти – невелико бесчестье в бою с изменником немного сплутовать. Хоть Варяжко и иначе думает.

А Блуд сейчас был весь в желании этот бой выиграть во что бы то ни стало. И он всё целил Варяжко в правую ключицу или по плечу. Рубани – и гридень неволей меч выронит. А он не промах, этот тиун, бывший воевода, пестун Ярополч.

Но на этом он и лопухнётся, – понял вдруг Свенельд, заметив, как хищно и довольно вспыхнули глаза Варяжко. Гридень тоже заметил и выделил тиунов способ биться. Варяжко вдруг полностью открылся, отведя меч чуть вниз и влево. Это получилось так легко, что опешил даже Свенельд, ждавший чего-то подобного. А Блуд торжествующе оскалился, его меч взвился вверх и ринулся, целясь гридню в плечо. Но Варяжко сместился на полшага вправо и перекинул меч в левую руку. Блуд промахнулся, его клинок птицей взвизгнул у лица Варяжко, который повернулся к тиуну боком, и, слегка царапнув плечо гридня, угряз в землю. Варяжко крутанулся Блуду навстречь, клинок гриднева меча располосовал грудь тиуна. Тот на мгновение замер, словно не веря, а потом его пальцы разжались, он уронил меч и упал.

Варяжко несколько мгновений разглядывал тело тиуна со странным выражением лица, потом поднял голову и глянул на Свенельда. И у воеводы мороз продрал по коже от его нечеловечески холодного и спокойного взгляда.

За утренним столом не было только Некраса. Волчий Хвост нахмурился – сын, небось, опять прошатался до первых, а то и третьих петухов на беседах да игрищах.

Боярин повёл бровью. Тиун, заметив это, быстро подошёл, и Военег Горяич спросил:

– Некрас?

– Дома, господине.

– Спит? – и, не дожидаясь ответа, хмуро спросил. – Когда пришёл?

Тиун помялся было, – неудобно было выдавать молодого хозяина, но заметив недовольный взгляд воеводы, ответил честно:

– С первыми петухами.

Военег хотел было приказать поднять сына, но невольно улыбнулся, вспомнив себя в его годы, и решил – пусть спит.

Покончив с первой вытью, все разбежались по усадьбе кто куда: дочь – в сад, жена – в изложню. А сам Волчий Хвост так и остался в горнице, тупо уставясь в окно. Слышал, как под окном в саду дочь возится с невесть откуда взявшимся приблудным щенком. Впрочем, воевода немедленно вспомнил, что это вовсе не щенок, а волчонок, и он не невесть откуда взялся, а его подарил сестре Некрас, выкупив у охотников.

Кувшин опустел уже почти наполовину, когда воевода услышал за спиной осторожные шаги. Так мог идти только тиун Путята, Некрас или какой-нибудь наёмник, посланный по его, Волчьего Хвоста, голову. Делать резкие движения не было ни желания, ни смысла. Волчий Хвост лениво приподнялся и оборотился. Путята, вестимо.

– Что ещё? – в подобные дни боярин особенно не любил, чтобы его беспокоили, даже в княжий терем ездил редко.

Лицо Путяты являло собой невиданную удручённость, и Волчий Хвост даже усмехнулся – настолько явно на нём было написано и бессилие перед вышней волей, и желание разорваться напополам, дабы угодить обеим сторонам. Дескать, и хозяин тревожить не велел, и набольший тормошит, покоя не даёт. Боярин даже не дал тиуну открыть рот, вмиг угадав его трудноту:

– Вестоноша от князя?

На лице тиуна проглянуло лёгкое удивление, но он сумел его одолеть и кивнул:

– Кроп. Без грамоты, так прибыл.

– Проведи сюда, сейчас я ворочусь.

Надо было хотя бы жупан какой накинуть, всё ж княжий человек.

Когда Волчий Хвост воротился в горницу, Кроп сидел, полуразвалясь на лавке всё с той же каповой чашей в руке. Впрочем, увидев Волчьего Хвоста, он, чуть помедлив, вскочил – всё ж таки Военег Горяич был воеводой, а Кроп – простым отроком, не воем даже. В том и заключалось немалое уважение, с которым взирали вои и гриди на Волчьего Хвоста и Добрыню – нелегко выслужиться из простых воев в воеводы.

Однако от Кропа подобное внимание Волчьему Хвосту мало не претило – услужливый и нагловатый, Кроп мгновенно подмечал тех, кто в силе, и начинал перед ними лебезить. А с иными наглел, каким-то неведомым чутьём выделяя малейшие признаки княжьей немилости. Да и не ждал от Кропа уважения Волчий Хвост, – уж кто-кто, а он-то точно не был у князя в великой милости.

Откуда взялось назвище Кропа, так ему не подходящее, Волчий Хвост не ведал. Да и не хотел ведать-то…

– Гой еси, боярин, – Кроп торопливо поклонился.

– Здравствуй и ты, Кропе, – кивнул воевода. – Гридень только я, не боярин. Садись, не стой, в ногах правды нет. Хотя… в том месте, на котором сидят, её не больше.

И сам упал на лавку, забросил ногу на ногу. Кроп нерешительно усмехнулся, не зная, смеяться ему, аль нет.

– С чем послан?

– Князь просит приехать на пир, – торопливо сказал отрок, искательно заглядывая воеводе в глаза. Так вот откуда ноги растут у поведения Кропа.

– Просит? – удивился Волчий Хвост против воли.

– Да. Просит, – кивнул Кроп и понизил голос. – Я мыслю, он хочет тебе что-то поручить, какое-нибудь дело тайное…

Волчий Хвост только усмехнулся, – неужто князь Владимир Святославич вспомнил, наконец, про то, что его отец ни одного тайного дела без Военега не сделал. Подумал и тут же про себя зачурался – не дай Перун, вспомнит. Видоки подобных дел, что слишком много знают, долго не живут и жалеть их обычно не принято.

– Добро, – кивнул Волчий Хвост, и Кроп, всё так же недоумевающе глядя на него, медленно поднялся на ноги. Нерешительно скосил глаза в сторону чаши. Не шевельнув и мышцей лица, Волчий Хвост протянул руку над столом и, наполнив чашу, передвинул её отроку. Кроп торопливо и обрадовано цапнул чашу со стола, в три глотка выхлебал вино. Допив, Кроп удало тряхнул головой, волосы упали на глаза (чупруна у него ещё не было – отрокам не положено), и поставил чару на стол, слегка пристукнув.

– Благодарствую, боярин!