— Мы тянуть не будем, — деловито на этот раз сказал майор. И неожиданно повернулся к Виктору: — Как там Нина Васильевна? На ногах?

— Только начала подниматься.

— Ясно, — сказал Ступин. — Будем проводить опознание в больнице.

Майор взял бежевую куртку, повертел:

— Лейтенант, дайте команду найти ребят в похожих куртках… Ну, сам знаешь, а я сейчас позвоню главврачу. — И он снова повернулся к Сольцеву: — У нас есть двадцать четыре часа или десять суток. Таков закон. Но, как видите, мы идем вам навстречу. Через полчаса, чуть более, все станет ясно… Мы действуем точно по закону. Коль вы подозреваетесь в таких преступлениях, мы не можем иначе. — Он повернулся снова к Виктору и Гоше, сказал просто: — Спасибо, ребята. Дальше мы уж сами… Идите.

Но Виктору не хотелось уходить, он было раскрыл рот, майор его сразу же понял и сказал:

— Не положено, Талицкий… Не положено. Будь здоров. Да и Семгину, наверное, надо торопиться. Все.

Виктору и Гоше ничего не оставалось, как уйти. Он обернулся, чтобы напоследок взглянуть на этого Сольцева. Тот сидел прямо, неколебимо, но в этой его позе проглядывалась искусственность. «А крепкий малый», — подумал Виктор…

Они вышли из милиции. Виктор хотел вдохнуть свежего воздуха и только сейчас по-настоящему почувствовал, какую силу набрала жара, деревья через дорогу стояли с обмякшими листьями, и даль была нечеткой, расплывчатой. Гоша стоял задумчивый, лицо его было необычно бледно.

— Что с тобой? — спросил участливо Виктор. — Перепсиховал, что ли?

Гоша помолчал, вытер рукой подбородок, вздохнул тяжело.

— Сольцев, — проговорил он задумчиво. — Кажется, мы влипли с тобой…

— Ты о чем? — удивился Виктор.

— Ты что, не знаешь, кто Сольцев?

— Ну, у директора нашего такая фамилия. Ну и что?

— Дурак! — вдруг зло крикнул Гоша, и это было так на него не похоже, что Виктор невольно отшатнулся. — Владимир Николаевич… А министр, брательник директора, — Николай Евгеньевич. Понял?

— Да я и не знаю его, — ответил Виктор. — Мне-то что…

— Это же, может, сын его!

И тут же Виктор подумал — ведь не случайно ему показалось, что прежде видел парня, но он упрятал подальше эту мысль, забеспокоился о Гоше, прежде он никогда не видел его таким. Казалось, этого крепкого, всегда уравновешенного мужика ничто не может выбить из колеи, он умел быть невозмутимым, спокойным, мог радоваться, веселиться, но злым видел его Виктор впервые.

— Хорошо, — сказал Виктор, — пусть сын. Тебе-то что?

— А то! Я ведь возил Николая Евгеньевича. Этот Сольцев уж очень похож… Правда, у министра усы… Уж очень похож. Выходит, он племяш моего шефа.

— Да при чем тут шеф! — вдруг обозлился Виктор. — Пусть этот гад — сын самого президента Штатов, но если он сволота… Не бойся, разберутся.

— Да не будут они разбираться! — вдруг в отчаянии крикнул Гоша. — Ты что, с луны свалился? Когда с министерскими сыновьями разбирались? Концы в воду. И точка.

— Ну, это мы поглядим.

— Вот и поглядишь.

— А ты-то что труханул?

Гоша поправил очки, сжал кулаки, но не для того, чтобы ударить, а скорее, чтоб сдержать себя.

— Я когда-нибудь трухал?.. Мне моего шефа жаль, дура. Человек столько перемучился, а сейчас… Ты вперед глянь. Ведь к нему кинутся. Он в наших местах — бог… Вот увидишь, кинутся.

— Не психуй, — устало сказал Виктор. — Поехали, потом разберем, а то ведь тебя и хватиться могут…

Гоша вздохнул и покорно пошел к машине.

Николай Евгеньевич не раз встречался с тем, что люди, которых он считал преданными, внезапно оборачивались на каком-нибудь крутом повороте чуть ли не лютыми врагами, наливались такой ненавистью и гневом, что он только поражался: сколько же неприязни они накопили в себе, пряча ее за хорошо отработанной доброжелательностью. Если Николаю Евгеньевичу удавалось отбиться, — а чаще всего так и происходило, — то эти же самые люди кидались к нему, чтобы снова восстановить былые отношения, прибегая к извечной, гибкой формуле «бес попутал». Постепенно Николай Евгеньевич утратил веру ко всем, кроме брата, и известный чиновный лозунг «доверяй, но проверяй» стал для него вовсе не пустым звуком, потому-то происшедшее с Крыловым — человеком, вместе с которым был разработан не один успешно воплощенный в жизнь план, вовсе не застал его врасплох.

