Черри Пай недовольно скривилась, услышав, как непочтительно называют ее начальника.

– Присядьте, пожалуйста. Господин начальник примет вас через минуту.

Черри Пай стала легендой отделения в первые же дни занятий в академии, когда вдруг в самом разгаре урока по физподготовке остановилась поправить свой бюстгальтер размера 38-D. Весь класс, включая инструктора, тоже остановился, с интересом наблюдая за этим. К середине второй недели половина студентов академии стала как бы случайно наведываться в гимнастический зал, чтобы посмотреть, как прыгают у нее груди. Именно, там и увидел ее Гунц, и с тех пор она стала его личной секретаршей.

Голд плюхнулся на пышный, обтянутый кожей диван.

– Ну, как они у тебя, все еще прыгают, Черри?

Черри Пай презрительно уставилась на него поверх своих впечатляющих форм.

– Простите?

Голд взял журнал «Ло инфосмент ин Америка» и начал рассеянно листать глянцевые страницы.

– Ты в курсе того, что творится? – Он кивнул в сторону двери, ведущей в кабинет Гунца. – Знаешь, что твой любовничек лишил одного бедолагу полицейской пенсии не далее как сегодня утром?

И без того холодный взгляд Черри оледенел уже окончательно. Она вырвала из пишущей машинки, письмо, которое печатала, и скомкала. Подержала шарик над корзиной, сверкая взором, и уронила в нее.

– Пойду скажу господину Гунцу, что вы здесь. – Она выплыла из приемной, оставив Голда в одиночестве.

Голд сорвал целлофановую обертку с сигары и закурил. Он знал, что Гунц ненавидит курильщиков – все в отделении знали это, – особенно тех, кто курит сигары. Ну и хрен с ним, подумал Голд. Если отберет у меня бляху, я хоть по крайней мере провоняю в отместку весь его вшивый офис.

Голд поискал взглядом пепельницу на столиках орехового дерева, потом на столе Черри Пай. Не найдя, сунул обгорелую спичку в керамический горшок с бостонским папоротником. На стене за спиной у Черри были развешаны десятки фотографий в рамках. На каждой из них красовался Гунц, пожимающий руки разным знаменитостям. На каждой – практически в одной и той же позе: Гунц всегда справа, с широкой улыбкой прирожденного политикана, лишь знаменитости были разные. Обычные для Голливуда персоны: Хоуп, Хестон, Пек.

Синатра. Синатра был на нескольких. Висели здесь и целых шесть снимков Рональда Рейгана во всех ипостасях – в качестве актера, губернатора Калифорнии и, наконец, президента. Были фотографии и других, менее знаменитых людей. Их сопровождали подписи, на тот случай, если несведущий посетитель не сможет сообразить, кто именно из этих чрезвычайно занятых персон выкроил время, чтобы пожать руку своему старому доброму другу Алану Гунцу. Одна из подписей гласила: «Джозеф Шульц, госсекретарь». На этом снимке Гунц все еще был начальником отделения. Под следующим снимком говорилось: «Тим О'Нил, спикер парламента». Под еще одной стояла подпись: «Один из ведущих голливудских продюсеров». Голд усмехнулся. На первой фотографии, где Гунц красовался в форме начальника, он жал руку своему предшественнику, Дэриэлу Гейтсу. Затем Голд пытался сообразить, каким это образом на стену попал снимок Гунца, где он обнимает за плечи Франсуа Миттерана, и знал ли тогда Гунц, кто это такой, но тут за спиной у него отворилась дверь.

– Начальник просит вас... О Боже! – воскликнула Черри Пай. – Да вы курите!

– Вы очень наблюдательны, Черри. Вам следовало бы стать полицейским, – заметил Голд, проскальзывая мимо нее в кабинет шефа полиции Алана Гунца.

Черри Пай последовала за ним, причитая:

– Но с этим нельзя... Туда нельзя! Вы не можете...

Гунц восседал за огромным полированным, девственно чистым столом и говорил по телефону. И стол, и лоснящееся кожаное кресло Гунца находились на возвышении, примерно на фут выше, чем вся остальная мебель в комнате. Тоже своего рода легенда лос-анджелесской полиции. Таким образом начальник мог всегда говорить со своими подчиненными свысока. Гунц, все еще мягко и неслышно шептавший что-то в трубку, уставился на сигару Голда и не сводил с нее глаз. Голд улыбнулся ему и передвинул окурок в другой уголок рта.

– Как поживаешь, Алан?

