«Этапом на Черняховск с Валентином Петровичем, — пишет В. Антропов, — я пошел 18 мая 1981 года. В Новочеркаской тюрьме нас семерых дураков доблестные чекисты втолкали вместе с уголовниками в тесный черный воронок. Мест было человек на 10-15, но нас загрузили 37, а замешкавшихся травили овчарками. В Вильнюсе нам повезло: побыли в отстойнике только до вечера и опять воронок. Довезли до вокзала. Высадили вместе с уголовниками. Автоматчики с овчарками взяли в кольцо. И вот тут-то произошло чудовищное: душевнобольной, испытывающий галлюцинации вдруг побежал прямо на солдата с автоматом, тот опешил, был опрокинут, но потом очнувшись, полоснул по больному длинной очередью. Больной упал. Две пули засели в его теле — одна в ноге, другая в плече. Первая раздробила бедренную кость, и душевнобольной стал двойным инвалидом.

Пятого июля 1981 года мы прибыли в Черняховскую тюрьму-психушку. В бане нас раздели донага. Сидели и ухмылялись врачи-офицеры, одетые не в белые халаты, а в форму внутренних войск. Я попал вместе с Валентином Соколовым на первое отделение, где майор Михаил Устинович Плискунов приступил к выполнению приказа КГБ — применить к нам интенсивное лечение. Он закалывал нейролептиками поэта В. Соколова. Его казнили. Убивали медленно, планомерно. Мы пытались ему помочь: когда его сильно корежило, передавали корректор — циклодол и сухой чай, чтобы хоть как-то нейтрализовать действия нейролептиков. Валентина Петровича кололи даже за то, что он кормил хлебными крошками голубей на подоконнике.

Когда палачи довели поэта до такого состояния, что он в любое мгновение мог умереть, они поспешили отправить его обратно в Новошахтинскую больницу, что бы он умер как бы на свободе. Он умер 7 ноября 1982 года. Ну, что было потом? Меня выписали в больницу общего типа в город Шахты по месту жительства.

Я, конечно, не знал, находясь в Шахтинской психушке, что моего друга нет в живых. Я попросил поехать в Новошахтинск Николая Борзина, который тоже был в Черняховске навестить Соколова. Борзин в 1984 году, осенью, поехал и привез мне печальную весть, Валентина Петровича нет в живых. Потрясенный этим трагическим известием, я изготовил триста листовок с призывом к борьбе против режима, а в конце поместил стихи Валентина Зэка (псевдоним поэта):

Из сумасшедшего дома я отпросился домой — перетаскать матери уголь. Меня отпустили до семи вечера. Побыв дома, сделав что надо для матушки, вечером я разбросал около центрального универмага листовки и кнопками приклеил штук сто в людных местах. Пришёл в дурдом к семи вечера. Через три недели явились КГБисты и вызвали меня в кабинет заведующего Шахтинского ПНД Тысячной. Все были в штатском. Сунули мне в нос мою листовку и спросили:

— Твоя работа?

Вышли они на меня по известным стихам Зэка „Топоры“, препираться не имело смысла, я выпучил только глаза и заорал, как идиот, на всех:

— Какого человека загубили! Но ничего, он обронил знамя борьбы, а мы понесём его дальше!

Суд состоялся первого октября 1985 года: семь лет лишения свободы с конфискацией имущества.

12 марта 1992 года я вышел на свободу. Валентин Зэка навсегда остался в ГУЛАГе».

Так вспоминал события тех лет друг поэта Валентин Антропов.

Много лет назад, в Америке, я получил письмо из Советского Союза, от незнакомого мне человека, художника из Новошахтинска, Рамонова Алексея. В своём письме он кратко излагал, что совершенно случайно нашел мой адрес и что ему удалось отыскать могилу поэта.

«О Валентине Соколове я знал ещё давно — из передач западного радио, — писал Алексей Рамонов, — но тогда сквозь рёв шумогенераторов было трудно понять что-либо конкретно. Я знал, что этот поэт жил в этом городе, где живу я, и умер в местной психбольнице 7 ноября 1982 года. Первое, что мне пришло в голову, — начать поиски могилы поэта на кладбище. Я исходил наше городское кладбище вдоль и поперёк в надежде отыскать крест или дощечку со знакомой мне фамилией, но все мои попытки оказались напрасными. Тогда я стал опрашивать разного рода людей, пока мне не указали на человека по фамилии Була Владимир Иванович, который частенько попадает на лечение в психбольницу и был к тому же соседом по дому Соколова, где жила Ксения.

Владимира Булу я застал пьяного в дым.

— Сможете ли вы показать мне могилу Валентина Соколова? — спросил я.

— В любое время дня и ночи, — ответил он.

— Вы же многим копали могилы, так почему вы запомнили именно могилу Соколова? — поинтересовался я.

— Многие — это многие, а Валентин Соколов был не такой, как все. Этот человек не простой, в нем что-то было, чего у других не бывает, — ответил Була.

Приехали на кладбище. Була говорит, что могила у третьей дороги, в то время как я только две насчитал, — так я думаю: пьяный же он, так пусть будет для него три. Однако Була оказался прав, едва заметная на самом краю кладбища третья дорога пересекала его поперёк. Небольшой холмик, заросший бурьяном, без всякой таблички, а вокруг ограда других могил со звездочками, а рядом — бок о бок с холмиком Валентина — могила милиционера. Действительно, получается вечный заключенный, как когда-то о Соколове отозвался его солагерник писатель Синявский. Сейчас я могилу в порядок привёл и организую сбор средств, чтобы памятник поставить.

Родился Валентин Петрович 24 августа 1927 года в городе Лихославль Калининской области. По окончанию школы он поступил в институт стали имени Сталина.

После отбытия срока он попадает волей судьбы в небольшой скучный шахтерский город Новошахтинск, где он познакомился с женщиной по имени Ксения, которая работала в комбинате шахты имени Горького уборщицей. На работу бывшего зека нигде не принимали, и лишь с большим трудом Ксения помогла ему устроиться на свою шахту. В этот период времени Валентин ведет замкнутый образ жизни, не заводит никаких лишних знакомств и совсем не употребляет спиртного.

В августе 1958 года Соколова снова осудят на десять лет.

Освободившись в 1968 году, Валентин Петрович снова приехал в Новошахтинск и поселился опять у Ксении, у которой к этому времени подрастала дочка Женя. В течение следующих двух лет Валентин работает на той же самой шахте им. Горького, где работал до ареста. По воспоминаниям Жени, Валентин много писал по ночам: однажды к нему кто-то приезжал из его старых знакомых солагерников. Целую ночь напролёт они о чем-то крепко спорили и читали друг другу стихи.