– А чего мне считать? Есть бумажные крысы вроде тебя. Вот пусть этим и занимаются.

– И это только по официальным данным. А сколько еще других, которые не попали в отчеты?..

Голд молчал.

– Об одной девушке я лично знаю, – сказал Гунц.

В комнате повисла мертвая тишина.

– Место для еще одного всегда найдется, Алан, – сказал наконец Голд.

Гунц издал короткий, напоминающий лай смешок.

– Ты что же, угрожаешь мне, лейтенант? – В голосе его звучала бравада, но встречаться с Голдом взглядом он избегал. – Ты что же, собираешься пришить меня в один прекрасный день?

Голд вдруг почувствовал себя измученным и старым.

– Чего ты хочешь от меня, Алан? – устало спросил он.

– Знаешь, сколько хлопот ты доставил мне в эти выходные? – огрызнулся Гунц, довольный тем, что можно снова вернуться к упрекам. – На сколько телефонных звонков пришлось ответить? Глава местного отделения ФБР просто в ярости. Он хочет знать, почему его бюро не уведомили о готовящемся ограблении. И я не знал, что ему ответить. Тебе ведь прекрасно известно, банки – это их сфера.

– Но никакого ограбления не было. Просто мне позвонил один информатор, сказал, что прошел такой слушок. Да, мы ехали за их машиной. Но почем знать, куда они направлялись? Может, в цветочный магазин.

– Не пудри мне мозги! Это не соответствует моей информации. Мне сообщили, что за два часа до предполагаемого ограбления ты устроил там засаду. Это правда?

Голд пожал плечами и развел руками.

– За целых два часа! – продолжал Гунц. – И у тебя не нашлось, видите ли, времени уведомить федеральные власти, что один из банков может быть ограблен!

– Ага. А потом эти задницы приехали и стали совать носы в каждую щелку. Да они на всех смотрят как на дерьмо и снимают все сливки! Это был мой информатор, моя игра, мои ребята! Да пошли они знаешь куда!..

Гунц смотрел на него с изумлением.

– Нет, ты невозможен!

– Но ведь в конце концов все закончилось хорошо, ведь так?

– Хорошо?! Да ты совсем спятил! В одно ухо вопили фэбээровцы, в другое – адвокаты миссис Эскадириан. Она собирается подать в суд на городские власти, полицию, тебя, меня – всех! И может! За эту ковбойскую перестрелку, которую ты устроил на автостоянке у банка. Она считает, что твое безрассудное, безответственное поведение поставило под угрозу ее жизнь. Она заявила, что твои «безрассудные и рискованные действия» в такой деликатной ситуации, когда можно было все утрясти в ходе переговоров, нанесли ей «глубокую психологическую травму». Мне с трудом удалось успокоить ее. Мы с ней пришли к компромиссу. – Гунц усмехнулся краешком губ. – И компромисс этот строится вокруг твоей персоны.

«Вот оно, – подумал Голд. – Сейчас потребует у меня бляху».

– Мне пришлось пообещать миссис Эскадириан и ее адвокатам, что я больше не буду задействовать тебя в ситуациях, где ты можешь... ну... слегка переборщить, что ли... И мое отделение наконец-то оставят в покое. Итак, лейтенант, я забираю тебя с улицы. Ты больше не будешь заниматься грабежами, разбойными нападениями. В общем, уголовщиной. Ты больше не будешь попадать в ситуации, вынуждающие тебя палить из пушки налево и направо, нервируя честных граждан.

Голд испытывал чувство облегчения и смятения одновременно. Его бляха остается при нем. Но что за дело придумал для него шеф?

– О чем это ты?

Гунц откинулся во вращающемся кресле и улыбнулся ему. Он походил на довольного собой кота.

– Перевожу тебя на другую работу. Хочу поставить во главе одного нового важного дела.

Голда охватило дурное предчувствие.

– С этого момента наш непоседа Джек Голд займется другими непоседами, художниками. Авторами граффити! – Гунц расхохотался.

– Куда, черт дери, ты гнешь?

– Отныне ты начальник только что созданного специального подразделения по борьбе с клеветниками и осквернителями святынь.

– Чего-чего?

– Уверен, лейтенант, вы слышали об этих негодниках, что разгуливают по городу и малюют разные непристойные надписи и картинки на машинах, домах и церквях ваших соплеменников.

Голд не ответил.

– Так вот, всю субботу и воскресенье, когда я отбивался от миссис Эскадириан и Эда Форби, мне обрывали телефон твои собратья по религии. Сегодня утром – тоже. С шести утра. Не будет преувеличением сказать, что эти дети Давидовы испортили мне весь уик-энд. – Гунц холодно улыбнулся.

– Давай выкладывай, Алан.

– Сейчас, сейчас. – Гунц явно любовался собой. – Так вот, как раз перед тем, как ты ввалился сюда с этой вонючей соской, я говорил с советником Оренцстайном – не самым любимым мной представителем вашей нации, – и он категорически требовал от меня принять самые решительные меры, чтобы все эти безобразия прекратились. Особенно возмутили их события прошлой ночи. Думаю, ты в курсе, что произошло?

Голд заморгал.

– Нет.

– Вот как? А я-то думал, вы между собой уже перешепнулись. – Он снова холодно улыбнулся. – Короче, прошлой ночью некий сумасшедший размалевал краской целую кучу еврейских тачек – «роллсы», «мерседесы» и прочее. Ущерб оценивается в четверть миллиона. – Гунц громко расхохотался. – Знаешь, похоже, ваши от этого далеко не в восторге, а?

Секунду Голд размышлял, стоит ли прикончить Гунца прямо сейчас, на месте. Нечто аналогичное сделал в свое время в Сан-Франциско Дэн Уайт. Но потом раздумал. Он не будет убивать его, по крайней мере пока.

– Итак, советник Оренцстайн требовал от имени своих «вест-сайдских избирателей» – но мы-то с тобой понимаем, кто на самом деле стоит за ним, – требовал, чтобы я принял срочные меры против этих «зверств». – Гунц с иронией выговорил последнее слово. – И я принял. Сказал, что создал активную, мобильную, хорошо вооруженную группу по борьбе с клеветниками и осквернителями святынь. И это ничтожество Оренцстайн был совершенно счастлив. Особенно когда я сообщил ему, что во главе этой группы будет стоять его собрат по вере. Он даже что-то о тебе слышал.

На черта мне это дерьмо, подумал Голд. Лучше уж отдать бляху, прямо сейчас. Отстегнуть и отдать. А что потом? Сидеть целыми днями в одиночестве, вспоминая о славном прошлом? Ездить на рыбалку? Заняться каллиграфией? Керамикой? Совершить самоубийство?

– Все это сущий бред. От начала до конца. Тебе, как и мне, наверняка понятно, что все эти штучки проделывает пара-другая ребятишек, каких-нибудь панков с гиперактивной щитовидкой. Им скучно. И вот они напьются пива и начинают малевать свастики на дверях туалетов, вот и все. Все это ерунда.

Гунц молитвенно воздел руки.

– Разве это моя вина, что твоим соплеменникам под каждым камнем мерещится Гитлер?

– Но я вот уже двадцать девять лет в полиции, и после этого ты хочешь заставить меня гоняться за школьниками, какими-то мелкими хулиганами?

– Да ладно, чего кипятишься? Сегодня Оренцстайн хочет представить на заседании муниципалитета билль. Хочет, чтобы осквернение святынь рассматривалось отныне как уголовное преступление, нарушение гражданских прав, что-то в этом роде. Теперь мы знаем, что «святыни» на самом деле есть не что иное, как синагоги. Кто последний раз размалевывал стены лютеранской церкви? Ну, скажи мне, было такое или нет?

– Все равно – чушь собачья.

– Чушь или не чушь, но именно так обстоят дела. Сейчас на восьмом этаже расчищают кладовую. Там будет твой офис. Офис группы по борьбе с осквернением святынь.

Мужчины смотрели друг на друга через полированный стол, яростно сверкая глазами.

– Я не согласен.

Гунц подался вперед, кипя от гнева.

– А тебя никто не спрашивает! Я приказал – значит, все! Знай свое место, лейтенант! Я твой начальник, прошу не забывать. Если не желаешь подчиняться приказам своего непосредственного начальника, клади на стол бляху сию минуту! Я давно мечтал от тебя избавиться. Я бы свободно мог тебя уволить после этого прокола с банком, просто не хотелось иметь дела с этими придурками из профсоюза. Может, у тебя и полно поклонников в нашем департаменте, Голд, но поверь – я не из их числа!