Докурив, Эстер тут же зажгла новую сигарету. Она бросила «бычок» на бетонный пол и нервно растерла его, превратив в небольшое табачное пятнышко. Все это время она не отрывала глаз от огромных, покрытых ржавчиной часов, висевших на пожелтевшей стене. С коротким металлическим скрежетом минутная стрелка передвинулась еще на одно деление вперед. Эстер тут же подошла к тюремной проходной. У толстой негритянки, которая сидела за столом, была короткая мужская стрижка. Охранница перевела на Эстер скучающий взгляд.

– Успокойся, милая, – проговорила она с сильным алабамским акцентом. – Через несколько минут они его выпустят. Сама знаешь, бумаги надо оформить.

Эстер вышагивала по пустой комнате ожидания, яростно затягиваясь и ежеминутно бросая взгляды на часы. Когда они показали 12.04, Эстер остановилась и стала пристально следить за минутной стрелкой. Когда же стрелка дошла до пяти, Эстер взорвалась.

– Какого черта?! – заорала она на охранницу. – Судья сказал, один год и один день, и уже прошел один год и один день. И вы не имеете никакого права держать его дольше. Проклятье! Уже семь минут лишних! Уже...

Железная дверь с лязгом отворилась, и появился Бобби Фиббс. На нем был темно-синий костюм, который Эстер принесла ему в тюрьму для выступлений с показаниями в суде. Он немного прибавил в весе за этот год, и костюм был тесноват в плечах и в груди. Бобби улыбнулся и заключил жену в объятия. Эстер заплакала. Хотя она обещала себе, что не будет, но ничего не могла с собой поделать.

– О, Бобби! О, Бобби! – Слезы душили ее, и она ничего больше не в силах была произнести.

– Пойдем домой, – ласково сказал Бобби и, обняв ее за талию, повел ее наружу.

Он попросил ее ехать домой через автостраду. Бобби хотелось вдохнуть запах свободы, увидеть открытое небо над головой. Всю дорогу домой он держал руку у нее на колене, и она при каждой возможности покрывала ее своей. Когда они, держась за руки, подходили к дому на Креншо, Бобби сделал глубокий вдох и улыбнулся.

– Что это? – засмеялся он, когда она отворила дверь. Прихожая была украшена бумажными пароходиками и цветными воздушными шариками. Над камином висел большой желтый бант. А на тонких его лентах блестящими буквами была сделана надпись: «С возвращением домой!» Мамаша Фиббс улыбалась, вытирая уголки глаз. Малыш Бобби, – под очками у него были совсем сонные глазки – задудел в рожок приветственный гимн и, показывая на бант, произнес:

– Здравствуй, папочка! С возвращением домой!

– Спасибо, сынок, – торжественно ответил Бобби, взяв сына на руки. – Я ужасно по тебе соскучился.

Он посадил сына на колени, подбросил его вверх и крепко прижал к себе.

– Папочка... А ты... ты теперь насовсем домой вернулся? – спросил малыш Бобби, явно неловко чувствуя себя в объятиях отца.

– Ты чертовски прав. Я слишком долго жил без тебя. И я им больше не позволю нас разлучать.

Эстер с мамашей Фиббс обменялись беспокойными взглядами. На лице матери застыло печальное выражение.

– Мама приготовила твое любимое блюдо, – быстро проговорила Эстер. – Жареный цыпленок, спагетти и фрикадельки.

– Думаешь, я не догадался? Да я еще за квартал от дома учуял их запах. – Бобби поднялся и обратился к матери: – Здравствуй, мать!

– Здравствуй, Бобби! – Она прижала его к груди и крепко обняла, обвив руками его шею. Кулаки ее были сжаты. По щеке скатилась слеза. Она прошептала: – Мы надеемся на тебя, сынок.

– Не волнуйся, мама. – Он мягко отстранил ее. – Не волнуйся.

Позже они все сидели за столом и смотрели, как он ест. Эстер без умолку болтала обо всем подряд: о новых контрактах, которые ей удалось заключить, о том, как прошлой ночью ей пришлось начать работу в пять часов, чтобы приехать за ним в тюрьму, о том, что Бобби ждет работа в столовой.

– Ну, крошка, – проговорил Бобби, набивая рот хлебом, который он обмакивал в соус, и спагетти, – если у тебя столько забот, тебе ведь нужна помощь. Так почему бы мне не начать работать на тебя?

Все смущенно затихли. Потом мамаша Фиббс сказала:

– Не думаю, Бобби, что они разрешат это.

Бобби отмахнулся.

– А почему бы нет? – Он облизал пальцы.

– Не думаю, что они разрешат тебе работать в таких условиях, где твоя жена будет единственным твоим начальством.

– Хм. – Бобби оглядел сидевших за столом. – Ну, может, потом, попозже, а?

– Конечно, – уверенно сказала Эстер и погладила его по руке. – Конечно. Когда-нибудь наступит этот день.

