По телефону сообщили: вызывает генеральный, и срочно; Сергей Тагидзе выругался и бросил трубку. Лаборантка спросила:

— Что так?

— Дешевый розыгрыш, — буркнул он и уставился на экран прибора.

Но через несколько минут явилась длинноногая девица, обтянутая дорогой цветной кожей, с кукольным лицом, напустила на себя строгость и предупредила, что Иван Кириллович не любит ждать и если Сергей не хочет серьезных неприятностей, то она советует через пять минут быть на четвертом этаже.

— Откуда ты такая? — спросил Сергей, раздражаясь. — Слишком резкие у тебя духи. Не могла найти других, да?

Лаборантка фыркнула и сказала:

— Это Тоня из приемной. Мотай! А то и в самом деле тебе врежут.

Только тогда до него дошло, что никто и не думает его разыгрывать, он сбросил халат и помчался к лифту. Кабина стояла на его этаже, с легким присвистом отворились двери, и пока лифт поднимался, минуту или две, он попытался сообразить: зачем его зовут?

Неужто из-за драки, в которую он попал месяца два назад, но он в ней — пострадавший, да и глупость, чтобы генеральный вызывал из-за этого. На четвертом этаже охранники — туда вообще не просто попасть. Лифт дернулся и остановился, двери медленно поползли в сторону, Сергей шагнул на ковровую дорожку и оказался лицом к лицу с круглолицым и низколобым молодым мужиком, тот потрогал под пиджаком пистолет, лениво спросил:

— Тагидзе?.. Давай, прямо по коридору. Ждут в приемной…

Сергею стало не по себе, он одернул свитер, пригладил ладонью волосы; он и видел-то генерального раза два на каких-то собраниях; к небожителям рядовых сотрудников не вызывали.

«Зачем я ему?» И сообразил: отец, ну, конечно же, отец.

Стоило заняться делами покойного Тагидзе, как неприятности начали преследовать Сергея. В живых оставались только два помощника отца. Помознев вышел на пенсию и уехал куда-то на юг. А Клавдия Васильевна, седая, широкоплечая тетка с обвисшим животом и железными зубами, в которых всегда зажата была, как в тисках, папироса, узнав о том, что его интересует, без слов начала выдавать ему папки с документами, предупредив: «Ты, Сережа, поберегись. У нас разные ходят слухи». Про слухи он знал, но не придавал им значения.

Самое удивительное и неприятное, что драка-то произошла в нижнем холле здания, где располагалось объединение. Только что закончился рабочий день, и у дверей охранники проверяли выходящих. Возле будок, где продают газеты и напитки, Сергей случайно задел плечом какого-то парня в джинсовой куртке и тут же получил удар в живот, так что сразу перехватило дыхание, но вздоха он сделать не смог, его снова ударили — теперь уж по лицу, и он потерял сознание.

В больницу зачастил следователь, но Сергей не мог вспомнить, как выглядит парень, он вообще мало что помнил, и следователь сказал: дело странное, ведь происшествие случилось на «охраняемом объекте», вокруг было столько людей, а никто ничего не понял и никто ничего не видел.

Клавдия Васильевна навестила его в больнице, говорила, клацая железными зубами:

«Ничего… Для мужика привычно. Оклемаешься».

Он ее спросил: «Кто меня? Вы же предупреждали».

Она удивилась:

«Да разве я об этом?»

Но он помнил, как она, выдавая ему папки, ворчливо проговорила:

«Нынче дети только родительские грехи наследуют».

Помнил, потому стал настаивать:

«Тетя Клава, не темните. Что знаете?»

Она вздохнула:

«Да ничего не знаю. Но пугнуть могли. Пуганые покладистее… Трепался много о бумагах отца?»

«Ну и что?»

«А может, они кому-то, эти бумаги, нужны. Попросят — ты и отдашь. А не отдашь, снова влепят… Да ладно, ты меня не слушай. Я сама пуганая».

Он лежал в палате, где мучились на койках искалеченные в различных авариях или драках люди, и почти никто не знал, от кого и за что пострадал.

Рядом умирал главный инженер строительной фирмы, тридцатидвухлетний крепыш. После футбольного матча в толпе его ударили сзади бутылкой по голове, он охнул, осел, но упасть ему не дали, протащили несколько метров.

