Темно-розовый краешек солнца стал медленно всплывать над мертвой пустыней. Я зябко передернул плечами — в радиусе семисот с лишним километров от нас нет ни одного живого существа. Гул нашего самолета не слышит никто. Сейчас Ил-14, несущий в себе восемь человек, является единственной крепостью, под чьей защитой мы хотим спасти своего товарища. Стрелка высотомера упирается в цифру 3700 метров.

Бортрадист Юра Пустохин протягивает записку — «температура на «Востоке» минус 67°» и перехваченную короткую радиограмму:

Ленинград, Броку=

Борт 41808 17 марта в 03 ч 48 мин мск вылетел из «Мирного» на «Восток», решение о посадке или сбросе будет, смотря по обстоятельствам, принимать Кравченко. С приветом. =

Лебедев –

Мы плыли над серо-сиреневой морозной равниной. Аркадий Иванович, вошедший в кабину сразу после взлета, застыл за спиной бортмеханика и вместе с ним следил за работой самолетных систем.

«А вот это уже интересно...» — я уткнулся в лобовое стекло. Чем выше поднимается солнце, тем быстрее меняет цвета пустыня. Такой я ее еще не видел — металлический налет исчезает, и мне кажется, она начинает раскаляться. «Если здесь придется идти на вынужденную, Скляров нас спасти не сможет — здесь не взлетишь...», — эта мысль кинжально входит в мозг, и я быстрым взглядом окидываю приборы. Нет, все в порядке. Экипаж работает молча и сосредоточенно.

За час до расчетного времени прибытия на «Восток», штурман увидел на горизонте черную точку:

— Дорога! Бочка на дороге!

Но «бочка» оказалась тенью от высокого заструга, возникшей при низко лежащем солнце. Однако, через несколько минут я тоже увидел черную точку:

— Кажется, бочка...

На этот раз мы действительно вышли на дорогу, которая тоненькой ниточкой петляла по застругам и была еле видна. Я повернулся к Белову:

— Ну, Валерий, теперь держись над дорогой, не отпускай ее ни на метр, как бы она ни петляла. Здесь нам ее терять нельзя. Потеряем, у нас будет всего 20-30 минут на поиски «Востока», и, если за это время не найдем, то топлива останется только на возврат напрямую в «Мирный», к морю. А найти «Восток» очень не просто, если ты не на дороге.

— Есть микрофонная связь с «Востоком» по дальней связи, — бросает мне Пустохин. Короткий разговор с Астаховым никакой радости не приносит:

— Иголку сбили, полосу, как смогли, прогладили, наледи смогли сделать только метров 100, температура минус 64 градуса, — голос Астахова звучит устало и глухо.

— При таких условиях посадку, видимо, совершить не сможем, — что я могу еще ему сказать? — Везем барокамеру, медикаменты. Пока планирую работать на сброс. Но у нас еще час в запасе, может быть, немного потеплеет. А теперь прошу Вэлло Парка следить за нами по УКВ радиостанции.

Вэлло Парк работал в этой экспедиции на «Востоке» метеорологом. Я был знаком с ним еще с 18-й САЭ. Вместе зимовали в «Молодежной». Я нередко обращался к нему за консультациями, когда возникали сомнения по поводу прогнозов погоды. У него были какие-то свои взаимоотношения с атмосферой, он отлично разбирался в физических процессах, которые в ней протекают, поэтому я и шел за советом именно к Парку. Высокий, атлетически сложенный, альпинист, Вэлло всегда говорил ровным спокойным голосом. Он не терпел фальши, тем более откровенной лжи. Вот почему я знал, что те данные, которые он мне будет давать, — это стопроцентная правда.

Через полчаса впереди показались черные риски, которые быстро стали приобретать очертания реальных предметов: вышка буровой, домики и, наконец, узкая ниточка ВПП. В наушниках я услышал голос Парка. Говорил он с легким эстонским акцентом.

— Вэлло, какая у вас температура и состояние снега на полосе?

— Минус 63 градуса, рыхлость снега на полосе небольшая, 3-5 сантиметров, иголку сбили, но укатать полностью не хватило сил.

— Понял. Теперь не отходи от микрофона и каждые пять минут давай температуру.

— Хорошо.

«Вот и отлично, — подумал я, — Вэлло никогда не выдаст желаемое за действительное, а мне сейчас нужна только правда, какой бы она жесткой ни была».

— Женя, у нас — минус 62, — снова вышел на связь Парк.

«Быстро повышается, — мелькнула мысль, — Так бы и дальше...

Дюраль фюзеляжа, сталь тросов управления, металл шасси, шланги имеют разный коэффициент температурного расширения. Где тот предел низких температур, который они способны выдержать? Как поведет себя топливо и масло? Никто никогда на такой высоте и при такой температуре, как сейчас стоит на «Востоке», Ил-14 не испытывал. Свою роль сыграть может всего один градус. Вот почему мне нужна честность Вэлло Парка...»

Станция. Снизились до 100 метров. Тоненькими прутиками торчат антенны, домики нахохлились, укрытые пышными шапками инея, будто на зимовье где-нибудь в Сибири. Только здесь в иней превращается любой «выдох» тепла из строений или из-под капюшона куртки. Вышка буровой установки, маленькая группа людей у правой обочины полосы, похожих в своих одеждах на стайку пингвинов. Мы прошли поперек над узенькой ниточкой полосы и с левым разворотом начали выстраивать короткую «коробочку».

— Пилотирование беру на себя, — сказал я, — Белов подстраховывает...

Мне вдруг показалось, что «земля» расплавлена добела, до очень жидкой массы. Я невольно вспомнил, как меня окатило каким-то «жидким» холодом в «Молодежной». «Значит, он существует, — подумал я. — Здесь все раскалено... Но небо чище, чем обычно. Похоже, иголка сегодня меньше падает». Взглянул на Солнце. Багровый диск тускло светил, низко повиснув над горизонтом. Розовый ореол вокруг него каким-то непостижимым образом превращал Солнце в траурное око, зловеще и с угрозой глядевшее на нас.

Выстроил короткую «коробочку», вывел машину в створ ВПП и почувствовал, как все внутри меня застыло. Руки привычно делали свое дело, Ил-14 послушно шел со снижением к полосе, а в кабине стояла тишина. Я бросил короткий взгляд на Белова, он на меня и... чуть заметно кивнул: «Надо садиться, командир». Или это мне почудилось?! Никем не было сказано ни единого слова и в то же время сказано все. «Садимся».

Я прибавил мощности двигателям.

— Выпустить шасси!

Ил-14 слегка вздрогнул, словно споткнулся в воздухе, но двигатели послушно потащили его дальше.

— Закрылки пятнадцать!

— Закрылки тридцать!

Машина чуть «вспухла», но я вернул ее в прежнюю глиссаду.

— Садимся!

Лыжи мягко зашуршали по полосе. Мы сели с небольшим перелетом, оставив под собой нетронутым голубой островок наледи на месте будущего старта. Еще не закончив пробега, нажал кнопку радиосвязи:

— Вэлло, давайте больного к наледи!

— Понял.

— Связь прекращаю.

Когда скорость уменьшилась, я осторожно развернул самолет, поставил его, как обычно, на свои же следы и порулил к месту старта. Останавливаться нельзя даже на несколько секунд — на снегу лыжи мгновенно «прикипят», и никакая сила не сдвинет их с места. Решил проверить, как поведет себя машина, если на взлете нам не удастся удержать ее на раскатанной части полосы. Как только подвернул Ил-14 вправо и краешком лыжи зацепил не тронутый гладилкой снег, самолет задрожал и резко рванулся в сторону. Сердце ухнуло куда-то вниз, я мгновенно увеличил мощность двигателей до полной: машина поскрипела, поскрипела, задрожала и выскочила из западни. Но в экипаже, кажется, никто не понял, что произошло.

— Будем кружить, пока не поднесут больного, — бросил я Белову. Он лишь молча кивнул головой. Очередной пробег. Даю команду:

«Сбрасывайте весь груз на ходу!»

Колб, Маслов, Пустохин открыли дверь, и части барокамеры посыпались на полосу. Холод хлынул в самолет, всю кабину заволокло туманом. Остекление мгновенно покрылось изморозью, мы с Беловым «ослепли». Скребками из оргстекла бросились с яростью соскребать ее с лобового стекла. «Только бы не въехать в иголку!» — думал я, пытаясь отчистить от белого налета хоть маленький кусочек бокового стекла.

Обошлось. Развернулись, порулили обратно, но тут я увидел, что сброшенные тюки лежат на полосе и их никто не убирает. «Черт возьми! Они, что же, не понимают, что при взлете Ил-14 может повести в сторону, лыжи ударят по грузу, металл на таком морозе не выдержит, и машина — битая!» Я яростно нажал кнопку радиосвязи: