Он более не вспоминал дорожной истории, она пролетела, прошла, у него достаточно дел. И все-таки испытание сорвалось, пришлось перенести его на полмесяца. «Слишком поспешил», — думал он. Надо было оглядеться, все проверить заново, а главное, перестать нервничать. И вот тут-то объявилась Лена, она закатилась к нему вечером как ни в чем не бывало, сказала: «Салют. Я у тебя переночую… Надеюсь, ты не устроишь мне того же, что и Нике». Ему не хотелось с ней объясняться, ее приход он принял как должное… Даже подумал: «Вот теперь назначенное на завтра удастся». Он предупредил в НИИ, что будет во второй половине дня, повез Лену домой, тут уж ничего нельзя было поделать, она потребовала категорически…

Снова после этого пришлось ехать к заправке, здесь забарахлил двигатель, да, слава богу, нашелся один умелец. Но заправку не открывали, он подумал — заправится на шоссе, иначе опоздает, и вот… Как можно назвать то, что произошло на дороге? Случайностью, невезением? Когда в милиции белобрысый вежливый майор объяснил, в чем он подозревается, то он не сразу понял, о ком речь. Это же надо было, чтобы та мимолетная история обернулась для него так неожиданно трагично. Ему с трудом удалось привести себя в порядок, он сообразил, нужны крепкие нервы и ясная башка, тогда можно как-то выйти из этой истории. Вот уж не думал, что эта случайная деваха поднимет такой шум. Это все равно если б укус комара на лбу вызвал раковую опухоль.

Ее привезли на коляске в кабинет главного врача, и она сразу указала на него, хотя он с трудом узнал ее… Но все же узнал. И эти злые глаза, чуть ли не искрящиеся, и ее крик: «Он!» Владимир не дал себе возможность хоть как-то запаниковать, ответил спокойно:

— Да, я узнаю ее. Я вез ее на машине от станции. Ну и что?

Он хотел продолжить дальше, но ему не дали. Парни в куртках покинули кабинет, лейтенант с розовым лицом заполнял протокол, пригласил подписаться под ним врачей, а потом Владимира повели на выход. Он понимал, сейчас в милиции проведут допрос, так, видимо, полагается. Он напрягся, надо было вспомнить нечто очень убедительное. И он вспомнил: сумка, она ведь поставила ее меж ног, а потом в машине этой сумки не оказалось. Про то, что она угрожала ножницами. Нет, про это не надо. А почему не надо?.. Не там лежали. Достаточно и укуса… Стоп! Он когда-то интересовался психологией, правда, дилетантски, это еще в школе, но кое-что запомнилось. Ретроградная амнезия. Да, конечно, от сильного удара у человека может произойти смещение понятий, ему может показаться многое в течение двух-трех минут после удара. Но видение закрепляется в памяти, остается в мозгу, как в микропроцессоре компьютера, и всегда будет давать на экран изображение этого видения. Кажется, об этой ретроградной амнезии знают все юристы. Но прежде всего — сумка.

Его провели в отделение милиции. Здесь стоял неистребимый запах мочи и гашеной извести, он даже подумал: как же здесь люди работают все время да еще играют в шахматы? Его усадили за стол, майор сел напротив, сказал, что он ведет дознание, повторил, в чем подозревается Владимир, опознание в какой-то части подтвердило подозрение, поэтому после допроса он направит документы в прокуратуру, а там уж решат.

Владимир спокойно смотрел, как майор заполняет первые обязательные строки протокола, спрашивая его данные, хотя все документы лежали у него на столе. А вот когда речь дошла до главного, Владимир и стал объяснять, что провожал на машине немолодую женщину к последней электричке, потом увидел девушку, которая его умоляла подвезти. Хотя ему было не с руки, он спешил в Москву, да еще надо было заправиться, он все же согласился. Ей нужно было на Ломовую, и поэтому когда он увидел проселок, то вспомнил — в прошлом году здесь был объезд, по проселку до Ломовой ближе, майор должен знать, а эта психопатка решила, будто он что-то к ней имеет, зарится на нее, видимо оттого, что тут начиналась роща, и вцепилась в руль, он чуть не влепился в дерево. Хотел ее успокоить, но она так зашлась, чтобы Владимир поворачивал назад, и он было уж решил так сделать, но она вывела его из себя, он рванул машину вперед, и тогда она сначала выбросила сумку, а потом выпрыгнула сама.

