Он был прав; в воздухе пахло грозой. Странное ощущение неизбежности хаоса, появившееся с началом революции, предупреждало нас об опасности; мое сердце болезненно сжималось.

Но на улицах по–прежнему никого не было видно. Мы взяли извозчика и направились к центру города. По дороге нам попадались сначала небольшие группы, потом — целые толпы вооруженных солдат. Они шли с выражением глупого возбуждения, которое я замечала и раньше.

Когда мы свернули на Тверскую, нашу коляску остановили солдаты, преградив путь ружьями. Мы отправились в объезд. И вдруг издалека донеслись выстрелы, похожие на дробь барабана. По улице бежали люди, появились солдаты, которые собирались в группы и тоже бежали. На углу боковой улицы, на которой находился банк, мы отпустили извозчика и решили идти пешком. Извозчик хлестнул лошадь, пустился в галоп и быстро скрылся из вида.

Какие то люди шли нам навстречу с носилками; на носилках никого не было. У моих ног лежал мужчина в темном потрепанном пальто, он лежал в неестественной позе, голова и плечи — на тротуаре, туловище — на мостовой. Но я так и не поняла, что происходит.

Внезапно на боковую улицу, выходящую на Тверскую, посыпался град пуль из невидимых ружей. Даже не взглянув друг на друга, мы с Путятиным поспешили к банку. На двери висел замок. Мы в полной растерянности смотрели друг на друга. И что теперь?

Волнение на улице быстро нарастало. Стрельба не прекращалась ни на минуту — то вдалеке, то совсем близко. Все извозчики, естественно, исчезли; в любом случае не могло быть и речи о том, чтобы ехать по городу. Но куда нам идти и как?

Путятин совсем не знал Москву. Я многое забыла за годы своего отсутствия. Но мы не могли оставаться на месте: выстрелы приближались, нам нужно было куда то двигаться.

С Тверской на нашу улицу выбежала небольшая толпа людей, словно за ними гнались. Нас повлекло за ними. Путятин крепко держал меня за руку, чтобы нас не растащили в разные стороны. Вместе с толпой мы бежали в сторону улицы, идущей параллельно Тверской. Нас то толкали в спину, то волокли за собой.

Мимо прогрохотали грузовики с вооруженными солдатами. Солдаты стояли в кузове и стреляли во все стороны, подпрыгивая на булыжниках. Пули свистели над нашими головами и разбивали окна нижних этажей. Стекла со звоном сыпались на землю.

Время от времени кто то из толпы тяжело опускался на землю или резко падал, нелепо взмахнув руками. Я не оглядывалась и не смотрела на них. Второй раз в жизни я испытывала панический страх.

Мы пробирались от одного переулка к другому, обходя крупные улицы, метались, как крысы, из угла в угол. По возможности мы старались двигаться в сторону той части города, где жили родственники мужа. Дом Юсуповых находился слишком далеко.

К полудню мы добрались всего лишь до Большого театра. Теперь снаряды гремели по всему городу; на одной из улочек, примыкавшей к Театральной площади, нам пришлось задержаться надолго. Пули свистели со всех сторон, вес выходы были блокированы.

И вдруг на нашей улице появилась группа солдат. Улица шла наклонно; они надвигались на нас, нагнув головы. Мы видели, как они заряжают ружья.

В нескольких метрах от нас они остановились, равнодушно переглянулись, выстроились в шеренгу, подняли ружья и прицелились.

Мы стояли первыми в небольшой толпе людей, которые в ужасе прижались к стене. Но увидев, что черные стволы по–прежнему смотрят на них, все как один легли на землю.

Я осталась стоять. Я не могла лечь под дулами этих людей. Я предпочитала стоя встретить свою судьбу. Моя голова не соображала; я не могла думать, но и не могла лечь на землю.

После первого залпа прозвучал второй. Пуля ударила в стену прямо над моей головой, за ней — еще две. Я все еще была жива. Не помню, как и куда делись солдаты; я не помню, что происходило вокруг меня. Помню только, что я повернулась и увидела три глубокие вмятины в ярко–желтой стене, а вокруг них белые круги, там, где осыпалась известка. Две пули легли вместе, третья — немного поодаль.

Все, что произошло потом, слилось в моей памяти в сплошной кошмар. Те часы, что мы провели на улицах Москвы, окутаны туманом. Помню лишь ощущение невыразимого ужаса и отчаяния. Мимо меня бежали люди; они падали, вставали или оставались лежать на земле; крики и стоны смешивались с грохотом выстрелов и взрывами снарядов; в воздухе висела плотная пелена отвратительно пахнущей пыли. Мой мозг отказывался воспринимать происходящее, я ничего не соображала. Мы добрались до старших Путятиных только в шестом часу вечера, проведя почти весь день — с девяти часов утра — на улицах.

Не помню, как и когда мы вернулись в дом Юсуповых. Знаю только, что стрельба не умолкала весь следующий день. При этом все время звонили колокола, что производило особенно гнетущее впечатление. Слуги забаррикадировали все входные двери; ночь и следующий день мы провели в ожидании вооруженного нападения.

К счастью, дом стоял на окраине города, и банды, которые грабили дома и квартиры в центре, до нас просто не добрались.

На вторую ночь нам пришлось поволноваться. Мы, разумеется, не спали. Внезапно в тишине наступающей ночи раздался грохот тяжелых сапог, а потом — стук в дверь. Эти звуки гулким эхом разнеслись по всему дому. Мы прислушивались, затаив дыхание. Я не могла пошевелиться. Но свет нигде не горел, дом огораживала широкая стена, а мародеры, по–видимому, не знали этой местности и кому принадлежит дом. Некоторое время они колотили в стену, и потом решили уйти, однако выпустили несколько выстрелов по дому. Пули попали в стену.

Так прошли два, три дня. Стрельба не утихала. Мы были отрезаны от мира. Слуги боялись выйти из дома за продуктами. Когда все припасы, которые мы старались расходовать очень экономно, кончились, нам пришлось собрать семейный совет и обсудить положение.

От Николаевского вокзала нас отделяла лишь короткая улица и широкая площадь. Мы решили добраться туда, привлекая к себе как можно меньше внимания, и попытаться вернуться в Петроград.

С нами в Москве был ординарец мужа. Он вызвался сходить на вокзал под прикрытием темноты и выяснить, ходят ли поезда. В своей серой солдатской шинели он ничем не выделялся бы среди общей массы. Я помню, с какой тревогой мы провожали его в дорогу. Он вернулся довольно быстро и сообщил, что в Петроград ходят поезда; он также узнал, что большевики победили, хотя и понесли огромные потери. Разрушено много домов, добавил он, особенно пострадал Кремль.

Мы решили собрать вещи и отправиться на вокзал. Вышли из дома поздним вечером и вместе с ординарцем и привратником, который нес наши чемоданы, двинулись по улице в кромешной темноте. На площади было черно, как в чернильнице. Но мы никого не встретили и благополучно добрались до вокзала.

Нашим глазам предстало небывалое зрелище. Весь вокзал был заполнен людьми. Они сидели и лежали, поставив рядом с собой чемоданы или тюки. Многие сидели так уже три дня, без еды, не меняя положения. Дышать было нечем. Раздавался гул разговоров, споров, ругани.

В толпе было много раненых, перевязанных какими то тряпками. Тут и там сновали подозрительного вида солдаты, слонялись нищие в жутких лохмотьях.

Мы ничего не смогли узнать, кроме того, что большевики победили войска Временного правительства; о ситуации в Петрограде тоже не было ничего известно.

Наконец, после бесконечных расспросов и томительного ожидания мы узнали время отправления поезда до Петрограда. Трудно было поверить, что все еще существуют такие вещи, как поезда. А когда мы сели в вагон, моему удивлению не было предела. Это был обычный, чистый, старомодный спальный вагон первого класса с вежливым проводником, электричеством, сверкающими зеркалами и дверями и чистым постельным бельем.

Мы благополучно доехали до Петрограда, хотя и не по расписанию. Здесь, казалось, все было тихо. Мы отправились домой на Невский. Едва переступив через порог, я бросилась наверх к Леймингам, чтобы выяснить, что произошло за наше отсутствие.