Гунц продолжал смотреть на него невидящим взором, как сквозь стену. Черри Пай, снующая между ними, прошипела Голду:

– Немедленно выньте изо рта эту вонючку! Сию же секунду! Шеф не разрешает!

– Не суетись, Черри. Если Алан против, пусть сам мне скажет.

Черри кипела. Она уже подумывала о том, чтобы выдернуть сигару у Голда изо рта. Тот угадал ее намерение.

– На твоем месте я бы не стал этого делать, Черри, – сказал он тихим, но отчетливым голосом.

– Сержант Пай, – произнес Гунц, на секунду оторвавшись от трубки и прикрыв ее ладонью. – Это все, вы можете быть свободны. Все в порядке.

– Но Алан... – пробормотала она.

– Довольно. Ступайте, сержант.

Черри Пай помедлила секунду. Гнев не давал ей сосредоточиться. Затем, повиливая круглым задом, вышла и мягко притворила за собой дверь.

– Еще минуту, лейтенант, – сказал Гунц, и впервые за все время посмотрел Голду прямо в лицо, затем снова зашептал что-то в трубку. Эта его тактика также была частым предметом обсуждения среди коллег. Стервец начальник мог продержать вас вот так, стоя, добрые полчаса, пока вы не начинали потеть от страха. А сам все продолжал шептать в свою треклятую трубку. Никто из ребят не верил, что на том конце провода кто-то есть.

– Нет проблем, Алан, – ответил Голд. И заметил, как Гунц слегка поморщился, услышав, что его называют по имени.

Голд отодвинул низкое кресло от стенки и плюхнулся в него. Скрестил длинные ноги, глубоко затянулся и подмигнул Гунцу. Тому понадобилось все самообладание, чтоб сделать вид, что он этого не заметил. Голд откашлялся, цыкнул зубом, протер пыль на туфлях задней стороной брючин. Гунц не реагировал. Тогда Голд достал маникюрные ножницы и начал подрезать ногти, бросая обрезки на ковер. Гунц пробормотал нечто, отдаленно напоминающее «до свиданья» и повесил трубку.

Он смотрел на Голда холодными жесткими глазами и молчал. Еще одна из его уловок. Прожигать тебя насквозь недобрым взглядом, чтобы собеседник раскололся и заговорил первым.

– Я так понял, Алан, ты хочешь мне что-то сказать. А если собрался просто строить глазки, то мы могли бы встретиться в кафе «Свим».

Голд приподнялся с кресла.

– Сидеть, лейтенант! – рявкнул Гунц. Это был худенький мужчина лет пятидесяти пяти с короткой флотской стрижкой, немного смягченной для телевизионных камер.

Голд сел.

– Что у тебя на уме, Алан?

Однако Гунц не торопился с объяснениями. Скрестил руки на груди и развернулся в своем вращающемся кресле так, чтобы видеть из окна окутанные смогом небоскребы Лос-Анджелеса. Затем покачал головой и издал скрипучий смешок.

– И это считалось когда-то лучшей полицией в мире! Это...

– Да ради Бога, Алан!

– Лучшей полицией в мире! В мире! Теперь же мне приходится иметь дело с копами, которые занимаются грабежами, которые путаются с герлскаутами...

– Я пришел сюда не для того, чтобы слушать это дерьмо!

– Которые занимаются контрабандой, наркотиками...

Оба они повысили голос.

– Которых нанимают, чтобы совершать убийства!

– При чем тут я, черт подери?

– А при том, что все начинается с таких, как ты! – Гунц развернулся к Голду лицом. Оба они теперь кричали. – Именно с таких, как ты! – И он ткнул пальцем в Голда.

– Да пошел ты на хрен, Алан! Чего тебе нужно? Моя бляха нужна? Так и скажи. Ты ведь большой человек, Алан. Попроси ее у меня. Но учти: так просто я тебе ее не отдам!

Гунц взял себя в руки. Сложил пальцы рук вместе и испытующе уставился на Голда.

– Я только об этом и мечтаю, – тихо произнес он. – Вот уже лет двадцать ты у меня словно заноза в заднице. Ты – позор моего отделения, ты – черное пятно на его репутации! Тебе известно, например, что покойный мистер... – он заглянул в листок бумаги на столе, – мистер Уэтерс, которого ты устранил в ходе этого весьма подозрительного ограбления банка в пятницу утром, стал твоей восьмой жертвой на протяжении всей твоей блестящей карьеры? Или ты уже потерял им счет?