С удивительной откровенностью и детской простотой Кузьмин задавал мне самые невероятные вопросы. Я рассказала ему о себе, об атмосфере, в которой росла, о работе во время войны, о своих разговорах с крестьянами. Он внимательно слушал, наклонив голову, сложив руки на столе. Мой рассказ опровергал все, чему его учили с детства. Многое из того, что я говорила, было ему непонятно, и он просил объяснить. Когда я рассказывала о своей жизни на фронте и в Пскове, он поднял голову и спросил:

— Неужели Романовы любят Россию?

— Да, любят, любили и всегда будут любить, что бы ни случилось, — ответила я, не подозревая, как часто мне придется вспоминать эту фразу в будущем.

Почву я подготовила. Теперь можно было говорить об отце. В тот вечер, прощаясь с Кузьминым, я чувствовала, что сумела добиться каких то результатов.

К моей свадьбе отца не освободили, но теперь я меньше боялась за его судьбу. И оказалась права; несколько дней спустя часовых с его дома сняли.

Над Петроградом и его бестолковыми правителями сгущались тучи. Большой русский патриот генерал Корнилов, видя, что непостоянство Керенского и его вечные уступки большевикам могут лишь погубить Россию, решил потребовать более радикальных мер в отношении армии.

Керенский поначалу сделал вид, что согласен и готов сотрудничать, но внезапно передумал и предал Корнилова. По–видимому, он таким образом надеялся добиться благосклонности большевиков; на самом деле он лишь способствовал их окончательной победе. Дерзкая вылазка генерала была последней акцией подобного рода, а потом наше отечество погрузилось в кромешную тьму и хаос.

Моя свадьба пришлась как раз на это время. Поскольку теперь было твердо известно, что отец не сможет присутствовать, мы решили устроить церемонию в Павловске, где жила моя бабушка, королева Греции. Оказавшись в России в разгар революции, она осталась здесь со своими племянниками.

В свое время Павловск был любимой резиденцией императора Павла I. Он находился всего в нескольких километрах от Царского Села. Дворец и окружающий его парк перешел в руки боковой ветви императорской семьи. Сейчас Павловск принадлежал князю императорской крови Иоанну Константиновичу, между прочим, мужу сербской принцессы Елены, с которой я работала на фронте.

Наша свадьба была назначена на девятнадцатое сентября. За два дня до нее появились слухи о государственном перевороте, который готовит генерал Корнилов. Слухи казались настолько правдоподобными, что солдаты, которые совсем обнаглели и напрочь забыли о дисциплине, решили привести себя в порядок; во всяком случае стоявшие вокруг Царского Села войска заметно подтянулись в эти дни.

Корниловский заговор не имел целью восстановление монархии, но мы все надеялись на его успех. Нам казалось, что он может спасти Россию от анархии, тогда, возможно, и мы перестанем бояться за свои жизни.

Но все наши надежды оказались тщетными. В последний момент, когда все было готово и успех, казалось, был обеспечен, Керенский выдал планы Корнилова Совету. Один из участников застрелился; остальных вместе с Корниловым арестовали.

Накануне моей свадьбы мы не знали, как повернутся события. Корнилов стоял почти у самых ворот Петрограда. Вот–вот должна была разразиться гражданская война. В такой тревожной атмосфере утром девятнадцатого сентября я села в поезд, идущий из Петрограда в Павловск, вместе с верной мадемуазель Элен, которая везла коробку с моим свадебным платьем. В этом маленьком городке, как мы слышали, начались беспорядки, и мы вполне могли оказаться в самой гуще боевых действий. Время от времени мы в самом деле слышали далекие отзвуки канонады, но когда добрались до Павловска, он выглядел мирным и спокойным. Стоял дивный осенний день; огромный парк переливался золотыми и янтарными красками, выделяясь на фоне яркого холодного неба.

Моя милая бабушка, греческая королева, встретила меня в тот день с особенной нежностью. После легкого завтрака принцесса Елена отвела меня в отведенные мне комнаты. Мадемуазель Элен достала из коробки серое атласное платье, серую кружевную шляпку и прочие аксессуары моего свадебного наряда и помогла одеться. Когда я была готова, вошел Иоанн и благословил меня. Он сделал это вместо моего отца, чье отсутствие болью отдавалось в моем сердце. Со слезами на глазах бабушка тоже благословила меня. Потом под руку с Иоанном я вошла в дворцовую часовню, где меня ждал Путятин.

На церемонии присутствовали всего несколько гостей, все — с мрачными лицами. Во время службы все невольно прислушивались к внешним звукам. Мы еще не знали, что план Корнилова провалился, что занавес уже опустился.

После церемонии мы выпили чая и даже немного шампанского, большая редкость в те дни. Друзьям удалось раздобыть для меня и мужа разрешение на встречу с отцом, и мы почти сразу же отправились в Царское Село. Отец с семьей все еще находились под домашним арестом, но, несмотря на стоявших вокруг солдат, в доме царило праздничное настроение; ворота были широко открыты, и мы смогли подъехать к самому порогу, мачеха и девочки были одеты в легкие платья, Володя кричал и бурно жестикулировал, а лицо отца лучилось от счастья. О, каким трогательным казалось мне это счастье, особенно в такое время! Но одновременно сердце у меня обливалось кровью при мысли о том, что может произойти с отцом и всеми, кто носит его фамилию.

Разумеется, не могло быть и речи о свадебном путешествии. Тем же вечером мы вернулись на Невский и устроились в моих апартаментах. У нас не осталось денег на содержание этого огромного дворца. Генералу Леймингу поступило несколько предложений, и он уже вел переговоры с покупателями. Как только найдется подходящий покупатель, мы будем искать новый дом.

Тем временем мы зажили своей неприметной счастливой жизнью, забывая об окружавших нас несчастьях и тревогах. Отца освободили из под ареста, и мы часто ездили в Царское Село. Иногда ходили в гости к друзьям и изредка— в театр.

Большевистского переворота ждали каждую минуту. Насколько я понимала, все были готовы радостно приветствовать его; никто больше не верил во Временное правительство. Керенский всем опротивел своими бесконечными речами, своей страстью к роскоши, своей позицией в отношении радикалов, своим лицемерием. Более того, никто не думал, что большевики смогут удержать бразды правления больше двух–трех месяцев; все считали, что их победа вызовет мощную реакцию, и тогда нам грозит диктатура.

Пребывая в радужных иллюзиях, мы даже не предполагали, что нас ожидает, и не помышляли уехать из России. Да и как мы могли? На Западном фронте все еще шла война; мы не могли бросить свою страну в военное время. Разве император не отказался оставить Россию в начале революции, хотя у него была такая возможность?

Радикалы крайнего левого толка становились все сильнее и активнее. Говорили, что, как только они возьмут власть, то выполнят свою программу и национализируют частную собственность. Вне всяких сомнений, эту процедуру они начнут с нас. Но даже если они конфискуют все деньги в банках, у нас останутся драгоценности. Мои хранились в московском государственном банке. Я подумала, что нужно забрать их оттуда, пока не поздно; мне казалось, что безопаснее будет спрятать их дома.

Поэтому мы решили поехать в Москву, забрать драгоценности из банка и навестить тетю Эллу, которая еще не видела моего мужа. Взяв с собой совсем немного вещей, мы отправились в дорогу в конце октября. В Москве остановились в доме Юсуповых, неподалеку от Николаевского вокзала.

Мы пошли в банк не сразу, а первые несколько дней оставались дома с тетей или ходили с визитами к родителям мужа, которые тоже были в Москве у друзей.

В городе было спокойно. Наконец, 30 октября мы решили ехать в банк за драгоценностями. Встали пораньше и вышли из дома.

Открывая нам дверь, старый привратник сказал:

— В городе что то происходит. По–моему, большевики что то затевают сегодня. Может быть, вам лучше остаться дома; в наши дни нужно быть осторожным.