А день рождения Полярной авиации, как организации, мы считали со времени подписания приказа по созданию авиаслужбы Комсевморпути... 1 сентября 1930 года!
Можно лишь предположить, что за Бугаевым гонялись по стране, чтобы успеть до сороковой годовщины покончить с Полярной авиацией. В противном случае, пришлось бы признавать ее заслуги в истории гражданской авиации, видимо, награждать людей, оценивать работу коллектива. Сопоставили такие факты: Арктический и Антарктический НИИ награжден орденом Ленина... А Полярная авиация, которая обеспечила все научные работы в Арктике и Антарктиде?! Имея в своем активе спасение челюскинцев, создание СП-1, других станций, войну в Арктике, обслуживание огромной территории Севера и Арктики, экспедиции в Антарктиду, ряд уникальнейших полетов, прогремевших на весь мир, и т.д, и т.п., мы, по меркам семидесятого года, не заслужили ничего, кроме приказа об «отставке».
Будем жить...
Большой радостью для всех было то, что командиром отряда оставался наш любимый Яков Яковлевич Дмитриев, в котором удивительным образом сочетались высочайшее летное мастерство, скромность, простота в общении, умение без всяких видимых усилий держать отряд в состоянии повышенной профессиональной готовности к выполнению работ любой сложности.
— Будем продолжать обслуживать Арктику, — сказал он нам на очередном разборе полетов. — Правда, нам «навесили» весомый кусок транспортной работы, продиктованной нуждами промышленных предприятий и космодрома Байконур с его отдаленными филиалами и организациями, но, надеюсь, вас это не очень испугает...
Нас не могла испугать никакая работа, больше угнетало то, что к нам изменилось отношение. Аэропорт Быково показался неуютным, чужим, неприветливым. Для базирования нам отвели грунтовый необжитый участок рядом с заводом 400. И это отряду, в котором была собрана элита Полярной авиации. Да что там «полярной» — только орденов и медалей у наших людей было, наверное, больше, чем у солдат и офицеров некоторых воинских соединений. Если раньше сразу после взлета из Шереметьева мы брали курс на северные трассы, то теперь приходилось выбираться на них по кольцевому, основательно насыщенному воздушными судами, коридору. И это называется «приблизили» наше базирование к месту работ в Арктике. К тому же добираться до места расположения отряда стало сложнее, и на вылет, случалось, экипаж прибывал основательно вымотанным. Былое ощущение, что «у нас в Москве есть родной аэродром», исчезло, растворилось, растаяло. Спасали лишь полеты.
Мы продолжали обслуживать ВШЭ, вести ледовую разведку, летать на проводку караванов. Основные виды работ оставили за нашим отрядом, а аэропорты передали региональным управлениям гражданской авиации, что сразу же привело к рождению такого явления, как местничество. Техобслуживание наших самолетов проводили в последнюю очередь, заправку — тоже. Позже и в этом стали отказывать. Доходило до смешного — нам приходилось брать в полет своих техников и мотористов, а для выполнения 100-часовых регламентных работ ждать прилета нашего инженера из Москвы. Все это и многие другие неурядицы не могли, конечно, не сказываться на настроении людей, на желании все чаще возвращаться, теперь уже в воспоминаниях, к тому, как мудро было поставлено дело в «Полярке».
Из воспоминаний М. И. Шевелева
В начале войны, когда была сформирована 81-я дивизия Дальней авиации, к нам прислали комиссара. Он мне предъявил претензию:
— Ты — замкомдива, а не создаешь мне авторитета.
И я не мог ему объяснить, а он не понимал, что авторитет никто не может создать — ни звезды на погонах, ни звания...
Теперь вы знаете, кому мы доверяли самолеты и кто брал на себя ответственность, поднимая Ил-14 взлетным весом в двадцать тонн...
— А Ильюшин не возражал?
— Были мы у Сергея Владимировича, показывали ему наши расчеты. Ведь в Арктике температуры низкие, давление высокое, весовой заряд воздуха больше, чем на материке, мощность двигателей сохраняется. Да и командиры-то наши не новички, могут учесть все эти факторы и принять грамотное решение на вылет. Выслушал нас Ильюшин и говорит.
— Ну что ж, если у вас неплохо получается, действуйте.
Он доверял нам. Даже когда перевели Полярную авиацию в состав Аэрофлота и поднялся страшный «гвалт»: на каком основании полярные летчики летают с повышенным взлетным весом, мы вернулись к Сергею Владимировичу, и он завизировал наши расчеты.
Должен сказать, что и Ильюшин, и Туполев, и Антонов, чьи машины составляли основной парк Полярной авиации, относились к нам с симпатией. Однажды у Андрея Николаевича Туполева случайно речь зашла о том, как мы для трех ледоколов, сломавших гребные валы и зазимовавших в Тикси, возили новые валы на Ту-4. Хохлов, Островенко, их товарищи разобрали отсек между двумя бомболюками, втаскивали вал длиной девять метров и весом в восемь тонн в машину, крепили его стальными хомутами, восстанавливая продольную жесткость фюзеляжа и везли. В Тикси все эти операции проделывались в обратном порядке. Андрей Николаевич услышал эту историю и кулаком меня в бок (он меня с мальчишек знал):
— Ты что делаешь? Самолет сломаешь! А я говорю ему:
— Андрей Николаевич, мы ведь тоже «не без ума делаем... понимаем»... Он захохотал, как лешак...
Вот это чеховское «не без ума делаем», ставилось во главу угла многих опытов. И это знали все генеральные конструкторы. Доводя взлетный вес Ил-14 до 19500 килограмм мы, разве, не понимали, что на самом опасном участке полета — на взлете может отказать двигатель? Понимали. И потому дополнительные бензобаки оснастили аварийным сливом топлива. В случае отказа бортмеханик рычагом срывал заглушку и машина очень быстро сбрасывала вес. А сколько этой самой смекалки потребовала от нас Антарктида! На «Комсомольской» застрял санно-тракторный поезд, и надо было вывезти людей. Москаленко сесть-то сел, а на взлете Антарктида и проявила все свое коварство. Фирновый снег режет металл лыж, они не скользят, мощность двигателей на высоте, на куполе, падает... Призадумались мы. С мощностью управились быстро. Пошли к конструкторам, они разрешили поставить на Ан-2 и на Ли-2 турбокомпрессоры с Ту-4 и получили высотные Ан-6 и Ли-2. Чухновский, пробивной человек, умел обаять многих, сдружился с рядом институтов и заводов, и мы получили лыжи с подошвами из фторопласта. Но как быть, если сесть сможешь, а для взлета площадки не хватит?
Пошли на поклон к КБ, которое делало зенитные ракеты для ПВО. Получили у них пороховые двигатели и поставили на Ли-2 — прямо на лыжи. На крылья ставить нельзя, чтобы не создать сваливающий на нос момент. А на Ил-14 установили их с тем же А. Хохловым и летчиком-испытателем Александром Арсентьевичем Лебедевым прямо под «пузо». Перелетели в Домодедово для испытаний. Начали. Лебедев — в левом кресле, я — в правом, Вася Мякинкин между нами. Разбегаемся. На скорости 60 км/и Лебедев нажимает кнопку, и тут же мы оказываемся в воздухе, как будто кто пинка сзади дал лопатой... Взлетели с очень маленькой площадки.
И таких примеров, как наши машины обрастали самыми полезными вещами, аппаратурой и становились отличными «полярниками», я бы мог привести очень много.
Многие новшества приходилось «пробивать» с трудом. Пришли мы к Ильюшину «добро» на лыжи получить. Он говорит, дескать, обсудим ваше предложение в МАПе. Пришли туда. Сидим у заместителя министра. Входит Ильюшин и прямо с порога, обращаясь по имени-отчеству к заму, говорит:
— Ребята они хорошие, я их очень люблю, но ты гони их отсюда, они из моего самолета триплан хотят сделать.
И все сорвалось на том этапе, хотя с Сергеем Владимировичем мы были друзьями. Во время войны я по линии Авиации дальнего действия с ним много работал над Ил-4. Но...
Но «не без ума делаем...» Мы присмотрелись к снегу в Арктике и Антарктиде и рассчитали, что лыжи для колесного Ил-14 можно сделать вдвое меньше по площади, чем положено по нормативам. А тут Ильюшин заболел, вместо него остался Бугайский. Показали ему, он поглядел: «Пробуйте»... И визу дал. А инженерной службе МГА лишь бы виза генерального конструктора была. Так мы лыжи сделали...