В середине ужина мамаша Фиббс сгребла в охапку заснувшего на кушетке малыша Бобби и отнесла его наверх в постель. Бобби ел, а Эстер сидела рядом с мужем, полуобняв его одной рукой. Мамаша Фиббс спустилась вниз, накинув на плечи пальто. Она все время мерзла, даже в августе.

– Ну, мать, это было мощно, – сказал Бобби, отодвинув пустую тарелку. – Ничего подобного в тюрьме не ел. Ничего подобного. – Он рыгнул и причмокнул губами.

– Я рада, что тебе понравилось, сынок. Я с огромным удовольствием для тебя готовила. – Она улыбнулась. – А теперь я, пожалуй, пойду домой.

– Мама, – Эстер поднялась из-за стола, – не уходите так скоро, – проговорила она, втайне радуясь, что мать уходит.

– Нет, я пойду, – твердо повторила мамаша Фиббс. – Обними и поцелуй меня на прощание, сынок.

Бобби быстро встал, и мать снова крепко прижала его к себе.

– Я и вправду очень рада видеть тебя дома, сынок. – Она отстранила его, все еще не отпуская. – Надеюсь, что ты никогда туда больше не вернешься.

– Я же сказал, не волнуйся, мама, а это значит, не волнуйся.

Мамаша Фиббс застегнула верхнюю пуговицу на пальто и открыла дверь.

– Несколько дней я побуду в стороне, чтобы вы, молодые, могли побыть одни. Позвоните, если надо будет присмотреть за малышом. Я буду только рада.

– Спасибо, мама, – сказала Эстер и заперла дверь. Она повернулась к мужу и прислонилась к двери. Бобби игриво улыбнулся ей. Эстер засмеялась.

– О чем, – кокетливо спросила она, – о чем ты думаешь?

Бобби сел на кушетку и, похлопав по колену, сказал:

– Иди сюда, крошка.

– Мне надо бы убрать со стола.

– Э, нет. Не сейчас.

Эстер подошла, а Бобби, потянув ее вниз, на кушетку, начал яростно целовать. Она было оттолкнула его, но поцелуи стали мягче, и Эстер жадно отвечала, обвив шею мужа руками. Он лег, а она покрывала его лицо маленькими поцелуями, нежно приговаривая: «О, Бобби, Бобби...» Он стал расстегивать пуговицы на юбке, но Эстер сказала:

– Пойдем наверх, в постель.

Она взяла мужа за руку и повела за собой. Дойдя до верхней площадки, он поднял ее и на руках понес в кровать. В темной комнате они раздевали друг друга. Ее руки ощупывали его плечи и грудь.

– О, Бобби, как же долго тебя не было.

Он положил ее на спину и закинул ее ноги себе на плечи.

– Ты ведь знаешь, кроме тебя, никого не было, Бобби. Никого, дорогой. Я ждала, я ждала тебя, – вскрикнула она, когда он вошел в нее. Она обхватила его спину и изогнулась, вбирая его в себя.

– Трахай меня, Бобби. Просто трахай! – простонала она. – Мне так этого не хватало!

Он что-то пробормотал, и она почувствовала, как он содрогнулся и обмяк. Он уткнулся лицом ей в шею и после долгой паузы произнес:

– Прости, Эс.

– Останься во мне, Бобби. Это так хорошо. Останься во мне.

Ее руки скользнули вниз, и она стала легонько царапать его ягодицы. Еще и еще. И еще, пока его член снова не налился силой. Стоя на коленях, Бобби раскачивался взад-вперед, потом громко застонал, и влагалище её увлажнилось его семенем. В страстном порыве она крепко прижала его к себе и почувствовала, что он содрогается от рыданий.

– Все в порядке, малыш, – ласково проговорила Эстер. – Все в порядке.

Голд пришел на работу рано. Он купил чашку кофе и сливочный сыр в автомате между этажами и принес завтрак в свой новый офис. Он сел за стол, достал принесенную из дому газету и начал есть и читать. На третьей странице красовалась фотография, на которой он швырял Джерри Кана на капот «тойоты». Заголовок гласил: «Полиция сдерживает натиск командующего ЕВС. Арестов не зарегистрировано». В коротеньком комментарии к снимку сообщалось, что этот случай – типичное проявление возросшей напряженности между лос-анджелесским департаментом полиции и Ортодоксальной еврейской общиной. Причем к обострению отношений, по мнению газетчиков, привело резко возросшее в последнее время количество актов антисемитского вандализма. Голд был доволен, что его имя нигде не упоминалось. Кроме того, насколько ему удалось понять из газеты, новых происшествий такого рода этой ночью не было. И этому он тоже был очень рад. Когда Голд пришел на службу, он сразу, еще внизу на контроле, проверил – для спецотдела ничего не было. И теперь, за кофе и газетой, он наконец закурил свою первую сигару. И ничего, что весь его штат в лице Шона Заморы на десять минут опаздывал на работу.