Да, за спиной Николая Евгеньевича созрел заговор. Видимо, чем-то не вписался он ныне в общую управленческую структуру; впрочем, он и прежде был неудобен, но сумел найти свою нишу, и с ним смирились. То, что не удалось сделать павшим китам-хозяйственникам, могучим самодержцам важнейших отраслей, пошедшим на Николая Евгеньевича со свойственной им нахрапистостью в лобовую атаку, видимо, решили проделать новые руководители, которые в чем-то зависели от него. Более молодые и изворотливые решили прибрать его к рукам иным способом: втянуть в дела с дурно пахнущей валютой. Как им удалось заполучить Крылова — дело темное, в нем копаться не следует, ведь есть множество способов купить человека, на какой крючок тот клюнул — это уж за ним, да сейчас и не важно, кто кинул крючок, главное — обезопасить себя, и Наташа права: сделать это нужно опережающим ударом, тогда проявятся и реальные противники. А они могут располагаться где угодно, вплоть до помощников, окружавших белоголового верховного старца. Уж ему ли этого не знать! Да и сам этот белоголовый прежде легко действовал от имени высшего руководства, и нередко ему удавалось воплощать в реальность свои личные замыслы.

Помощники, помощники… Николай Евгеньевич взял себе молодого, лет тридцати пяти, был он паточно вежлив, старателен, делал карьеру всерьез, его голубенькие глазки прозрачны, рыженькие усики тонко подстрижены, полосатенький костюм аккуратно отутюжен. Недели не прошло, как он принес Николаю Евгеньевичу пухлое досье на Крылова. Ничего не скажешь, бородач был мастер своего дела: трижды у него шуровало ОБХСС, дважды народный контроль и, кроме мелочевки, ничего не нашли. «Ну, тем лучше», — подумал Николай Евгеньевич. Изгнание Крылова должно было произойти внешне как знак особого доверия.

В Якутии лет пять назад пустили новый завод отрасли — строить его там особой нужды не было, но Госплан по каким-то своим соображениям иного места не дал, — сменились на заводе уже три директора, обком заволновался, упрашивал Николая Евгеньевича найти крепкого человека, давили и из ЦК, и, конечно, отправка туда такой крупной фигуры, как Крылов, может быть только поддержана. Но для Крылова то был удар мощной силы: у него в Москве отличная квартира, молодая красавица жена, множество знакомств и в театральных и литературных кругах; Крылов любил устраивать приемы, гордился широтой своей жизни. Но… отказаться он от поездки в Якутию не сможет. Как он откажется? Завод там солидный, важный, для жилья директору приготовлен особняк, квартиру в Москве за ним оставят, поработает лет пять, поставит завод, вернется с почетом, а может быть, уж и на пенсию. А если откажется… Ну, все знают — это конец. Мера была крутая, но иного тут не дано, бить, так уж наверняка…

Приказ был напечатан, лежал в папочке на столе у Николая Евгеньевича, Крылов был приглашен на пять часов вечера, время выбрано не случайное — конец дня, пока Крылов будет тут бушевать, — а особенно бушевать ему Николай Евгеньевич не даст, он умел быть крутым, если надо, все же единовластный хозяин отрасли. Это не важно, что над ним еще целая лестница начальников, но директора заводов в его безраздельном подчинении, хотя многие из них думали не так, но все же власть в его руках, и он ее не выпустит, пока сидит на своем месте.

Однако же Крылов ввалился к нему в одиннадцать, едва Николай Евгеньевич провел короткое совещание, ввалился, пробившись, видимо, без труда через секретариат, и по его надутому виду, как он шел, покачиваясь, неся грузное тело, обтянутое синим модным пиджаком, выставив вперед лохматую бороду, Николай Евгеньевич понял: Крылов извещен и готов к схватке, момент неожиданности упущен. О приказе знали помощник и машинистка. Кто из них сообщил Крылову? Не важно. Сегодня же тот и другой расстанутся со своим местом: машинистка уйдет в бюро, помощнику найдут занятие в каком-нибудь отделе, в выяснениях нет нужды.