Майор все это тщательно записывал, спросил, а почему он не поинтересовался, что сталось с женщиной, которая выпрыгнула из машины на скорости? Он ответил — возможно, он здесь не прав, но… Майор должен понять, в каком состоянии он был, ему хотелось быстрее уехать. Ни о каком насилии, конечно, и речи быть не может. Неужто майор, человек с таким опытом, может и вправду считать, что насилие в машине, да еще когда в ней всего лишь двое, он и она, — возможно? Ну, если бы у него было оружие и он бы угрожал ей. А так… Глупость какая-то! Он еще студентом слышал, как один из французских адвокатов напрочь отвел обвинение о насилии, когда мужчина и женщина остаются вдвоем, заявив: пусть попробует прокурор сейчас у всех на глазах попасть карандашом в горлышко вращающейся бутылки.

— Хорошо шутите, — заметил майор, но не улыбнулся и снова спросил, а почему Владимир проехал по ноге пострадавшей? Он удивился вопросу и сказал, что он этого не заметил, да и не мог заметить, ведь она выпала, а, судя по всему, по ноге ее прошло заднее колесо. Как он мог это увидеть?..

Майор долго сидел неподвижно, глядя на Владимира, потом пододвинул к нему пачку листов, велел расписаться на каждом, вздохнул.

— Однако крепкий ты мужичок, — сказал майор. — Поживешь немного у нас. Я тебе обещал — тянуть не будем. Сегодня же свяжусь с прокурором. А уж предварительное следствие поведут они, из прокуратуры.

— Да разве не все ясно? — жестко спросил Владимир.

— Пока вообще ничего не ясно, — твердо сказал майор, и в это же самое время милиционер потрогал его сзади за локоток, давая этим знак подняться.

— Хорошо, — сказал Владимир. — Надеюсь, вы хотя бы домашним моим сообщите. Телефон на визитной карточке отца, которую вы изъяли.

И, подумав презрительно о майоре — «хамло», неторопливо направился туда, куда указал ему конвойный. Хорошо, что он ничего не сказал о ретроградной амнезий, это потом, если понадобится.

Виктор стал плохо спать, часто вскакивал чуть свет. На улице серело, шел нудный, однообразный дождь, он шел уж несколько дней после жары. Обычно Виктор не закрывал окна, выходящего в сад. С гладких, блестящих листьев деревьев сползали ленивые ручейки и бесшумно стекали вниз, в траву. Он делал свою обычную зарядку с гирей. Все же от сырости знобило, даже зарядка не разогревала, как следует. Что-то произошло с ним и Ниной. Тот день, когда они вместе с Семгиным нашли насильника, отвезли в милицию, как бы отбил новый рубеж его жизни. Только Виктор никак не мог осознать, что же именно случилось: его поиски увенчались успехом, и теперь не надо было ходить вдоль всех припаркованных машин, искать наклейки, которых он так и не обнаружил. Эти поиски стали навязчивыми, казалось, они продлятся всю жизнь, но вот они завершены, но никакого удовлетворения не было, более того, он ощущал — чего-то ему стало недоставать в жизни.

Поначалу это показалось блажью, и он решил, легко от нее отделается, уйдя в работу, но обнаружил, что и Нина после опознания стала выглядеть иначе, посуровела, словно ей пришлось перенести короткую, но сильную болезнь. И хотя дела ее на поправку шли хорошо, она почти не улыбалась, когда приходил к ней Виктор. Да и он перестал отпускать свои шутки-прибаутки, садился рядом с ней, брал за прохладную руку. Она смотрела на него преданно, и в этой преданности ощущалась некая жалость.

Они ничего не говорили о Владимире Сольцеве. Виктор даже не объяснил ей, что он племяш его главного шефа, хотя с самим шефом Виктор никогда всерьез и не встречался. Не посвятил ее и в то, что Гоша внезапно стал избегать его, и Виктор впервые подумал о нем зло: холуй всегда остается холуем, хотя прежде никогда такая мысль по отношению к Семгину у него не возникала.

Он говорил Нине: