— Да и мне всегда хотелось поступить как-нибудь в этом духе. Но никогда не хватало смелости.

— А о чем же ты мечтал?

Она поцеловала его в лоб.

— О том, что увижу на улице красивую женщину, пойду за ней, запущу руку ей под платье, а она обернется, посмотрит на меня и скажет: «Большое спасибо».

Она рассмеялась:

— Да, едва ли ты решился бы на такое.

Ее рука принялась блуждать по его телу, и они занялись любовью еще раз. После чего застыли друг у друга в объятиях, уже познавшие близость и все же такие далекие.

— Когда я была маленькой, мне хотелось стать балериной. И я часто мечтала о том, что меня увидит сказочный принц, и влюбится в меня, и унесет на руках к себе в замок, и после этого мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.

— Ну и удалось тебе встретить сказочного принца?

— К великому сожалению, он оказался говнюком.

— Извини.

— Я встретила его в колледже. Он был профессором. Вел курс английской поэзии XVII века. И когда я впервые увидела его…

Прислушиваясь к ее открытому, беспощадному повествованию о самой себе, он испытывал внутреннее напряжение, потому что знал, что не смог бы ответить ей откровенностью на откровенность. Ни слова правды о самом себе не имел он права ей поведать. Он жил без друзей, без любимой — и для того, чтобы выжить в этом мире, ему уже давно пришлось отказаться от каких бы то ни было чувств. Сейчас эмоции были погребены в его душе так глубоко, что их можно было считать больше не существующими. Каждый раз, когда он занимался любовью с женщиной, в мозгу у него, как сигнал бедствия, вспыхивали давнишние слова Сивера: «Будь осторожен с женщинами. Откровенность с ними грозит гибелью». В Бюро была разработана «легенда» Алехандро Монэхена, в которой не было ни слова правды: идиллическое детство, нежно любящие родители, детская любовь, школа, подлинная любовь, разрыв вслед за нею, желание стать певцом и борьба за достижение этой цели. Ему столько раз приходилось повторять свою «легенду», что он чуть было сам не поверил в нее. Сжимая сейчас Энн в объятиях и рассказывая ей в очередной раз «легенду», он мысленно молился о том, чтобы когда-нибудь ему удалось зарыться в самого себя и разобраться в своих собственных чувствах, а потом поведать какой-нибудь женщине о том, каким отчаянно одиноким и вечно настороженным ощущает он себя в царстве лжи.

Они лежали обнявшись, лежали, упиваясь отпущенными им мгновениями, лежали, прислушиваясь к негромким ночным звукам за окном. Затем совершенно неожиданно он объявил ей, что должен ехать домой, чтобы выгулять собаку. Он оделся, записал номер ее телефона, сказал, что позвонит ей, и откланялся. Приехав домой, он забрался в свою холостяцкую постель. Собаки у него не было. Строго говоря, у него не было ничего из того, что принято соотносить с нормальной жизнью.

Баржа с алым парусом на носу медленно двигалась на фоне вечернего неба вниз по течению Нила. Звучавшая на палубе музыка разносилась далеко окрест. На берегу собралось огромное множество людей, жаждавших лицезреть свою царицу. Между тем полуобнаженные рабы подносили царице Клеопатре и Чи-Чи Моралесу яства на золотых блюдах.

Алехандро в тунике и сандалиях двинулся к пирующим, неся высоко над головой блюдо с заморскими фруктами, на дне которого был спрятан кинжал, смазанный ядом кобры.

У входа в павильон, в котором происходило пиршество, главный евнух тщательно проверял каждое блюдо, дабы убедиться, что специальные дегустаторы отведали его, прежде чем оно будет подано царице. Так же он поступал и с напитками. Подойдя ближе, Алехандро увидел женщину по имени Энн: стоя у входа в павильон, она беседовала с другими женщинами, лица которых ему тоже были знакомы. Все они глядели на него и о чем-то шептались…

Алехандро проснулся в холодном поту. Этот проклятый сон. Каждый раз ему снится, что он вот-вот подойдет к ней, но в этот момент просыпается. На сей раз его разбудил телефонный звонок. Протянув руку, он снял трубку и поднес ее к уху:

— Алло?

