Надя, как стояла, наклонившись над кроватью, так и застыла. Шорох в палисаднике был очень подозрителен. Скотина туда никогда не забиралась — изгородь крепкая. Из своих людей ходить там никто сейчас не мог: Настя с детьми была за дверью, в хате, старик — во дворе, под навесом, только что он покашливал там, бодрствуя. А из случайных людей — проезжих или прохожих — и вовсе никого не могло быть, когда кругом были заставы да патрули.

Знала Надя, что из палисадника увидеть что-нибудь здесь, в темной комнате, трудно, все же, стараясь не выказывать себя, бесшумно стянула с вешалки над кроватью черный платок, накинула его на плечи, нащупала в изголовье револьвер и, осторожно ступая, держась над простенком, подошла к окну, притаилась.

Сирень, источавшая запахи увядания, стояла не шелохнувшись. Над крайним кустом, росшим так близко к окну, что всегда мешал закрывать ставни, гудел, не находя себе места, майский жук. Он, видно, сорвался с той ветки, что зашелестела. Но почему она все же зашелестела? И почему хрустнула какая-то палка? Надя напрягла слух. Жук наконец уселся где-то, и в палисаднике воцарилась тишина. Полная. До звона в ушах.

Прошло какое-то время. Надя, прижавшись к простенку, затаив дыхание, все вглядывалась в пролет окна. Видела, точнее, угадывала в неясном очертании крайний сиреневый куст, кусок плетневой изгороди и поодаль бок раины. Тут послышался далекий топот копыт одинокой лошади, и одновременно едва различимый строгий окрик: «Стой, стрелять буду!» И все смолкло.

Надя поняла: это донеслось с заставы. Оттуда, с ближней от двора Парамоновых заставы — на дороге в хутор Суворовский — доносятся окрики, когда в караул попадает кто-нибудь из горластых. «Поверку делает, должно быть, Федя. Может, наведается мимоездом?» — подумала она.

Копыта застучали снова, и частая стукотня их становилась все более и более звучной. Вдруг у изгороди, в сажени от окна, появился Мишкин любимчик, щенок Тузик, совсем глупый еще и не в меру лихой. Уткнулся в щель плетня носом, поводил им, вынюхивая что-то, и нерешительно — «Гав!» Постоял без движения, будто размышляя. Потом зарычал и, уже уверенней: «Гав, гав, гав!..» В крайнем кусту зашуршали листья. Надя, сжимая револьвер, вплотную придвинулась к подоконнику, но рассмотреть в сирени ничего не могла. Перед глазами были только черные волнистые линии да пятна. По палисаднику, заметно удаляясь, поплыл тихий шорох. Он поплыл в том направлении, где был самый низкий плетень, в углу палисадника. Щенок залился лаем и помчался под изгородью.

Раздался треск плетня; негромкий, но совершенно очевидный треск ломавшихся гнилых прутьев; чуть внятно отозвался прыжок, и что-то при этом лязгнуло, словно ударилась железка о железку. Щенок уже не лаял, а злобно визжал и урчал, по-видимому вцепившись в прыгуна. Но вот почудился какой-то странный мягкий звук: чмок! И щенок разом оборвал. Все замерло. Только слышно было, как по улице с другой стороны рысью бежала лошадь.

«Пропал Тузик!» — первое, что подумала Надя с обидой и жалостью. Она высунулась в окно, ощутив, как шею обожгла ей струя росы с ветки, которую она толкнула, и вскинула револьвер. Но задержала палец на спусковом крючке и опустила руку. Нужно ли это? Нужно ли поднимать тревогу? Не скрывается ли тут какой-либо коварный вражий умысел? Начнется-де паника, пойдут поиски, а тем временем под шумок кадеты и ворвутся. Нет, тревогу, пожалуй, поднимать нельзя.

Кто же он, этот лихой с оружием человек, из каких хуторян: «мирных» или из тех, что ускакали к Дудакову? Что его, не побоявшегося ни патрулей, ни караулов, привело сюда в эту пору? Он, конечно, знал, куда шел и кого мог найти здесь, за этим окном. Но для нее, Нади, он, обнаруженный, был уже не опасен. А вот с Федором как?.. Надя была уверена, что ехал именно он, Федор. Была она уверена и в том, что враг пока еще где-то тут, рядом, в кустах при дороге или в канаве. Федор попадет прямо на него, если, не завернув домой, проедет мимо. Да хоть и не Федор — все равно.

Она быстро накинула платье, сбросив с себя платок, и, положив браунинг на сундук, взглянула на зыбку, где спокойно спала Любушка, и, снова взяв браунинг, метнулась в чулан, из чулана во двор, и за калитку. Подле раины, в узком меж двух плетней проулочке стоял старик Матвей Семенович, в одном исподнем белье, босиком, в руках — большущий кол.

— Чума его знает, что тут такое?.. На кого это он?.. — недоуменно говорил старик, вертя встрепанной головой. — Тузик, Тузик, на, на! Цунек, цунек!.. Хм! То бросался как бешеный, а то как сквозь землю провалился… И тебя вспугнул? — спросил он, обернувшись к Наде.

Она глянула поверх плетня в улицу, где, скрытая темью, совсем близко трусила лошадь, и сказала, огорошив старика:

— Ты, батя, не кличь его — он не отзовется… Его ухлопали вон там, под углом.

Лошадь фыркнула уже против соседского двора. Надя пошла к дороге, намереваясь позвать всадника, ежели он не остановится. Но всадник на рыси свернул в проулочек, и лошадь, обдав Надю горячим дыханием, остановилась.

— Вы что это выстроились? — удивленно, с усмешкой сказал Федор, спешиваясь.

Надя, не дав ему снять повода, ухватила его за влажный от росы и конского пота обшлаг гимнастерки, потянула.

— Пошли, Федя, за ворота! Тут стоять опасно. Пошли! И ты, батя… — полушепотом заговорила она.

Федор тряхнул головой. Вот так встреча! Озадаченный и растерянный, он шел рядом с Надей, ведя под уздцы коня, и чувствовал, как его нежная настроенность меркла. В руке у Нади он заметил оружие и нетерпеливо спросил:

— Да что ты, что случилось-то?

За калиткой, обращаясь то к старику, не расстававшемуся с колом, то к Федору, она торопливо рассказала. Матвей Семенович выслушал и, перебирая босыми ногами, начал покрякивать и покашливать, а Федор угрюмо опустил голову, перекинул через нее погонный ремень и взял винтовку в руки.

— …и я не стала стрелять. Так я сделала или нет? — робко спросила Надя.

— М-м… гадюки! проклятые! — вырвалось у Федора. — Конечно, где ж его найдешь! Вот сволочи! А тут и ночка!.. Действительно, для воров да кадетов!

Матвей Семенович не утерпел: хоть и с оглядкой, а все же сходил к углу палисадника, нашел под плетнем Тузика. Он был разрублен надвое.

— Чистая работа! — вернувшись, сообщил старик. — Как есть пополам… Шашкой, не иначе.

«Пополам… шашкой… Тогда, выходит, не Трофим это… — заметил про себя Федор, думавший о том, что не он ли, венчанный муженек, решил отомстить, — Выходит, кто-то другой. У Трофима сноровки не хватит — шашкой так…»

— И сколько раз я уж говорил тебе, Надя: закрывай, закрывай окна, занавешивай! — укоризненно начал Федор и не закончил, насторожился. И все насторожились. Даже конь, чесавший губу о столб у ворот, оторвался от своих занятий и навострил уши.

Колыхнул низовый предутренний ветер, подняв в палисаднике невнятный протяжный шум, и сквозь этот шум отчетливо послышалась далекая ружейная трескотня, массовая, беспорядочная, сливавшаяся в залпы: бах! бах! бах!.. Рррр! ррр!.. Бах! бах… Рррр!.. Стрельба продолжалась несколько минут, укрощаясь на мгновение и опять вспыхивая. Затем отдельно прострочил, как бы черту подвел, пулемет: та-та-та-та-та-та!.. И все заглохло.

— Вот!.. Вот оно как! — сказал Федор, поспешно притягивая к себе за повод коня. — В станице это, что ли? Кажется, там. А? И в наших краях заиграла эта музыка. Чуешь, батя?

— Я и то думаю, — со вздохом отозвался старик. — Нет ли тут, думаю, какой связи с Тузиком? Спроста ли совпало это?

Надя, видя, что Федор собирается уезжать, — он, хлопая кожаной покрышкой, осматривал седло, — и пользуясь тем, что старик был по другую сторону коня, подошла к Федору, отвела свободной рукой висевшую на нем шашку и прижалась к нему.

Федор вздрогнул. Повернулся к ней и, чуть пригнувшись, обнял.

— Смотри же, Надюша, ничего другого не выдумывай, ежели что… — напомнил он, выпуская ее из объятий с большим усилием над собой. — Этим не шутят. Смотри же! — Он имел в виду их уговор: что ей, Наде, нужно будет сделать, если на хутор налетят кадеты.