* * *

Уолкер припарковал синий фургон на служебной дорожке, которая шла параллельно проспекту Пико. Он выскочил из машины, не выключив мотор, оставив гореть фары, даже не приглушив радио, и торопливо прошел вдоль цепи, ограждавшей станцию Фишера по обслуживанию.

– Джесс, как вы относитесь к недавним актам вандализма в синагогах и прочих еврейских сооружениях?

– Сказать по правде, Жанна, меня это даже не удивляет. Я столько времени твердил тем, кто желал слушать, что в этой стране незримо бьется большое трепетное сердце, полное ненависти к евреям. И по-моему, последние акты героизма лишь подтверждают мои слова.

* * *

Доберман, тихо дремавший под передним крылом «мерседеса», услышал знакомые шаги, вскочил с места и встал в стойку у ограды, угрожающе скаля зубы. Уолкер хихикнул.

– Неужели можно безнаказанно оставаться нацией роботов, нацией ростовщиков, мошенников и лжецов, нацией, запятнавшей себя позором бесчестья и предательства, и не осознавать, какую ненависть это рождает в честных сердцах! Какие ответные действия влечет за собой!

* * *

Уолкер пнул решетку ограждения, и собака с рычанием прыгнула на него, царапая когтями металл.

– Заметьте, Жанна, антиеврейские выступления знаменуют крушение надежд белых американцев-христиан. Ибо кому заступиться за них? Абсолютно некому. У негров есть Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Национальная городская лига, к услугам евреев – вся пресса и телевидение, латиносы – под крылом католической церкви; даже у индейцев есть свой правоохранительный орган. Но кто выступит в защиту белых американцев-христиан?

* * *

Уолкер приставил «магнум» 357-го калибра к ограде, потом протолкнул его внутрь. Псина кинулась на оружие и сжала челюсти. Раздался сдавленный хрип, и в воздух полетели куски плоти. Правую половину собачьей морды снесло вчистую, на том, что осталось от левой, застыл тусклый безжизненный взгляд, как у чучела. Кровь хлынула на гладкий лоснящийся бетон. Туловище добермана боком пропрыгало несколько шагов, пошатнулось и рухнуло. Черные изящные лапы вздрогнули, царапнув когтями воздух, и оцепенели.

– Известно ли вам, Джесс, что очень многие – например, Джерри Кан из Еврейского вооруженного сопротивления – обвиняют в осквернении синагог именно членов Калифорнийского клана?

– Простите, Жанна, что я смеюсь, но меня это просто восхищает! Этот еврей Джерри и молокососы из его банды готовы свалить на нас половину преступлений, совершаемых в Южной Калифорнии. Вынужден признаться, что к последним событиям члены клана совершенно непричастны. Но, кто бы ни устраивал подобные патриотические акции, я был бы рад пополнить наши ряды такими людьми. Очень рад. Ибо только действуя с ними заодно, нам удастся вывести страну на правильный путь.

* * *

Уолкер дал газ, и машина с ревом умчалась.

Эстер плакала, оттирая раковину в туалете фотоателье. Слезы катились по щекам и капали с кончика носа. Она выпрямилась, вытерла лицо. Поймала свое зареванное отражение в зеркале и тяжко вздохнула.

– Господи, на кого я похожа!

Выйдя из туалета, она прошла через приемную, открыла ключом входную дверь и оказалась на бульваре Робертсона. Промокнув лицо, Эстер прислонилась к стене. Через секунду появилась Луп с двумя дымящимися чашками кофе. Не говоря ни слова, она протянула одну из них Эстер. Та взяла ее столь же безмолвно. Луп по-индейски присела на корточки и сделала глоток. Мимо проехала патрульная машина, полицейские кивнули девушкам.

– Que pasa, hermana?[59] – наконец произнесла Луп, взглянув на Эстер.

Эстер молча покачала головой.

Луп окинула взглядом пустынный бульвар. На противоположной стороне размещался магазин, торговавший здоровенными кукольными домиками. Это называлось «усадьба в миниатюре».

– Опять он, – произнесла Эстер наконец. – Все мой Бобби.

Она отхлебнула кофе. Луп молча смотрела на улицу.

– Кажется, он снова начал колоться.

Луп пожала плечами.

– Но ведь он на свободе всего два дня. Даже меньше. Дай ему оглядеться, chica![60]

Эстер мотнула головой.

– Я его слишком хорошо знаю, Луп. Я это чувствую. Такое впечатление, что у него внутри какой-то нарыв который болит все сильнее и сильнее, покуда не созреет. А Бобби места себе не находит и успокаивается только тогда, когда вкатит себе героина.

– Дай ему время, дорогая. Ведь он год провел за решеткой. Потерпи.

Эстер снова начала плакать. Рыдания душили ее, слезы текли по шекам. Она всхлипнула.

– Кажется, он обманывал меня. Наверняка кололся и в тюрьме. Потому сейчас такой вздернутый. Он все время тащится, понимаешь, и не собирается завязывать.

Луп подняла на нее глаза.

– Ты правда так думаешь?

Эстер кивнула.

– Уверена в этом.

– Что же дальше? – Луп выпрямилась, разминая ноги.

Эстер выплеснула остатки кофе в сточную канаву, стряхнула последние капли. Она устало согнула спину, потерла шею.

– Не знаю. Луп. Одно мне известно точно: по новой я этого ада не выдержу. Конец. Нет выхода. – Она вздернула голову в дымное ночное небо. – Как мне все обрыдло.

Помятый «форд» Голда, тарахтя, отъехал от Малхолланда и, набирая скорость, поехал вдоль ряда кедровых деревьев. Там, где кончались деревья, дорога переходила в равнину, простиравшуюся до самого холма. На стоянке был припаркован красный «корвет» Шона Заморы. За ним виднелись несколько полицейских мотоциклов, мигавших красными огоньками, и фургон следователя. В свете фар можно было различить фигуру Заморы, который сидел на крыле «корвета» в наброшенной на плечи куртке и поглощал йогурт из бумажного стаканчика. Голд выключил мотор и вышел из машины. Земля под ногами была сухой и твердой. Легкий ночной ветерок со свистом пробегал по высушенной солнцем траве, словно нож, вспарывающий ткань. Патрульный вертолет кружил на высоте четверти мили над горным склоном, заливая округу призрачным белесым светом прожекторов.

Замора поднялся, выбросив пустой стаканчик из-под йогурта.

– Я здесь, как вы и просили. Что случилось? Что нам предстоит?

– Пока не знаю. Мне позвонили. Пойдем посмотрим, – буркнул Голд, зажав во рту незажженную сигару.

– Не курите, а то всех переполошим.

Голд, что-то пробормотав, прошел между полицейскими машинами. У подножия холма была натянута желтая полицейская ленточка. Одетый в форму полицейский преградил Голду путь. Голд показал ему удостоверение, и тот отступил со словами:

– Прошу прощения, лейтенант.

– Где Лиггет и Ляйтель?

– В доме, вниз по дорожке, она как раз ведет к пруду.

Голд скользнул под ленточку ограждения. Замора последовал за ним. Тропинка, петляя, огибала склон и спускалась к водоему неправильной овальной формы. На противоположном берегу стоял дом в калифорнийском стиле, низкий, выстроенный без плана. Он был поставлен на бетонные сваи, вбитые в скалу. Свет горел во всех окнах. Голд с Заморой обогнули прудик и тихонько постучали в заднюю дверь. На пороге появился огромный, толстый, смуглокожий человек.

– Джек, погоди немного. – Мужчина что-то сказал в дверь и вышел в патио.

– Мы вас не разбудили? Есть новости, которые заинтересуют вас.

– Сэм, познакомься, – мой новый помощник, Шон Замора. Шон, а это следователь по уголовным делам, Сэм Ляйтель.

Мужчины пожали друг другу руки. Ляйтель оглянулся на дом и заговорил сухим шепотом: