— Ну, секретность сейчас с работ Тагидзе мы сняли… Это, сказать, очень важно… Теперь можно будет издать его труды, — он лукаво и весело сверкнул глазами. — Я дал согласие быть председателем редакционного совета. Ну, вот… А тебя… тебя предложили в мою команду… С тобой другие хотели об этом поговорить, но я решил сам…

Сергей не удержался от ехидства, хотя повода особого не было, — проклятый характер:

— Такая честь, да?

Луганцев сразу же уловил насмешку, он хотя и сидел расслабленно, даже как-то уж очень по-домашнему, словно не в служебном кабинете, а в гостиной после сытного обеда, чуть бочком, сцепив пальцы на животе, все же в нем ощущалась настороженность, видимо, он никогда ее не утрачивал.

— Тебе что-то не нравится? Говори.

Сергей почувствовал себя неловко.

— Нет… Все нормально. Извините.

— Хорошо, — кивнул Луганцев. — Это похоже на Григория. Он был мягким, но никогда не отличался сдержанностью… Между прочим, это ему очень мешало… Но к делу. Скорее всего, остались рукописи, заметки, может, дневники…

Здесь он сделал паузу и посмотрел на Сергея более внимательно.

— Нет, — ответил Сергей, — дневников нет… Заметки, записи, даже готовые статьи.

Луганцев посидел молча, на столе у него зазуммерил аппарат, но Иван Кириллович не повернул головы, и звук смолк.

— Жаль, что нет дневников.

Прозвучало это не как сожаление, а как настойчивый вопрос, и заставило Сергея внимательней вглядеться в Луганцева, но, кроме задумчивого тумана, в глазах его ничего не обнаружил.

— Не имел привычки вести, — кивнул Сергей. — Я сам сожалею.

— Почему?

— А разве вам не интересно, чем жил ваш отец?.. Это ведь естественно, да?

— Пожалуй, — согласился Луганцев. — Но давай так договоримся… Ты собираешь его бумаги — и ко мне. Будем вместе решать, что включать в сборник.

— У вас найдется время? — с сомнением спросил Сергей.

— На это найдется, — ответил Луганцев и решительно хлопнул себя по ляжкам.

Снова зазуммерил аппарат; Луганцев встал, довольно легко при его грузности, быстро взял трубку радиотелефона, нажав кнопку, сказал:

— Минутку, — тут же повернулся к Сергею и снова улыбнулся, но теперь улыбка казалась ненужной, кивнул: — Договорились… Через несколько дней встретимся. Все.

Разговор был закончен, Сергей двинулся к дубовым дверям, подумал: «А платить за это будут?» Тут же ему показалось: где-то он продешевил, согласившись сразу. Глупо. Может, что-то надо потребовать. Он обернулся.

Луганцев говорил по радиотелефону, его спина, обтянутая блестящей материей жилетки, колыхалась от смеха.

«Да ну его!» — подумал Сергей и открыл дубовую дверь.

Люся должна была ждать неподалеку от остановки, возле афишного щита — так договорились.

Сергей едва втиснулся в лифт, опасливо взглянув, не зажжется ли сигнальная лампочка, предупреждающая об излишке груза, но все обошлось, и он, прижимаясь к чужим спинам, спустился вниз, торопливо шагнул в холл, стараясь, чтобы его не сбили с ног; в руке сжимал пластиковую сумочку — богатство на вечер: бутылка сухого вина, десяток котлет «а ля макдональдс», три вареных яйца и булка хлеба, — буфетчица распределяла продукты заранее, в магазинах же нет ни черта. Сергей вымолил двойную порцию котлет, сказав, что у него «званый ужин».

— Тогда я тебе и вина дам, — шепнула буфетчица.

Некоторое время он стоял на подиуме, с которого открывался большой, почти квадратный холл с запотевшими из серого мрамора стенами. На этом пространстве копошились, сталкиваясь, люди, голоса их сливались в прибойные звуки, а к люстре, увешанной медными пластинами, поднималось облако испарений, замешанных с табачным дымом. Толпа разделялась на несколько потоков, устремленных к высоким дверям, возле них орудовали охранники, одетые в форму мышиного цвета.

Сергей спустился в холл, его понесло к выходу, он раскрыл пластиковую сумочку, длинноволосый страж воткнул в нее тоскливый взгляд и отвернулся; эта небольшая заминка стоила Сергею тычка в плечо.

Когда его вытолкнули на улицу, он прижался спиной к колонне, чтобы вдохнуть в себя влажный, насыщенный бензинным перегаром воздух, и оглядел площадь. До назначенного Люсе времени еще оставалось пять минут. От круглых фонарей исходил маслянистый свет, неровно растекавшийся по поверхности асфальта, обильно насыщавший лужи и мягко сползавший с автомобильных крыш.

Стоянка редела, машины разворачивались, чудом не сталкиваясь, и устремлялись к перекрестку, где образовалась пробка.

«У всех тачки… Каждый гребет, как может. Один я за четвертной ишачу, — раздраженно подумал он. — Тупая жизнь. Бред, а не жизнь».

Он двинулся вниз по широкой лестнице к назначенному для свидания месту и тут же почувствовал, как его взяли за рукав куртки.

— Подожди, — сказала Люся.

Уличный фонарь хорошо освещал ее, волосы бликовали, выбиваясь из-под остроконечного капюшона серебристой куртки.

— Здравствуй, — насмешливо сказала она. — Можешь меня поцеловать, если хочется… Я тебя совсем потеряла.

— Будем выяснять отношения, да? — сказал он и сам подхватил ее под руку.

— Подожди, — опять повторила она. — Куда ты меня тащишь?.. На метро ехать противно. Пахнет потом, мочой, табаком и водкой. Хотя два последних компонента в глухом дефиците.

— Таксисты спятили, просят доллары. Мы становимся страной американского влияния. Или колонией.

— До этого еще далеко, — хмыкнула она. — За четвертак тоже повезут.

Сергей присвистнул:

— У меня двести пятьдесят ре в месяц! Скоро буду бегать трусцой до дому.

— Договорились. Я тебя везу. Частник с меня больше пятерки не сдерет.

Она шагнула к краю панели. Только теперь он увидел — серебристая куртка на ней коротка и бросаются в глаза длинные, стройные ноги, обтянутые черными колготками. Она вскинула руку, и сразу же заскрипели тормозами «Жигули».

— Ого! Пользуешься успехом.

— А ты думал, — хохотнула она. — Просто ты меня недооцениваешь.

И, приоткрыв дверцу, втолкнула его в машину. Бородатый водитель поскучнел на глазах, но было поздно, спросил «Куда?» и тронул машину.

— Если бы я тебе не позвонила, ты бы и не шелохнулся, — сказала она.

Он звонил ей в редакцию после того, как вышел из больницы, но ему ответили: Люся в командировке.

— Я тебя искал. Могла бы, между прочим, навестить меня в больнице.

— Бедненький, — проговорила она, — мне сообщила об этом Клавдия Васильевна только сегодня… Но ты ведь сам не хочешь выяснять отношений.

— Только о делах потом, — согласно кивнул он.

Она откинула капюшон, поправляя длинные волосы, лицо ее слегка напряглось, блики света от встречных машин прошли по нему, и он вспомнил, что когда впервые увидел ее, то подумал: эта женщина сошла со старинных портретов, любовно выполненных кистью взволнованного художника: ровный, с едва наметившейся горбинкой нос, острый подбородок с небольшой ямочкой, высокий, немного выпуклый лоб и насмешливый прищур глаз, а может быть, даже чуть лукавый — мол, я знаю нечто такое, чего вам знать не дано… Впрочем, он в день их первой встречи заметил: другие ее воспринимали иначе — чаще всего сторонились, словно побаивались, он тогда даже ей сказал: «От вас, по-моему, шарахаются, да?» — и тут же испугался — обидится. Но она ответила: «Такое время, от журналистов все шарахаются».

— Ты, конечно, обо мне не вспоминал.

— Почему же?.. Я же сказал: ждал — ты придешь в больницу.

— Я бы пришла. Но ведь — Дальний Восток. А это серьезно… Я про тебя много думала. Даже, кажется, влюбилась.

— Бред.

— Обычная реакция. Когда человеку открывают глаза, он относится к этому с недоверием.

— Я постараюсь поверить, — улыбнулся он.

Он был рад, что ее видит, и ждал встречи с ней после того, как она позвонила.

Машина остановилась, Люся расплатилась, она и в самом деле сунула пятерку, не дав возможности водителю пикнуть, и почти вытолкнула Сергея.