Мой пока еще не тренированный мозг пытался вычленить из всей этой болтовни зерно истины и проникнуть в самые глубины этих загадочных причин и мотивов, которые привели нас всех к гибели. Какой роковой порок в русском характере, отсутствие равновесия и контроля могли привести к постепенному созреванию нового чудовищного порядка, который теперь управлял страной? Я не могла ответить на эти вопросы, я могла лишь думать о них. Казалось, на них нет ответа. Я и сейчас не знаю, есть ли он.

К началу 1918 года большевистская антивоенная пропаганда и нежелание крестьян воевать достигли таких размеров, что Россия докатилась до жалкого временного мира.

Начались переговоры между советским правительством и Германией. В начале января Троцкий объявил о полной демобилизации, хотя договор еще не был подписан.

Остатки армии хаотично бежали с фронта и, разрушая все на своем пути, вернулись домой. Здесь, присоединившись к своим односельчанам, они жгли и крушили поместья, грабили и уничтожали мебель, произведения искусства и библиотеки, мучили и убивали землевладельцев и безрассудно истребляли рогатый скот.

Немцы, естественно, воспользовались ситуацией. В феврале они бросились в атаку и подобрались так близко к Петрограду, что посольства и миссии союзников вынуждены были спешно покинуть город. К концу февраля немцы стояли перед Нарвой, и большевики, перепугавшись до смерти, согласились на все требования и подписали предложенный договор о мире.

Договор был подписан 3 марта. Посольства союзников на время вернулись в Петроград, но в начале апреля уехали окончательно. Их отъезд был для нас жестоким ударом. Своим присутствием в Петрограде они подтверждали, что где то существует цивилизация, и мы в некотором роде чувствовали себя защищенными. Никто из нас не уехал из России, пока шла война.

А теперь нас бросили на сомнительную милость наших новых правителей.

В середине марта Урицкий, возглавлявший ужасное ЧК, издал указ, согласно которому все мужчины, принадлежавшие к дому Романовых, подлежали обязательной регистрации. Княгине Ольге Валериановне Палей вновь удалось спасти моего отца от тяжелого испытания. Она лично принесла в ЧК справку о его болезни, и после того как отца осмотрел их врач, большевики освободили его от регистрации.

Но Володе, моим дядям и кузенам, которые жили в Петрограде или в его окрестностях, пришлось явиться в ЧК, где их зарегистрировали и сообщили, что отправляют в ссылку.

Княгиня Палей приложила все силы, чтобы вырвать Володю из лап ЧК, приводя в качестве аргумента тот факт, что он — не Романов, но потерпела поражение. Урицкий лично вызвал Володю на допрос и дал ему шанс раз и навсегда отречься от отца и всех Романовых. Володин ответ предрешил его участь.

Две недели спустя Володю вместе с тремя сыновьями великого князя Константина — Иоанном, Константином и Игорем, а также великим князем Сергеем Михайловичем — который во время войны командовал артиллерией — выслали в Вятку. Больше мы никогда их не видели. В конце апреля их всех перевели сначала в Екатеринбург, а потом в Алапаевск, где потом к ним присоединилась тетя Элла, великая княгиня Елизавета Федоровна, которую большевики выслали из Москвы.

Тетя так и не смогла примириться с мыслью, что жена моего отца, которого император простил и полностью восстановил в правах, получила официальный, хотя и морганатический титул и была признана всеми, в том числе и при дворе. Неприязнь, которую она испытывала к княгине Палей, тетя перенесла на детей отца от его второго брака. Но судьба распорядилась так, что последние месяцы своей жизни на этой земле тетя Элла и Володя провели вместе, что их очень сблизило и научило ценить друг друга. Своей долгой и невыносимо мучительной смертью они скрепили свою дружбу, которая стала утешением для них обоих во время выпавших на их долю тяжких страданий.

Мой отец так никогда этого не узнал. Не дожил. Но они с женой страшно переживали из за разлуки с сыном. Ольга Валериановна винила себя за то, что не отправила Володю за границу, пока еще было можно.

Каждый раз, приезжая к отцу в Царское Село, я замечала новые перемены к худшему. Постепенно ему приходилось от многого отказываться. И это несмотря на постоянные старания жены обеспечить ему хотя бы тень того комфорта, к которому он привык. В начале зимы стало ясно, что топлива для центрального отопления не хватит, поэтому большинство комнат пришлось закрыть. Поскольку у отца периодически обострялась язва желудка, он должен был соблюдать диету, и княгиня Палей шла на немыслимые жертвы, чтобы раздобыть для него необходимые продукты. В январе, несмотря на строжайшую экономию, топливо кончилось, и отец с семьей переехали в дом моего кузена Бориса, тоже в Царском Селе, где печи топились дровами.

Местный Совет и его постоянно меняющиеся члены под тем или иным предлогом шантажировали отца ради личного обогащения. В конечном счете новое правительство национализировало его дом вместе с ценными коллекциями, зарегистрировав его как музей к весне я больше не могла оставаться в городе. Мы сняли домик в Павловске, недалеко от отца, и постарались по мере возможностей обустроить жизнь. Посадили овощи, за которыми я ухаживала сама, поливая их утром и ночью. Купили козу: коровье молоко стало дефицитом.

Я должна была родить в начале июля, и мы договорились с акушеркой, что она приедет к нам за неделю до родов. Мы также договорились с доктором, который наблюдал меня с самого начала, что он приедет по первому зову.

Однажды вечером за три недели до назначенного срока я поливала огород, причем ходила по огороду босиком, чтобы сберечь чулки и туфли. Помню, в тот день две мои большие лейки показались мне особенно тяжелыми.

Закончив поливку, я вернулась в дом. Внезапно спину пронзила подозрительная боль. Муж только что приехал из Петрограда, куда ездил по делам, а свекровь, уехавшая на целый день в Царское Село, еще не вернулась. Муж несколько раз пытался дозвониться до Петрограда, чтобы вызвать врача или акушерку, но тщетно. В сумерках белой северной ночи мы сидели наверху в моей спальне и ждали. Боль усиливалась.

Наконец из Царского Села вернулась свекровь. Она тотчас поняла, в чем дело; нельзя было терять время. Она послала Алека, моего деверя, за местной повивальной бабкой. Прошло два часа. Свекровь с помощью верной Тани подготовила комнату и кровать и вскипятила воду. В промежутках между схватками я ходила по комнате. Любимый пес брата, о котором я заботилась после его отъезда, почувствовав необычное волнение в доме, спрятался под туалетным столиком. Его пытались выгнать, но он упорно возвращался и, дрожа всем телом, не сводил с меня глаз; а если к нему кто то приближался, то рычал.

Наконец раздался звонок в дверь. Пришел Алек с местной повитухой, которую он поднял с постели. Он не решился сказать ей, к кому ее ведет, из страха, что она откажется помогать маленькому буржую появиться на свет. Она принесла с собой все необходимое и оказалась очень толковой. Не задавая вопросов, она быстро переоделась в белый халат и, засучив рукава, принялась за дело. Меньше чем через час я услышала крик младенца и не могла поверить, что все уже кончилось.

За окном стояла чудесная белая ночь. Чуть больше двадцати пяти лет назад такая же повитуха, явившаяся по срочному вызову, принимала роды у моей матери в Ильинском. Мама умерла, рожая Дмитрия.

Через десять дней я могла вставать, и мы отпраздновали крещение. Отец и бабушка мужа стали крестными нашему новорожденному сыну, чье появление на свет доставило последнюю радость моему отцу. Свекровь умудрилась приготовить настоящее пиршество, и мы постарались хотя бы на эти несколько часов забыть о заботах и тревогах. По–моему, я никогда не видела отца в таком веселом настроении, как в день крещения его внука.

Откуда нам было знать, что в тот же самый день, почти в тот же самый час, за сотни и сотни километров от нас в маленьком сибирском городке Володя, тетя Элла и их товарищи по ссылке заканчивали свое земное существование в страшных муках? В тот день большевики бросили их в старую заброшенную шахту, выстрелили сверху и забросали камнями. Некоторые погибли сразу; другие жили еще несколько дней и умерли частично от ран, частично от голода.