– Скачи в Детинец. Я вскоре за тобой буду, – пообещал Волчий Хвост.

Кроп вынырнул за дверь. Воевода опять откинулся к стене и закрыл глаза. Ехать в Детинец не хотелось до зела. Не любил Военег Горяич Владимировых пиров, да и самого князя – не особенно. И князь отлично знал – за что. За клятвопреступление, за братоубийство. Сейчас, вестимо, многие кричат, что Ярополк-князь первым открыл кровавый счёт, убив Вольга. Подхалимы кричат. Ярополк был неповинен в смерти Вольга Святославича, а Владимир в смерти Ярополка – виновен. И можно сто лет твердить, что смерть Ярополка была необходима для единства Руси, для спокойствия земли, чтобы не делить Русь… но убийство есть убийство и кровь есть кровь! И всё одно Русь ныне не едина – под властью Владимира Святославича едва половина прежней Руси: Киев, Новгород, да Днепровский путь. И всё. Древляне наособицу, северяне и радимичи такоже, про дрягву и говорить нечего… Только вот выбора особенного у Волчьего Хвоста нет – из всех братьев Святославичей в живых на Руси остался только Владимир, а никого, опричь Святославичей ни Киев, ни Русская земля не примет. И опричь Владимира служить больше некому, не тешить же тех, кто от Руси отколоться хочет.

Мысли Волчьего Хвоста вдругорядь прервал шорох шагов. Воевода раскрыл глаза и увидел крадущегося по переходу мимо двери сына.

Некрас мягко, по-звериному, шагнул через порог, и воевода невольно улыбнулся. Сын водил в бой десяток воев и уже имел прозвание. После отца он унаследовал непонятную иным любовь к волкам – их родовая легенда говорила, что основателем рода был волк-оборотень. На шее Некрас носил ожерелье из волчьих клыков, и звали его в дружине Некрас Волчар. Волчий Хвост даже залюбовался, глядя, как движется сын по гостевой горнице. Высокий, гибкий, жилистый, он рождал удивительное ощущение силы. Волк и волк!

Сын не заметил, что Волчий Хвост исподтиха наблюдает за ним. Пройдя по горнице туда-сюда, что-то убрав и переставив, Волчар протянул руку к столу, намереваясь взять чашу, и наткнулся на отцовский взгляд.

– Доброе утро, – сказал воевода насмешливо.

– Утро доброе, – отозвался Некрас, чуть помедлив от неожиданности. – Ко князю зовут?

– Зовут, – кивнул Волчий Хвост нехотя. – Не хочется, а надо.

– Попал пёс в колесо – пищи да беги? – сказал сын насмешливо, но так, чтобы не выйти из граней приличия.

Воевода глянул на него мрачно, и усмешка сбежала с лица Некраса.

– Ты когда сегодня домой-то явился? – и, не дожидаясь ответа, Военег захолодил голос. – К третьим петухам, небось?

– К первым.

– Тебе сейчас не об игрищах, а о службе надо думать! – повысил голос Волчий Хвост.

Некрас глянул на отца вприщур:

– А я что, в службе последний?

Волчий Хвост смягчился:

– Нет, не последний, – помолчал. – Ладно. Отоспался? Вот и добро. В Детинец-то едешь ныне?

– Нет. Ныне обойдутся и без меня, Добрыня меня отпустил.

– Добро, – повторил воевода. – А я поехал. А то Владимир свет Святославич небось уж опять пир закатил.

Он вышел из горницы, нарочно не замечая удивлённого взгляда Некраса.

Ему меня уже не понять, – с горечью думал Волчий Хвост. – Мы были иными, не такими, как они. Владимировы витязи да гридни только пируют да похваляются, а поколение Волчьего Хвоста лишних слов на ветер не бросало, зато от Козарии ныне ни слуху, ни духу. Князя Святослава Игорича Волчар помнит плохо, хотя гибель Ярополка помнить должен. Но одно дело – знать князя понаслышке и понаслышке же ведать об его гибели, а другое – знать князя в лицо, служить ему и узнать об его гибели из первых рук. А Некрас и Ярополку-то не служил, ему и было-то в ту пору всего лет пятнадцать.

Волчий Хвост вышел на крыльцо, конюший уже вёл ему коня. Кивком воевода велел отворить ворота, вспрыгнул в седло и слегка хлопнул коня по боку услужливо поданной холопом плетью. Старшой дружины, варяг Самовит уже был в седле и ждал воеводского приказа.

Ворота отворились. Улица под вопль Самовита и конский топот рванулась навстречу.

Дверь отворилась, и в лицо ударил густой запах человеческого жилья, горячих мужских тел, жареного мяса, грецких, индийских и агарянских приправ, вина, мёда и пива. Волчий Хвост поморщился, но через порог всё же переступил, – князь звал, и негоже было пренебрегать. Самому ему ни прибыток, ни почести княжьи уже были не нужны, хоть вроде бы ещё и не стар. Да только… жаль службу княжью оставлять, да и Некрас служит, невместно ему будет на службе без отца-то. Сыну почёт по отцу идёт. Уйди сейчас Военег Горяич, и… соперники по службе Некраса, вестимо, не задвинут, а только ему всё одно станет труднее.

По столу можно было скакать верхом в полном вооружении, пожалуй, даже двум всадникам можно было бы разминуться. Князь сидел в голове стола на высоком резном деревянном кресле – первый среди равных… Кресло – не хуже трона грецких базилевсов, только золота и самоцветов на нём нет. Подумав так, воевода Волчий Хвост усмехнулся про себя, – а видел ты его, тот трон? Не довелось… А мечта была и у него, и у Князя-Барса, на пороге стояли… да только поблазнила мечта, да не далась. Проживи Святослав ещё лет десять-пятнадцать…

Воеводу встретили восторженными криками, – в гриднице пировала дружина. В криках мешались восхищение и одобрение. Волчьему Хвосту было сорок пять, и место его – средь гридней. К столу гридней, что был ближе к креслу князя Владимира, Волчий Хвост и направился.

Неясно было только по какому поводу пир. Князь устраивал пиры часто, гораздо чаще, нежели следовало, по мнению Военега. Хотя, возможно, так и надо, – это они, в своё время, предпочитали дело. А ныне – пиры да похвальба. Не иначе, древлему Владимиру Славьичу подражает, у того слышно, витязь Добрыня был, так и у этого же – вуй Добрыня, пестун, гридень, воевода… Тут Волчий Хвост поймал себя на том, что он вновь по-старчески ворчит.

От княжьего места навстречу воеводе уже бежал холоп с чашей – тускло поблёскивало поливное и кручёное серебро, хищно-кроваво блестели рубины на стенках. Все глаза обратились к Волчьему Хвосту, но Военег Горяич видел только один взгляд – два остро-ледяных глаза на резко очерченном княжьем лице. Он словно чего-то ждал от воеводы.

Волчий Хвост протянул руку за чашей. В ней до краёв плескалось вино, и по запаху воевода определил своё любимое кипрское.

– Великий князь Владимир Святославич жалует тебя, воевода Волчий Хвост, чашей вина со своего стола, – торопливо сказал холоп, сунув чашу Военегу в руки.

До княжьего кресла оставалось меньше сажени. Краем уха Волчий Хвост слышал разговоры молодёжи, которая поприветствовала воеводу и тут же забыла о нём.

Владимир улыбался весело и непринуждённо. Не время бы ему, да только… помнил ли он своего отца? По большому-то счёту, ему отца Добрыня заменил. Вот кстати, Добрыни-то здесь и нет!

– Здравствуй, воевода, – князь не назвал ни имени, ни назвища, плохо это. Кто-то уже чего-то успел нашептать, не иначе. – Что-то давно ты здесь не показывался, – князь обвёл рукой гридницу, словно показывая её и, одновременно, объединяя всех в ней сидящих – и гридней, и витязей – с собой. Воистину, первый среди равных, этого у князя не отнимешь, тут он истинный сын своего отца. Да только вот и Ярополк таким же был.

– Немощен я, княже, – возразил Волчий Хвост, и чаша с вином в руке чуть дрогнула.

– Это ты-то немощен? – расхохотался князь. – Разве ж волки болеют? Слыхали, други?

Сидевшие близь тоже захохотали, не заискивающе-угодливо, искренне, так, словно услыхали какую-нибудь пудовую шутку.

Улыбка с лица князя Владимира вдруг исчезла, и глаза его похолодели:

– А поведай-ка нам, воевода, какая такая немощь у тебя?

Внутри Волчьего Хвоста медленно каменела невесть откуда вспухшая ненависть, тяжёлая и обжигающе-горячая. И, не узнавая собственного голоса, он бросил эту ненависть в лицо великому князю:

– Иль не знаешь ты, княже, какой ныне день? Так я напомню! – брови князя недоумённо взлетели вверх, и лицо стало медленно наливаться кровью. – Двенадцать лет тому, день в день, погиб от вражьих мечей отец твой, Князь-Барс Святослав Игорич Храбрый! И я один спасся в том бою, один! И с той поры нет мне весной покоя. И не будет, доколе рыжий пёс Куря пьёт из княжьего черепа!