Мы поехали на станцию, а оттуда — в Петербург. Здесь нам предстояло прожить несколько дней в бывшем дворце моего дяди. В сопровождении русского и шведского почетных эскортов мы приехали во дворец поздно вечером. Тетя ждала нас и встретила снова хлебом–солью. Она провела с нами поздний ужин. Потом все разошлись, и мы остались одни.

На следующее утро шаферы, которые все были нашими дядями или кузенами, приехали во главе с моим братом, преподнесли букет и остались на завтрак. Днем мы делали визиты, а вечером вернулись в Царское Село на гала–концерт, даваемый московскими артистами. В один из дней мы были в Зимнем дворце на церемонии, называемой «Большой дипломатический круг». Хотя дело происходило утром, все были в парадных платьях и диадемах. На мне был шлейф из небесно–голубого бархата, расшитый золотом, и комплект украшений из бирюзы, который достался мне от матери.

Сначала мы принимали послов. Они входили к нам поочередно. Первым был посол Турции, являвшийся тогда дуайеном дипломатического корпуса. Все говорили одно и то же: несколько слов поздравления, немного комплиментов, поклоны и слова благодарности.

Приняв послов, мы перешли в следующий зал, где вдоль стен стояли группами главы дипломатических миссий со своими секретарями и сотрудниками посольств. Слева от меня, в линию стояли жены послов, потом посланников и советников посольств. Поскольку я не бывала в обществе, то почти никого не знала и испытывала некоторую робость при виде огромного зала, заполненного иностранцами, их устремленных на нас взглядов, следивших за каждым нашим движением.

Я начала с женщин. Принц, оставив меня, двинулся в другую сторону. После того как я поговорила со всеми дамами, я перешла к мужчинам, останавливаясь у каждой группы. Следовало представление, я протягивала руку для поцелуя, говорила несколько слов и продолжала путь. За мной следовал паж, который нес мой шлейф, и почетный эскорт. Потом мы с принцем на протяжении более двух часов стояли рядом, пока перед нами проходили горожане, которые были допущены ко двору. Все, и мужчины и женщины, целовали мне руку.

Мы провели в Петербурге восемь дней в вихре обедов, званых вечеров, приемов, нанося визиты и давая аудиенции. Все это было незнакомо мне и даже казалось забавным.

Наступил день нашего отъезда; мою грусть смягчало то, что часть пути отец проделает с нами, что в некотором смысле я уже попрощалась с Россией, когда покидала Москву, и что после свадебного путешествия я встречусь с Дмитрием в Париже. И все же, когда я увидела его на перроне стоящим позади всех с тетей и подумала, как тоскливо ему будет возвращаться в опустевшие апартаменты, сердце мое болезненно сжалось.

Отныне жизнь разделила нас, каждый будет следовать своим путем, бороться поодиночке. Печали и радости нашего одинокого детства очень привязали нас друг к другу, нежность и любовь соединили на всю жизнь. Но волевым решением тетя развела нас в разные стороны. Мне предназначено строить свою жизнь одной, в новом и неизвестном мире.

Мне было дано все, но я чувствовала себя беспомощной. Меня всегда оберегали, опекали, наставляли, я не обладала собственной инициативой, не была готова к самостоятельному поведению. Буржуазные идеи бытовали и при дворах монархов, где тоже выступали за сглаживание различий. Нивелирование применялось здесь задолго до возникновения идеи всеобщей уравнительности; принцесса, которая выделялась умом или стремлением делать что нибудь выходящее за привычные занятия благотворительностью, вызывала зависть себе равных, и тут нет ни критицизма, ни иронии. Предпочтение отдавалось посредственности, так было надежней и безопасней, и это верно не только для России, но свойственно королевским кругам повсюду.

Переезжая из одной страны в другую, я не меняла своей среды. На смену моей тете придут другие тети, вместо гувернантки будет фрейлина. Я не видела столь желаемой существенной перемены, и это в высшей степени тяготило. Мне была неведома простая искренняя дружба, я так мало знала о том, что теперь покидаю, — о России, ее жизни, ее величии, ее обширных пространствах, ее бесконечно разнообразных красотах.

За исключением брата я ничего не оставляла позади себя, ни семьи, ни дома, ни привязанностей. Но несмотря на печальные воспоминания о детстве, несмотря на пустую, бесцельную жизнь, которую я вела, несмотря на отсутствие глубоких связей с родиной, я почему то испытывала преданность и любовь к своей громадной, таинственной стране. Не зная ее, я понимала ее инстинктивно, я чувствовала ее недостатки, ее безграничные возможности, ее безрассудство и ее мудрость и в душе на протяжении всей своей жизни продолжала считать себя русской.

Наше свадебное путешествие началось с визита к королеве Швеции, матери мужа, которая по состоянию здоровья не могла присутствовать на нашей свадьбе. Урожденная принцесса Баденская, она жила тогда в Германии в Карлсруэ вместе со своей матерью, эрцгерцогиней Луизой.

В Карлсруэ нас ожидал официальный прием. Мне нужно было выйти из поезда в парадном виде, с украшениями, и можно представить, сколь сложно одеться так в условиях обычного купе первого класса. В Карлсруэ двор пребывал в трауре по случаю кончины деда моего мужа. Все принцессы и фрейлины были в черных одеждах и вуалях, а на любимом кресле покойного эрцгерцога лежал траурный венок.

Эрцгерцогиня Луиза, дочь императора Вильгельма I, являлась одной из последних представительниц ныне исчезнувшего поколения принцесс. Это была старая дама, в которой строгие принципы и железная воля сочетались с живым умом и необычайно широким кругом интересов. Несмотря на мои юные годы, она всегда уважительно ко мне относилась, что поражало меня. Часов в восемь утра, когда она обычно вставала, она посылала ко мне свою первую статс–даму, чтобы поинтересоваться, как я спала, я постоянно чувствовала ее заботу. Часто она приходила в наши апартаменты, когда мы с мужем завтракали. Даже в столь ранний час она была официально одета, вся в черном, с вуалью, длинным шлейфом и веером в обтянутой черной перчаткой руке.

Ее преданность семье была удивительной, ее интересовало буквально все, что этого касалось. Часами она расспрашивала меня о разных родственниках в России, которых знала только по именам. Для нее имела значение малейшая деталь. Такое же отношение распространялось и на умерших, которые, казалось, продолжали занимать то же место в ее жизни, что и прежде. Ее спальня, куда она меня пригласила однажды, была увешана фотографиями королей, королев, принцев и принцесс на их смертном одре. Некоторые рамочки украшали веточки бессмертника и креповые банты.

При дворе в Бадене строго соблюдался этикет. Даже семейные встречи были обставлены торжественностью, и мне казалось, что такое актерство доставляло удовольствие знатным персонам, лишенным других развлечений. Моя новая семья относилась к этому очень серьезно.

На следующий после нашего приезда день император Вильгельм II приехал с официальным визитом. Вечером после парадов и церемоний семья собралась на обед в узком кругу, за столом было только семь или восемь человек. Я сидела рядом с принцем Максом, тогда молодым человеком, отличавшимся от родственников веселым характером. От его шуток я рассмеялась.

Наступила тишина. Все обернулись и смотрели на меня с крайним изумлением. Я покраснела и потупилась. Дома, в России, где все отличалось большим масштабом, личные отношения были гораздо проще. Этикет существовал только для церемоний.

Потом мы с мужем отправились в Венецию, причем шведский король решил, что во время медового месяца нам не нужны сопровождающие. Венеция, где я страстно мечтала побывать с детства, вызвала разочарование, я не нашла в ней ничего замечательного, только спустя много лет я сумела оценить ее. Потом мы поехали в Ниццу, где нас ожидал автомобиль, на котором мы путешествовали по Франции.