Он доехал до здания районной прокуратуры, вышел из машины. Охранник, завидев его, приподнялся, документов спрашивать не стал, — видимо, его предупредили, скорее всего, брат позвонил прокурору.

— Вам на второй этаж, — вежливо сказал охранник.

Николай Евгеньевич вошел в кабинет, на полу которого лежал изрядно потертый ковер. Навстречу ему вышел невысокий, с желтенькими волосами человек в кителе, обогнул стол, протянул пухлую руку. Нос у него был плоский, словно у боксера, и седые щетинки усов. Николай Евгеньевич не разбирался в юридических классах и не мог бы сказать, какое звание носил этот человек, глядя на его петлицы, где посверкивал знак из щита и мечей.

— Прошу вас, Николай Евгеньевич, — сказал прокурор чуть свистящим голосом. — Меня зовут Иван Нилович Березкин.

Николай Евгеньевич сел, быстро огляделся. В комнате, видимо, давно не делали ремонта. Они помолчали, Николай Евгеньевич не знал, с чего начинать, молчал и Березкин, нервно приглаживая желтые волосики, видимо, не так уж часто сюда наведывались министры, да еще при значке депутата, а положение было сложным.

— Ну что же, — со вздохом сожаления произнес Березкин. — Ваш сын подозревается в покушении на изнасилование и нанесении тяжких телесных повреждений. Да-а-с… Очень неприятно, но…

Николай Евгеньевич старался держаться как можно спокойнее.

— Ошибка возможна?

Березкин опять погладил волосы, выпустил дым через ноздри на щетинку усов, сказал печально:

— Провели опознание. Потерпевшая и свидетели указали на него, на Владимира Николаевича Сольцева. Вот его паспорт.

Николай Евгеньевич взял паспорт. Да, это был документ сына, он смотрел с фотографии так, словно торопился куда-то.

— Предполагается сто семнадцатая, часть первая. Весьма серьезное обвинение.

— Он где? — тяжело сглотнул Николай Евгеньевич.

— В отделении милиции, в КПЗ. Но мы вынуждены будем препроводить его в следственный изолятор.

— В тюрьму?

— Ну, считайте так.

— Значит, будет вестись следствие?

— Безусловно. — Березкин встал, неторопливо прошелся к окну, затем вернулся к столу. Все-таки он нервничал.

— Мой сын сознался?

— Это не имеет значения.

— Ну, хотя бы он как-то попытался объяснить свой поступок?

— Преступление, — поправил Березкин. — Нет, не пытался… Объяснила потерпевшая. Она приехала поздней электричкой, автобуса не было. Ваш сын оказался в это время у станции и на ее просьбу — подвезти к городу — согласился. Но повез не в город, а свернул на проселок и там попытался овладеть ею. Она оказала сопротивление. Он выбросил ее из машины. Вот тут — очень серьезно… Машина проехала по ноге. У нее перелом. Мы его искали более двух недель.

— Черт знает что! — невольно вырвалось у Николая Евгеньевича. Стало жарко до дурноты — значит, поднялось давление. Но он поборол эту дурноту, спросил: — Кто эта девушка?

— Нина Васильевна Самарина, аспирантка профессора Кирки.

«Кирка… Кирка…» — эта странная фамилия была знакома, но вспомнить, по каким именно делам, Николай Евгеньевич сейчас не мог.

— Он никогда не совершал ничего подобного, — тихо проговорил Николай Евгеньевич. — У него не было даже приводов. Он работал, много работал. Вчера ему предстояли серьезные испытания в НИИ. Очень важные. Как все это…

Березкин молчал, похоже, он сочувствовал Николаю Евгеньевичу, во всяком случае, весь этот разговор ему был крайне неприятен. Прежде Николай Евгеньевич слышал, что в подобных ситуациях работники правоохранительных органов ведут себя надменно, ощущая зависимость от них людей, стоящих на иерархической государственной лесенке выше их. Это рассказывали ему те, кто имел с этими органами дело по поводу своих близких. Но ничего подобного в Березкине не было, более того, в лице его ощущалась какая-то жалкость провинциального работника, он часто одергивал китель и выпускал дым на щетинку усов.

— Что можно сделать, Иван Нилович? — тихо спросил Николай Евгеньевич и тут же спохватился, как бы его слова не могли быть неправильно истолкованы, сказал: — Я с подобным встречаюсь впервые и не знаю, как да что…

— Закончится следствие, дело передадут в суд, и там уж определят меру наказания, — сказал Березкин. — Более ничего… Только в рамках закона.

— Ну, а пока идет следствие… Нельзя ли Володю забрать домой? Хотя бы под мое поручительство…

Березкин задумался и неожиданно решительно пошел к двери и, только открыв ее, обернулся, сказал:

— Подождите минутку.

Когда он вышел, Николай Евгеньевич по-настоящему осознал всю страшную необратимость происшедшего. Тут ведь все возможно, все: и девицу ему подсадили не случайно, а если она и села случайно, всякое могло произойти. Володя молод, полез к девушке, особенно если она хороша, соблазнительна или дала ему повод, а потом… Потом завязалась возня, она вылетела из машины или он ненароком ее вытолкнул от злого ослепления. Ведь бывали же у него приступы злобы, конечно, бывали, и, когда они случались, Николай Евгеньевич замечал про себя: «Это Наташкина наследственность бушует!»

Вспомнив о жене, он вдруг еще более рассердился: она знала или догадывалась и молчала, а ведь можно было бы все предварить. Но как? Совершенное не повернешь вспять. Избежать суда? Да кто это позволит? Еще года три назад Николай Евгеньевич нашел бы способ как-то приглушить дело, были ведь и знакомые прокуроры в высоких чинах, да и судьи, но ныне… Ныне только сунься с таким, еще больше кадило раздуют, никого не уговоришь, не разжалобишь. Да и людей, которых знал Николай Евгеньевич, поменяли, а те, что остались, не посмеют протянуть руку помощи. Все закрыто, все глухо. И впервые чуть ли не со стоном у него вырвалось: «Проклятое время!» Это было неожиданностью для него самого, потому что он, в отличие от многих руководителей отрасли, после минувшего нервного года снова почувствовал себя крепко и независимо, потому так нынче решительно и разделался с Крыловым. Ему стало хуже. Он сник от собственной беспомощности.

В это время вошел Березкин, остановился у стола, сказал не без торжественности:

— Николай Евгеньевич, я пытался вам помочь. Но… Необходимо вести следствие. Для вашего сына лучше, если он будет под стражей. В деле далеко не все ясно. Нужна экспертиза пострадавшей… Многое еще нужно. Единственное, что могу вам обещать, — мы не будем тянуть со следствием.

— Сколько оно продлится?

— Месяца два… ну, может, немного дольше.

— Благодарю вас, — с трудом проговорил он и встал.

Он вернулся в машину, водитель ждал его распоряжений, но Николай Евгеньевич молчал; он впервые за много лет был в полной растерянности, и тоска, ядовитая, разъедающая душу, охватила его — хоть вой по-волчьи. Все, чем он еще жил час назад — все его хлопоты, заботы, дело Крылова и множество других дел, — все сдвинулось в сторону, заслонилось этой чудовищной тоской, ему сделалось так нехорошо, что он начал чувствовать — может свалиться. И тогда рассердился на себя: «Ну, что раскис, черт побери! Надо действовать!.. Кто начнет?» И тут же пришел ответ: «Наташа. Больше пока некому».

Владимир не потерял самообладания, хотя все свершившееся было для него неожиданностью. Он всегда отличался смелостью решений. После того как его доставили в милицию и вежливый майор решил провести опознание, успел продумать свои действия. Отпираться — глупо. Насколько он понял, есть свидетели, которые показали, что женщина находилась в его машине. Но то, что произошло в машине, знают только двое — он и она, тут свидетелей нет. Пока его везли к больнице, он успел просчитать несколько вариантов, и лучшим ему показался такой: она сама выпрыгнула из машины, не поняв, что он свернул на проселок, чтобы сократить путь. Ведь и на самом деле к Ломовой улице, на которую нужно было женщине, добраться по проселку можно быстрее. Он запомнил это, потому что в прошлом году ремонтировали дорогу и Владимир мотался в город от заправки таким путем.