Дворец окружала большая территория. Реки и озера кишели рыбой. Близ дворца, в парке находились псарни императора и конюшни, это был особый замкнутый мир. Здесь были представлены все породы охотничьих собак, от грациозных борзых с шелковистой шерстью до гигантов с бульдожьими головами меделянской породы, которые использовались для травли медведей. В конюшнях были лошади, обученные охоте на зайцев с гончими, за которыми ухаживала целая армия конюхов, объездчиков и егерей. Но со времени смерти Александра III все это стало ненужным: император Николай II не любил охоту.

Императрица Мария Федоровна вела в Гатчине уединенную и спокойную жизнь. В то время с ней были ее младшие дети, великая княжна Ольга Александровна и великий князь Михаил Александрович. Императрица, моя бабушка, всегда была очень ласкова со мной и моим братом, и, несмотря на разницу в возрасте, кузены покорили наши сердца. Кузина Ольга, легкая и проворная, очень спортивная, была веселой, по детски простодушной и с щедрой душой. Ей нравилось общение с простым народом, крестьяне были от нее в восхищении, она знала, как разговаривать с этими людьми и завоевать их доверие.

Последняя зима, которую мы проводили в нашем доме, подошла к концу. Начали упаковывать вещи, выносили ящики, все на глазах менялось. Пустые комнаты стали вдруг огромными, утратили свой привычный вид и выглядели почти чужими.

Наконец наступил день отъезда. Утром мы пошли в дворцовую церковь, а после молебна дворцовые служители собрались в одном из залов попрощаться с нами и вручили нам икону. Старый дворецкий, который знал нас с рождения, произнес короткую речь, но голос его дрожал, он с трудом сдерживал слезы. Дмитрий и я плакали навзрыд.

Мы поехали в собор Петропавловской крепости, где находился наш фамильный склеп, и положили цветы на могилу матери. Потом после целого дня мучительных прощаний и слез мы отправились в Москву. Нас сопровождали мадемуазель Элен и генерал Лейминг. Начинался новый период нашей жизни. Мое детство осталось позади, в Петербурге, в том большом дворце на Неве, теперь опустевшем и тихом.

В начале 1902 года, когда мы с Дмитрием готовились покинуть Петербург и поселиться у дяди, император Николай II решил, что целесообразно вернуть обычай, который уже лет пятьдесят как не соблюдался — он собрался провести Страстную неделю в Москве.

Мы с Дмитрием приехали в Москву за несколько дней до его прибытия. Наши дядя и тетя и все остальные в доме генерал–губернатора были поглощены подготовкой к его приезду.

Царская чета прибыла накануне Пасхи. Каждый день утром и вечером мы присутствовали на богослужениях в разных соборах Кремля. Службы на Страстной неделе, обычно длинные и утомительные, привлекали меня теперь особым очарованием. Потемневшие от времени древние иконы, которые освещались многочисленными свечами, отражавшимися в золотых окладах, казались исполненными таинственной силы. Прекрасные песнопения, нежные и печальные, плыли в воздухе, пропитанном ладаном.

Старая часть Кремля состояла из небольших сводчатых помещений, часовен и молелен всех размеров. Одну из них я особенно любила. Она была очень маленькой, в ней едва помещалось десять человек. Святые образа на иконостасе были вышиты в семнадцатом веке дочерьми царя Алексея Михайловича. Вид этих искусно выполненных работ, потребовавших кропотливого труда, вызывал в моем воображении образы принцесс, заточенных на восточный манер в своем тереме и сидящих за пяльцами. Я видела их в высоких, украшенных драгоценными камнями головных уборах и отливающих золотом парчовых платьях, их пальцы, подбирающие по цвету шелка, были унизаны кольцами.

После недели, почти целиком проведенной в церкви, наступило пасхальное воскресенье со всеми его праздничными ритуалами, официальными поздравлениями и приемами. Население Москвы, которым редко доводилось видеть своих монархов, было охвачено энтузиазмом. Все улицы, по которым следовал император, заполнили массы народа, толпа весь день окружала Кремль, надеясь увидеть его.

Однажды император решил совершить обход Кремля, пройдя пешком вдоль высоких крепостных стен, окружавших древнюю цитадель. Брату и мне было позволено участвовать в прогулке.

С высоты стены открывалась впечатляющая панорама. У наших ног лежал город, а за ним — заснеженное открытое пространство. От яркого солнца блестела река, сверкали купола и шпили многочисленных церквей.

Скопившиеся у подножия стены люди наблюдали за нашей медленно движущейся группой, толпа, нарастая, перемещалась следом. Сверху они казались нам муравьями, которые сбивались в сплошную волнующуюся массу, теснились, кружились в следовавшем за нами водовороте.

Вскоре толпа стала огромной. Буря радостных криков доносилась до нас. Обход закончился. Мы спустились по лестнице одной из башен и направились во дворец. Но тут случилось неожиданное.

Поскольку не существовало системы поддержания порядка, толпа хлынула в ворота и окружила нас. Едва не сбитые с ног, мы оказались в гуще людей, которые бурно нас приветствовали и кричали «ура».

Обезумевшие полицейские пытались проложить путь царственной чете, но толпа плотно обступала со всех сторон и сразу же смыкалась позади них.

В происходившей вокруг невероятной сутолке и давке нас с Дмитрием оторвало от земли, и мы оказались оттесненными от своей группы и окруженными толпой, которая вполне могла затоптать нас, но тут дядя Сергей спохватился, что мы пропали, остановил всех и отправил полицейских нам на выручку. Они нашли нас и вызволили из потока людей.

У меня был порван жакет и образовалось несколько синяков, но других повреждений не было. Император был явно взволнован горячим порывом москвичей, выказываемыми ими почитанием и преданностью.

Помню, что и я была взволнована всеобщим восторженным состоянием и втайне мечтала о случае, когда смогу доказать свою любовь к государю каким нибудь поистине замечательным образом. Дядя Сергей был счастлив, все прошло хорошо. Вверенный ему город показал себя соответственно, со всей очевидностью народ бурно продемонстрировал чувство верноподданнейшей преданности, политический горизонт во всех отношениях виделся спокойным.

После отъезда императора и императрицы мы поехали в Ильинское. Здесь у нас, как и везде, были теперь регулярные уроки, а потому лето казалось менее идиллическим, чем прежде. Я скучала по отцу и часто спрашивала о нем у дяди. Он терпеливо отвечал на мои вопросы, но явно осуждал отца, говорил о нем в обидно–высокомерной манере, в которой проскальзывало ревнивое чувство, и это меня огорчало.

Прошел уже год со дня изгнания отца. Его брак не был признан. Его жена не имела прав на титул. Но однажды в конце лета, после переговоров, о которых я не знала, дядя Сергей объявил, что мы можем повидаться с отцом. Наша встреча должна была состояться в Баварии, на вилле моей тети Марии Александровны, герцогини Саксен–Кобургской.

Мы с Дмитрием уехали из Ильинского с дядей, тетей и еще несколькими сопровождающими, среди которых были мадемуазель Элен и генерал Лейминг.

Отец, как заранее было договорено, встретился с нами наедине. Большей частью говорил он, тон его был доверительным, и обращался он со мной как со взрослой, но его рассеянный, озабоченный вид беспокоил меня. Я решила спросить у него про его жену, но какая то необъяснимая робость мешала. Все таки однажды я набралась смелости и, опустив глаза, слегка дрожащим голосом произнесла заранее заготовленную фразу.

Отец, который до того не упоминал о жене в моем присутствии, был удивлен и явно тронут. Он вскочил, бросился ко мне и крепко обнял. Этот маленький эпизод связал нас на всю жизнь. Отныне мы, несмотря на мой возраст, стали по–настоящему близки, ощущали себя почти сообщниками, и все усилия дяди вбить между нами клин, разъединить нас как физически, так и духовно были обречены на неудачу.

Во время этой встречи между братьями возник разговор о нас, но дядя Сергей холодно заметил, что теперь мы на его попечении, и у него все права, от которых отказался отец. То не были пустые слова, он стал нашим опекуном и мог принимать решения без всяких согласований с отцом, и отец, который невероятно страдал от такого положения дел, был абсолютно не вправе предпринять что либо или протестовать.