Сестренцевич был возвращён императором Александром из ссылки и, управляя деятельно церковью, сделался известен своими учёными трудами. Обворожительная Генриетта Шевалье оставалась долгое время предметом нежной страсти Кутайсова, но бенефисы не были уже для неё такой обильной жатвой, какой были прежде, а сожитель её навсегда остался в майорском ранге, добытом ему Кутайсовым.

Горячее участие императора Павла к судьбе мальтийских рыцарей готовило события, грозившие в Европе сильными потрясениями. Такое участие государя происходило из его рыцарских чувств, религиозной восторженности и великодушных порывов. Если, однако, попристальнее всмотреться во всё, что тогда происходило, то окажется, что главным двигателем дел в России были несколько слов, случайно сказанных очаровательной женщиной влюблённому в неё до безумия мужчине…

Солнце чётко очерченным малиновым шаром просвечивало сквозь молочный туман. Казалось, будто странная чужая планета подошла к освещённой не ею земле и неподвижно повисла в тусклой белизне неба.

К Кушелевскому театру беспрерывно подъезжали экипажи, каждый раз неожиданно вырастая в тумане перед глазами будочников. Поспешно соскакивали лакеи, откидывали подножки карет и высаживали господ, которые, беспокойно оглядываясь на темневший вдали тенью Зимний дворец, осторожно по мёрзлым ступеням лестницы поднимались в сени театра, бледно светившиеся дрожью масляных фонарей. Будочники, переводя глаза от седоков к кучерам, мгновенно меняли почтительное выражение лиц на злобное и строгое. Кареты быстро отъезжали, исчезая за серой стеной тумана. Морщась от света ламп и от запаха горелого масла, Иванчук в сенях отряхнул снег с сапог, снял перчатки и заботливо положил в карманы шубы, так, чтобы их не оттопырить. Затем скинул с себя шубу и, сложив её вдвое, мехом вверх, отдал у боковой вешалки лакею, которого несколько раз твёрдо и отчётливо назвал по имени, напоминая этим, что он здесь свой человек. Не торопясь он осмотрелся перед тускло освещённым зеркалом под насмешливым взором дамы, желавшей поправить причёску. Иванчук, не поворачиваясь, через зеркало послал даме приятную, слегка игривую улыбку. За дамой в зеркале отразилась высокая фигура в мундире. Улыбка Иванчука стала чуть задумчивой, – будто он улыбался своим мыслям. Он отошёл от зеркала и направился к дверям зрительного зала, испытывая, как всегда в большом обществе, лёгкое нервное возбуждение. Его место было во втором ряду паркета:[119] для первого ряда он ещё считал недостаточным своё служебное положение, а третий стоил столько же, сколько второй. За свои деньги Иванчук желал и умел получать самое лучшее. Знакомый кассир оставлял ему даже на парадные спектакли всегда одно и то же, запиравшееся ключом, кресло. Таким образом, внимательные к мелочам люди могли думать, что кресло это взято Иванчуком по абонементу на целый сезон и что он, как человек очень занятой, посещает только парадные спектакли. Грациозно наклонив голову, слегка улыбаясь и повторяя «пардон», «миль пардон», Иванчук прошёл боком к своему креслу, отпер ключом замок, но не сел. Он быстро одним взглядом окинул зрительный зал, сразу заметил почти всех, кто этого стоил, затем поднёс к глазам лорнет (лорнеты опять вошли в моду) и, беспрестанно отводя его в сторону, – без лорнета он видел лучше, – принялся рассматривать залу, любезно раскланиваясь, с лёгкой улыбкой и грациозным движеньем левой руки. Иванчука, состоявшего теперь на немаловажной должности при графе Палене, в лицо начинали знать почти все. Люди, неуверенно вспоминавшие его имя, смутно знали, что это очень способный и основательный молодой человек, делающий прекрасную карьеру. И даже неблагозвучная фамилия его, по мере того как к ней привыкали, принимала какой-то новый, нисколько уже не смешной характер.

С лёгкой досадой Иванчук подумал, что приехал всё-таки минут на пять раньше, чем следовало бы. Лучшие ложи первого яруса и места в паркете ещё не все были заняты. Зато партер и второй ярус были набиты битком. В ложах верхнего яруса расположилось купечество, по преимуществу немецкое. Дамы там были одеты попроще и носили на шее не бриллианты, а жемчуга. Некоторые раскладывали на барьере бутерброды и филейное вязанье. Иванчук имел знакомых и в верхнем ярусе, но с ними не раскланялся. Он подошёл к одной из лож и, часто оглядываясь, поговорил со старой дамой, которая ласково кивала ему головой.

Театр быстро наполнялся. На спектакле, сборном и благотворительном, было лучшее общество. Императорская ложа, однако, была пуста. Входившие в залу люди первым делом оглядывались на эту ложу и облегчённо вздыхали, увидев, что в ней не зажжены свечи.

В проходе между сценой и первым рядом кресел показался граф Ростопчин. Учтиво отвечая на поклоны, он быстро прошёл к своему месту и остановился спиной к сцене, опершись на барьер. Иванчук мгновенно простился с дамой, скользнул в первый ряд и там, на виду у всего театра, пожал руку Ростопчину, который в последнее время очень благосклонно к нему относился. Ростопчин теперь занимал в обществе и в правительстве такое высокое положение, что мог без всякого ущерба для себя быть хорошо знакомым с кем угодно. Прежде особенно подозрительный, всегда находившийся настороже, он понемногу переходил в роль природного грансеньора, со всеми ровного в обращении: он уже одинаково у ч т и в о раскланивался с Иванчуком и с графом Паленом. Сияя приятной улыбкой, Иванчук поговорил с Ростопчиным: по-настоящему это могли оценить в театре пять или шесть человек его сверстников, но именно впечатление, произведённое на них, было особенно приятно Иванчуку.