— А ты уверен, что тебе не хочется завязать прямо сейчас?

— Ты что, вообще не спишь? — спросил он у Сивера.

— Не сплю.

— Но ведь тебе заранее известен ответ на этот вопрос! Так ради чего ты звонишь посреди ночи?

— Сейчас девять утра. И мне хотелось бы удостовериться в том, что ты запомнил время и место.

— Запомнил, — ответил он, швырнув трубку.

После этого он пошарил рукой возле кровати, обнаружил корзинку, полную старых шлепанцев и прочей обуви и, вытащив первую попавшуюся туфлю, швырнул ее под кровать. Просыпаясь утром, он никак не мог вспомнить содержание ночных телефонных разговоров и недавно завел этот странный обычай — после каждого ночного звонка швырял под кровать старый башмак. Найдя башмак поутру, он каким-то непостижимым образом запускал механизм памяти. Сейчас он повернулся на бок, вспоминая о женщине по имени Энн. Он еще ощущал на своем теле ее запах. Ему захотелось, чтобы она оказалась с ним сейчас в этой постели. Но она исчезла, она списана раз и навсегда, так он поступал и со всеми предыдущими женщинами. Отсутствие эмоций пугало его: в этом чудилось нечто нечеловеческое. «Да и черт с ним, надо бы выспаться», — подумал он, пытаясь преодолеть иррациональное беспокойство, возникшее у него в душе. Но спать он уже не мог: недавний сон и внезапный звонок прогнали сон окончательно.

Обжигающие струи ледяной воды из-под душа смыли воспоминания и о сновидении, и о ночной подруге. Побрившись, он подошел к музыкальному центру и включил компакт-кассету. На всю квартиру зазвучали мелодичные голоса братьев Клэнси, исполняющих ирландские народные баллады. Он вернулся в спальню, надел всегдашние джинсы, черную спортивную рубашку, обул черные туфли на босу ногу. Пройдя на кухню, он сварил кофе и с чашкой в руках вышел на балкон.

Поглядев с балкона своей шикарной квартиры на Пятой авеню на Вашингтонскую арку — мраморные врата, возвышающиеся над въездом в Вашингтон-сквер-парк в начале Пятой авеню, — он увидел, что время и химические испарения изрядно и не в лучшую сторону изменили черты лица незабвенного Джорджа. Причем арка заметно обветшала за те семь лет, что он живет здесь, в квартире, снятой на деньги Бюро, подумал он, отхлебнув кофе, и отступил в комнату. Теперь его внимание привлекла ацтекская маска, прилаженная им самим у входа на балкон. Оглядевшись по сторонам, он испытал определенное удовлетворение: повсюду в его квартире ощущался налет индейской культуры.

Братья Клэнси пели сейчас о «печалях», и он вспомнил о том, как его дедушка-ирландец, которого уже давным-давно не было в живых, рассказывал ему о том, что такое Великий Голод. И вспомнил бесчисленные рассказы своей бабки с материнской стороны о Конкисте — о том, как испанцы разрушали индейские города, и сжигали библиотеки, и убивали жрецов. Он подумал о том, как его дедушка-ирландец и бабушка из племени тараскан повели бы себя, если бы им было суждено познакомиться. Да превосходно поладили бы, решил он и невольно улыбнулся. Алехандро Монэхен — полиглот по несчастью, подумал он, бросив взгляд на часы. Увидев, что уже пол-одиннадцатого, он наскоро проглотил остатки кофе и вышел из квартиры.

Сивер может и подождать, перед встречей с ним Алехандро должен зайти в банк и перевести матери в Зихуатанеджо девять тысяч долларов из тридцати, полученных им накануне от Чи-Чи. У внедренных агентов не бывает страховых полисов, поэтому таким способом он старался позаботиться о том, чтобы его семья ни в чем не нуждалась, если он сам внезапно исчезнет с лица земли, что весьма вероятно для человека с таким родом занятий, как у Алехандро.

В одиннадцать утра Алехандро вошел в гостиную явочной квартиры на Восточной Пятьдесят пятой улице и бросил на диван, на котором восседал его начальник, конверт, полученный накануне от Чи-Чи, произнеся при этом:

— Подарочек от Чи-Чи в знак признательности за знакомство с банкиром.