После церемонии коронации все гости разъехались, а мы остались посмотреть страну и принять участие в охоте, которую устраивали в честь моего мужа. Мы плыли по рекам на сампанах, превращенных в комфортабельные плавучие дома, в сопровождении флотилии других судов с провизией и слугами.

При каждой остановке нас уже ожидал накрытый стол под навесом из бамбука и пальмовых листьев, местные музыканты тихо играли на свирелях, пока мы ели, а на берегу нас с улыбками приветствовала пестрая толпа.

Нас задаривали подарками: попугай, обезьянка, перья редких птиц, фрукты, шелка.

Путешествуя так, мы достигли моря, где для нас был приготовлен лагерь из просторных палаток с невообразимым комфортом.

Мы провели здесь несколько дней купаясь, наслаждаясь относительной прохладой. Каждый день мужчины охотились. Надолго остались в памяти необычайной красоты закаты над морем и изумительное очарование тропической ночи. Мы посетили знаменитые храмы, где во тьме высились громадные древние Будды из камня или позолоченного дерева. Мы останавливались в различных имениях, принадлежавших королю, где нас встречали с такой же помпой и окружали неслыханной роскошью. Мы присутствовали на празднике уборки риса, ходили на охоту, видели скачки быков и петушиные бои.

После замечательного путешествия, продолжавшегося более месяца, мы покинули Сиам и отправились в Индокитай, где муж намеревался поохотиться. Я же хотела посетить руины Ангкора.

Поскольку дороги между Сайгоном и Ангкором не было, часть пути нам предстояло проделать по реке. Поэтому была снаряжена экспедиция. Мой муж прибыл с нами в Пномпень, столицу Камбоджи. Мы нанесли визит королю Сисовату и провели вечер, восхищаясь его балетом, потом муж вернулся в Сайгон поохотиться с герцогом Монпансье.

Я поплыла на маленьком речном пароходе с Анной Гамильтон, несколькими шведами, министром–резидентом Камбоджи и несколькими другими спутниками. На следующий день мы покинули пароход, пересели на большие сампаны и отправились дальше по реке, поскольку из за небольшой глубины иного способа передвижения не было. Потом мы пересели на запряженные быками повозки, которые, раскачиваясь и подпрыгивая, везли нас по труднопроходимой местности, пересекая ручьи и овраги.

Только часть гигантского комплекса была откопана. Остальное укрывали густые заросли вьющихся растений. Увиденное создавало впечатление неразгаданной тайны. Мы часами бродили по неосвещенным галереям, где тишину нарушали только крики обезьян, а ближе к вечеру — шорох крыльев летучих мышей. Мы видели лежащие в грязи статуи прокаженного короля и его жены, следы удивительной кхмерской цивилизации, которая, подобно им, была погребена. Мы поднимались на вершины храмов по почти разрушенным ступеням и оттуда окидывали взором уходящие к горизонту вершины деревьев. Ночью местные жители разожгли костры, и подсвеченные огнем руины выглядели особенно впечатляюще, застывшие в своей холодной отчужденности, они словно угрожали тем, кто осмелился потревожить их своим вторжением.

За два дня мы осмотрели все, что можно, и вернулись в Сайгон. Герцог Монпансье организовал охоту, и мы провели десять замечательных дней в лесу. Мы жили в бамбуковых хижинах на сваях, что предохраняло от нападения хищников, и все дни проводили в седле, охотясь на диких буйволов.

Мы поплыли в Сингапур, оттуда в Бирму, потом в Калькутту. В Индии принц снова был поглощен охотой, а я одна совершала поездки по стране. Я начала с Бенареса, где посетила храмы и видела мутные воды Ганга, спускающиеся к нему мраморные ступени и людей, совершающих омовение. Я видела, как на берегу на погребальных кострах сжигали тела умерших, а родственники со спокойным безразличием ожидали момента, когда они смогут бросить пепел в реку. Махараджа пригласил меня посетить его и показал индийские танцы и бои животных.

Месяц мы путешествовали по Индии. Бесконечная череда храмов, мечетей и памятников, постоянная жара и пыль, визиты и приемы, белые и смуглые лица. К концу я так устала, что уже неспособна была что либо воспринимать.

Из Бомбея мы направились в Коломбо, а потом провели несколько дней в освежающе прохладном и зеленом Канди. В конце марта мы отправились в Европу.

Несмотря на крайнюю усталость, я чувствовала себя довольно бодрой. Путешествие некоторым образом позволило мне самоутвердиться, оно расширило мои знания о людях, развило способность вырабатывать собственные оценки действительности. Я стала более уверенной в себе и не такой застенчивой.

Мне ужасно не хотелось возвращаться домой. Отказаться от обретенной независимости, вновь погрузиться в унылую рутину традиций и обычаев казалось мне невыносимым.

Когда мы в конце апреля вернулись на Дубовый холм, было еще холодно. Сын подрос и очень изменился за те месяцы, пока я его не видела. На душе было тягостно. Я с печалью смотрела на деревья в саду, на которых раскрывались почки, и не ощущала себя дома.

Путешествие не изменило отношений между мной и мужем, я испытывала к нему почти неприязненное чувство. Мне было двадцать два года, но будущее представлялось безрадостным. Несмотря на искреннее стремление приспособиться к обстоятельствам, я так и не смогла привыкнуть к жизни в Швеции, все, что меня окружало, казалось чужим. Страшила мысль о долгих годах, которые суждено провести здесь. Что же делать? Ничто не позволяло предпринять решительных мер, надо мной тяготели усвоенные в детстве принципы и прежде всего понятия о долге, государственных интересах, я не встретила бы понимания и поддержки со стороны своей семьи.

Меня мучили угрызения совести. Была ли я искренна в желании обрести здесь свой дом? Все ли я сделала, чтобы побороть себя? Ведь я давала волю чувствам, лишающим покоя, усиливающим недовольство, будоражащим ум. То были слишком серьезные вопросы, чтобы разобраться в них самой, но я была одна, неизменно одна, обуреваемая тревогами и сомнениями.

Рутина повседневной жизни, в которую я вновь окунулась, угнетала меня. Я покорилась, но нервы мои были на пределе.

Весной в Стокгольме проходили Олимпийские игры. Дмитрий, который принимал участие в конных соревнованиях, приехал со своими лошадьми и конюхами и поселился у меня на Дубовом холме. Когда начались игры, мы целые дни проводили на стадионе, прекрасном сооружении, выстроенном к Олимпиаде. Русская команда, за исключением финских участников, никак не проявила себя ни в одном виде спорта, и офицеры, хотя все они были замечательными конниками, не завоевали ни одной награды. Все же они выступили удачно, хотя один серьезно пострадал, упав с лошади.

На протяжении двух месяцев, пока шли Олимпийские игры, устраивалось множество неформальных празднеств и званых вечеров; теперь, когда здесь был Дмитрий, Стокгольм мне казался совсем другим. Но Игры закончились, и всё опустело.

Дмитрий вернулся в Россию. Все участники соревнований и те, кто их поддерживал, разъехались. Принц отправился в плавание на крейсере. Я осталась дома, изредка совершая поездки в Стенхаммер или навещая свекра со свекровью в их имении.

В конце осени я с сыном поехала в Париж повидать отца, его положение теперь существенным образом изменилось. Император не только пригласил его в Россию по случаю принятия Дмитрием воинской присяги и зачисления в полк, но и отменил указ об его высылке. Отец с женой воодушевленно обсуждали планы строительства дома в окрестностях Царского Села. Их сын, мой единокровный брат, уже был отправлен в Санкт–Петербург, где поступил в Пажеский корпус.

Я решила откровенно поговорить с отцом и рассказать ему о всех своих трудностях. Он терпеливо выслушал меня, но категорически отверг мысль о разводе. Он считал, что если оставить в стороне все моральные и политические аспекты подобного шага, я не готова к самостоятельной жизни в этом мире, и мачеха решительно взяла его сторону.

Я должна была вернуться в Швецию на Рождество, но вдруг пришла телеграмма от короля, чтобы я поехала в Италию к королеве, находившейся на Капри.