Снова и снова просматриваю, анализирую радиограммы экипажа Петрова. Я знаю их наизусть, но проходит час-другой, и опять тянусь к ним в надежде, что не заметил какой-то «мелочи», которая даст нам ключ к разгадке молчания пропавшего экипажа. Хочется надеяться на чудо, но, похоже, от Антарктиды его не дождешься. Она заперла нас — меня на «Союзе», Голованова — в «Мирном», не давая возможности сделать хоть один полет.

Прошло двое суток... Хуже всего Белову. Несмотря на все мои доводы, он по-прежнему во всем случившемся винит себя и уходит от радиста только тогда, когда я прошу его идти спать. Выматывает ожидание метеорологической информации. На «Союзе» снимки со спутника принимать нет возможности, метеоролога нет, синоптика тоже нет. «Мирный» на «Союзе» не слышно — не проходят радиоволны. Вот и ждем, пока на «Мирном» и в «Молодежной» составят прогноз погоды и передадут нам на «Союз». Голованов несколько раз пытался прорваться в район поиска — ничего не получилось: снег, метель, видимости никакой... В «Мирном» садился в очень тяжелых погодных условиях, рискуя по самой высшей мерке.

А 20 февраля Голованов обнаружил обломки самолета. Самое худшее произошло.

21 февраля забрезжила надежда на то, что сможем провести операцию по проводке вертолета Ми-8 Юрия Зеленского в район поиска. Именно операцию... Для этого пришлось снимать с геологических работ Ан-2 Коли Пимашкина. Он должен перебросить топливо для вертолета в пункт первой посадки Ми-8. Я ухожу дальше, туда, куда Пимашкин на своей «аннушке» не достает, и сбрасываю бочки там. После этого возвращаюсь навстречу экипажу Ми-8 Юры Зеленского и тащу за собой к леднику. Там этот экипаж должен успеть осмотреть местность и тем же путем возвращаться на «Союз». Оставлять его на ночевку в том районе нельзя, поскольку жизнеобеспечения не хватит на несколько дней, а погода держится на пределе допустимого. Останутся, задует пурга, и что тогда? Спасать уже два экипажа?

Как только появились первые «окошки» в сплошной серой мути, накрывавшей «Союз», я дал команду: «По машинам!» Пимашкин ушел первым. Через «Молодежку» я связался с «Мирным», чтобы узнать, где Голованов. Он вылетел к Гауссбергу... Я чувствую, как в душе нарастает напряжение — кто-то, пытавший нас все эти дни молчанием экипажа Петрова, доводит наши муки до последней точки. Каждый раз, когда радист хватается за карандаш, внутри что-то обрывается и холод сжимает сердце.

Ан-2 Пимашкина сделал две попытки создать подбазы топлива для Ми-8, но дальше Дэйвиса пройти не мог — очень сильный порывистый ветер бил и трепал машину. Посадка была невозможна, топливо для Ми-8 вернулось на «Союз». Теперь наш черед. Сделали попытку начать операцию, но когда прошли Дейвис, Гамов, назначенный руководителем спасательной операции, вернул нас назад. Теперь опять несколько дней надо ждать погоду. Но в этом полете мы сбросили топливо для Ми-8 на первой подбазе. Теперь сидим вместе с экипажем Зеленского на «Союзе».

Не спалось. Все попытки хотя бы ненадолго забыться разрушала одна и та же мысль: «Что с людьми? Они должны были услышать гул головановского Ил-14. Почему не дали о себе знать?!»

27 февраля погода несколько улучшилась, и, еще раз обговорив с Зеленским детали полета, взлетели. Первым ушел Ми-8, мы через 40 минут, поскольку скорость самолета больше. Догнали Зеленского над первой подбазой, сбросили топливо над второй. Шли с постоянной двусторонней радиосвязью. Не давала покоя команда Гамова на наш возврат.

«Если Гамов дал такую команду, значит, никого в живых там нет, — холодная логика этого простого вывода полоснула по сердцу острой болью. — А если кто-то ранен и не может дать знать о себе? Если чудом дотянул до сегодняшнего дня, а до завтра замерзнет?...»

— Валерий Иванович, — окликнул я Белова.

Он смотрел в одну точку перед собой и не слышал меня.

— Валера, — я дотянулся к нему через колонку бортмеханика и тронул за руку.

— Я здесь... — сказал он, но я понял по его глазам, что он сейчас далеко от кабины нашего Ил-14. В другом самолете...

— Пойди попей кофейку. И позови Сапожникова....

Накануне вечером мы получили радиограмму от Голованова, в которой он рассказал о том, что увидел. Ил-14 лежит в 10-15 километрах от горы Гауссберг. Удар был страшной силы — машину разметало в прямоугольнике длиной около 1500 м. Живых не обнаружили, да и не мог бы никто выжить при таком ударе. Кругом — сплошные трещины, хаос вселенского масштаба. Даже если бы экипаж попытался посадить там самолет, уцелеть у них не было никаких шансов. Но, судя по залеганию обломков, они не видели, что находится под ними... Без вертолета в районе падения Ил-14 делать нечего, но и он должен работать очень осторожно. Метеоусловия стали ухудшаться, и Гамов решил не рисковать.

... День, как мы говорим, стоит серенький. Даем рекомендации и фактическую погоду Зеленскому. Вышли в район беды. Нашли, да — это трагедия. Надежда застать кого-то живым пропала. При таких разломах и мухе не уцелеть. Около двух часов ходили над этим местом. Сделали фотоснимки. Вывели на себя по рации Зеленского, пошли в «Мирный». Дозаправились, выгрузили моторное масло, поговорили с Головановым. Ничего нового не прояснилось. Ушли из «Мирного». Связи с Зеленским, работавшим на месте катастрофы, не было ни у нас, ни у «Мирного». Тоже начали волноваться — район-то в трещинах. Подошли на 100 километров, услышали Зеленского.

Рискуя собой, экипаж, врач и один из геологов, обладавший навыками альпиниста, провели осмотр того, что осталось от машины. Нашли погибшего бортрадиста, его журнал. Людей больше обнаружить не удалось, а «черные ящики», которые вели бы запись параметров полета и переговоров экипажа, на Ил-14 не предусмотрены. Низкое, угрюмое небо висело над нами, то и дело срывалась поземка, рваные глубокие трещины лежали так, словно ждали очередную жертву. «Хаос, наверное, существует, — подумал я. — И он находится здесь...»

Ми-8 взлетел. Погода опять портится, гору Гауссберг закрывают облака. Мы прошли над местом катастрофы, попрощались с погибшим экипажем. Ми-8 вернулся лишь к наступлению ночи.

Позднее, анализируя эту катастрофу, я мысленно раз за разом пытался найти причину гибели экипажа Петрова.

Почему они погибли? Мне нужно разобраться в этом не для того, чтобы определить, кто виноват в случившемся, а чтобы понять, как мог отличный, слетанный экипаж попасть в ситуацию, из которой не сумел выбраться. Для себя я должен сделать выводы из этой катастрофы, чтобы не дать родиться другим бедам — с теми, у кого еще не хватает опыта полетов здесь или кто придет в Антарктиду впервые.

Мне не надо перечитывать радиограммы — я знаю их наизусть, но до чего же они скупы: координаты, высота полета, скорость, действия экипажа... Ничего лишнего, только те данные, которые нас и учили передавать, выходя на связь, но как мне сейчас не хватает хотя бы проблеска тех чувств, что владели душой командира экипажа, второго пилота, штурмана, бортмеханика... Владели... В памяти встают лица погибших — веселые, грустные, усталые, задумчивые — живые лица отличных мужиков. Вместе с В. Петровым погиб второй пилот А. Кладов, штурман А. Пучков, бортмеханик В. Романов, бортрадист В. Пономарев, авиатехник В. Еремин...

Никто из них никогда уже не расскажет, что же произошло в то утро, когда они пробивались в «Мирный». По крупицам восстанавливая ход их полета, я смогу выстроить его лишь так, как подсказывает мне мой опыт и логика размышлений, хотя в Антарктиде часто случаются вещи, не поддающиеся логике.

Вылет. Они взлетели, имея летный прогноз, практически ничем не отличающийся от десятков других, по которым уходили в рейс на «Мирный» все, кто туда летал. Вначале все шло гладко, но где-то в районе «Моусона» они определили, что «в лоб» Ил-14 начинает дуть встречный ветер. Это их насторожило, но не очень... Ведь по прогнозу никакого циклона здесь быть не должно, а ветры в Антарктиде явление обычное.

Появилась облачность. Тоже вроде ничего страшного. К тому же «Мирный» передает, что погода там хорошая. Да и машину ждут не дождутся. Ветер усиливается, но они по-прежнему идут на восток. Антарктида словно заманивает их в самое «гнилое» место на этой трассе — на Западный шельфовый ледник. В моей памяти снова оживает наш полет с Костыревым из «Молодежки» в «Мирный» в 9-й САЭ с двумя тоннами взрывчатки на борту. Если они попали в такие же условия, им пришлось туго.