В избе у чародея витязь был впервой, потому и осматривался с любопытством.

После полутёмных сеней в горнице оказалось неожиданно светло – в маленькие волоковые окна ярко било полуденное солнце. Большая печь, сложенная из камня-дикаря, занимала всю середину горницы, отгораживая бабий кут. Гладко выстроганные лавки протянулись вдоль всех стен, охватывая полукольцом массивный стол, а в красном углу, на тябле виднелись лики домашних богов, хранителей очага. Христианином чародей не был, да и не слыхивал Волчар, ежели честно, до сей поры про чародеев-христиан. Натёртый каменной крошкой до янтарного блеска пол бросал в глаза зайчики, блестела разноцветная слюда в окнах. Небедно живёт чародей Прозор, вовсе даже небедно. А только не скажешь по внутреннему убранству избы, что это чародей – никаких примет тому в избе нет. Впрочем, самого хозяина – тоже.

Некрас не успел подивиться и погадать, Зоряна ли его надула, отец ли её саму обманул, когда раздался голос вроде бы ниотколь:

– За печь пройди.

Голос был холоден и спокоен, навевал какое-то странное чувство, словно человек, что его подал, стар и молод одновременно. И нельзя было определить с маху, добр он или зол.

Волчар сделал ещё несколько шагов – велика была изба чародея Прозора, – и увидел дверь в отдельный хором, отгороженный сплошной переборкой из тёсаных брёвен. В проёме было видно и самого чародея – он сидел за столом в глубине хорома.

– Входи, не бойся, – хмуро обронил он, буравя Некраса глазами.

А витязю чего бояться-то? Чародейства, что ль? Так оно к витязям не пристаёт, кому же то не ведомо. Их сам Перун от него оберегает, да и сами с усами – всегда в серебре да стали, чего чарам-то прилипать?

Чуть нагнувшись, дабы не задеть головой притолоку, Некрас шагнул через порог. И остановился, поражённый увиденным. Вот теперь можно было поверить, что в этой избе живёт чародей.

Сначала хором напоминал горницу – те же тёсные стены, такая же печка, только маленькая и зажатая в углу, те же скамьи воль стен да могучий стол, хоть и тож меньших размеров. Но всё остальное…

В хороме было сумрачно. В дальнем углу на жёрдочке, нахохлясь, сидела птица, какая, не разобрать, и изредка лупала глазами. Филин, а может скопа. Под потолком висели пучки сушёных трав, должно, чародейных, их пряно-горьковатый запах расходился по всему хорому. В большом поставце у стены рядами стояли сосуды: стеклянные, глиняные, бронзовые, деревянные, медные, серебряные. Запечатанные и открытые. С тёмными и светлыми жидкостями неприятного вида там, где это было видно. На столе, в трёхногой медной подставке стоял многогранный камень-самоцвет. Стоял и слабо светился. А у самых дверей стояло чучело зверочеловека. Настоящее, – доводилось их видывать в древлянских землях. Зачем-то – зачем? – одетое в полный доспех русского витязя: кольчуга, шелом с бармицей, наручи. И оружие – меч, нож, щит, кистень. Всё настоящее.

Волчар подивился на убранство хорома и только после обратил внимание на хозяина.

Чародей Прозор сидел за столом, подперев голову руками и мрачно его разглядывал, причём так, словно Некрас был не витязь младшей дружины великого князя, а пустое место какое. Взгляд его был неприветлив и неуютен.

Витязь почувствовал, что начинает понемногу наглеть и злиться. Без приглашения, – понеже хозяин молчал, как рыба и только таращился, – Волчар прошёл к столу, сел на лавку и тоже опёрся локтями на стол. Чего, мол, надо-то?

– Хорош, красавец, – разлепил наконец губы чародей. – Чего скажешь?

– Вообще-то это я тебя слушать пришёл, – не стерпел Некрас. – Ты ж меня видеть хотел. Мне-то пока без надобности. Пока.

Ох, не след с чародеями так разговаривать. Сталь сталью, серебро – серебром, Перун – Перуном, а чары – чарами! Но Прозор снёс дерзость, не моргнув.

– Ты, вообще-то, мне тоже на хрен не сдался, – процедил он, и в хороме повеяло холодом. – Да только надо бы тебе с нужными людьми поговорить…

– Мне надо или им надо? – по-прежнему заносчиво спросил витязь, мысленно мало не хватая себя за язык. – И кому нужными – мне?

– Тебе, тебе, – словно отвечая сразу на оба вопроса, сказал чародей всё так же неприветливо. – Дело важное. Государево…

– Пусть к великому князю идут, – внутренне насторожась, беззаботно ответил Волчар. – Я ж не государь.

– Допрежь великого князя им ты нужен, – возразил Прозор. – Ну?..

– Чего это я-то именно? – всё ещё строптиво ответил Некрас.

– А они сами тебе скажут. Ну?

Витязь заколебался. А ну как и впрямь государево дело какое… Пренебреги – и потом аукнется. Да и любопытно стало. Что-то скучно было в последние дни в Киеве-граде… Хоть какая-то новость.

– Ладно. Да ты хоть намекни, что за дело-то?

– Важное дело, – туманно ответил чародей, вставая. – Войское дело. Почётное. Справишь – будешь в числе первых не только в дружине – на всей Руси.

Витязь скривился, как от кислого яблока – с детства не терпел, когда за несправленное дело сулят золотые горы. Плохо кончалось всегда.

Тут возникла иная мысль. Неуж чародей использовал родную дочь, как приманку? А ну как она ему и не дочь вовсе? И всё это было задумано с самого начала?

Да нет. Дочь. Они тут живут уже два года. Такой глубины игру ради Волчара затевать – всё одно, что кузнечным молотом мух бить. Её бы тогда к самому князю великому подставляли, благо Владимир Святославич женолюбив достаточно и притом неразборчив. Уж в этих-то тайных делах Волчар разбирался – отец учил кое-чему.

Хотя… может, они к князю через Некраса… ну и глупо. Есть множество витязей, гораздо более к Владимиру приближенных.

Прозор, меж тем, нагнулся и, нашарив на полу кольцо, откинул ляду. Из провала пахнуло знакомым запахом земли и чуть подгнившего дерева.

– Слезай.

В подклет вела крутая лестница. Внизу было темно. Прозор спускался следом за витязем с горящей лучиной в руке. Огонёк трепетал, разбрасывая причудливо-рваные тени, хотя сквозняка и не было. Захлопнулась ляда, заставив пламя рвануться в сторону.

В лазе было низко, – чупрун на бритой голове Волчара то и дело задевал за верх, осыпая за ворот землю и заставляя ёжиться, ровно мышь на морозе. Пол тож был неровный. Несколько раз витязь споткнулся, последний раз особенно сильно, мало не полетев наземь. Выругался, помянув богов, мать чародея и все на свете подземные ходы.

– Здоров лаяться, – несмотря на повязку, можно было понять, что Прозор говорит с одобрением. – Ни одна нечисть тебя не одолеет.

– А что, здесь нежить водится? – мгновенно остановился Некрас. Мгновенно пришли на ум всякие страсти вроде оглоданных костей и загубленных душ. Мелькнули перед закрытыми глазами оскаленные и жёлтые клыки, шерсть и чешуя, что-то когтистое и, одновременно, копытно-рогатое.

– Да ты не бойся, – с коротким смешком ответил чародей. – Нас они не тронут, даже если и есть.

Волчар вскипел было – чародей посмел сказать, будто витязь боится! Но Прозор уже вновь подал голос:

– Всё, пришли уже, снимай повязку.

Волчар стряхнул с головы надоевшую тряпку и огляделся.

Пещера. Тусклый пляшущий свет лучины в руке Прозора терялся во мгле подземелья.

– И что дальше? – ядовито спросил витязь. – Будем ждать Жар-птицы, чтоб посветлее стало?

– Не будем, – равнодушно отозвался чародей. Он щёлкнул пальцами, и в пещере вдруг стало светло. Не так, как на улице днём. Скорее, как в сумерках. Но всё же можно различить даже лицо Прозора, даже его бороду.

– Что это светит? – спросил Некрас, стараясь казаться равнодушным.

– Какая тебе-то разница? – пожал плечами чародей. – Долго пояснять. Видал, как гнилушки светятся в темноте?

Свет и впрямь был похож на гнилушечное свечение.

Витязь вновь огляделся. Чуть в стороне была вкопана широкая и низкая лавка, а прямо напротив неё – вторая, повыше, резная, с высокой спинкой и узорными подзорами, укрытая медвежьей шкурой.

– Ну, а теперь?