Возле его койки круглосуточно дежурили; здоровый битюг все дежурство плакал и матерился. Сергей пытался узнать, за что покушались на главного инженера. Ему отвечали неохотно: «…а черт их знает». Потом, когда главный инженер умер, в палате стали говорить, что он у себя в фирме ввел новую форму контроля… Ну и что? Такую форму вводили на многих предприятиях, но тем, кто вводил, не пробивали головы.

Врач приходил по вечерам пьяный, садился устало, смотрел осоловелыми глазами на искалеченных людей и уходил. Однажды ляпнул: «Война… Только, кто с кем воюет, ни хрена понять нельзя». Наверное, он был прав.

Постепенно Сергей привык к мысли, будто его избили случайно, хотя и тут же подсмеивался над собой: то, что не можешь объяснить, всегда надо относить к случайностям, так проще и спокойнее. Спокойствие спокойствием, но ходить даже по объединению с той поры он стал осторожно…

Приемная была просторна, две девицы сидели за компьютерами, серьезная дама что-то рассматривала у телефакса, возле высоких дубовых дверей за столом, уставленным электронной аппаратурой, читал книгу важный седой страж. Увидев Сергея, поднялся, быстро обшарил глазами, кивнул:

— Проходите, вас ждут, — и мягко открыл дубовую дверь.

Иван Кириллович Луганцев расхаживал вдоль широкого окна, занавешенного кремовыми сборчатыми шторами, освещение большого кабинета было мягким, словно слабый молочный туман окутал мебель и другие предметы.

Луганцев держал возле уха трубку радиотелефона с небольшой антенкой кому-то выговаривал, не повышая голоса, но слова произносил резко: «Я этого не знал и знать не хочу… Ну, все, у меня люди».

Он нажал кнопку на трубке и положил ее на длинный лакированный стол, сразу же улыбнулся, одновременно одернув обтягивающую живот жилетку, шагнул было к креслу, где висел его серый пиджак с депутатским значком, но приостановился и снова улыбнулся, пошел навстречу Сергею, приподняв бороду с пробивавшейся сединой. Сергей вспомнил, как отец говорил — у Луганцева губа «сладкоежки», но в глаза лишь бросилась обнаженная верхняя десна.

— Здравствуй, сказать, научный кадр. Видел тебя школьником, помню. Отец твой не очень меня жаловал в последние годы, а бывало, мы и дружили… Все бывало… Ну, садись. Кажется, Сергей?

Он первым опустился в кресло за небольшим столиком, на котором стояли бутылки с пепси-колой, водой, лимонадом; в коленях у Луганцева хрустнуло, на тугих ляжках у брюк образовались частые складки и обнажилась синяя молния ширинки; он подтянул рукава белой рубашки, манжеты которой схвачены золотыми запонками, подтянул так, словно готовился начать работу, но на самом деле сцепил замком пальцы, уложив их на живот. Смотрел он весело и заговорил весело:

— Долгого разговора не получится, хотя надо бы… Но все по секундам… Давай сразу к делу. На ученом совете зашла речь о твоем отце… Ну, сам знаешь — в последнее время о нем заговорили… Статейки, радио, ну… в общем, средства массовой информации, — он усмехнулся в бороду. — Но ты-то не чужой в нашем деле человек. Знаешь условия работы, сам, наверное, подписку давал… Конечно, сверхсенсорное направление в приборостроении, которое разрабатывал Тагидзе, не получило… как бы это сказать не очень казенно… Впрочем, придется обычным… не получило должного признания. Не будем судить, кто виноват… Самое последнее дело искать виновных, тем более что и Григорий Тагидзе — не простой орешек. Ну, талантам положено быть с выбрыками… Минутку… — он потянулся к бутылке с водой, легко открывалкой сорвал пробку, хотел налить себе, но тут же взял со стеклянной подставки стакан для Сергея и прежде всего налил ему, потом себе, выпил, тяжело глотая, несколько капель, упав ему на бороду, скатились на жилетку.

Сергей чувствовал себя свободно, только в самом начале ощущение, что ты попал на самые верха, сковало его, а потом отпустило, да и с первых слов Луганцева он сообразил — никакой опасности не грозит, и с интересом наблюдал за этим полноватым, бородатым человеком, о котором ходили и разные россказни, и анекдоты, как, впрочем, они ходят о всех больших начальниках. И хотя Луганцев сказал, что знал его школьником, Сергей не смог припомнить, чтобы видел этого человека когда-нибудь близко.