— И что же вам парень сказал? Кстати, его как зовут-то?

— Зовут его Павел. Фамилия Косухин. Только я бы не советовал тебе к нему ехать. Сам ничего не узнаешь и меня подведешь. Я расскажу все, что он мог нам сказать. Я к нему потом один ездил, он мне ничего больше не сказал, а я нагоняй получил. От шефа. Да еще пригрозили премии лишить квартальной.

— Да что же это за персона такая, что лишний раз допросить нельзя? Ведь он же у вас был подозревамый номер один!

— Был, да сплыл. По нему дело закрыто, — хмуро ответил Виталий. — Да и то сказать, я сам не верю, что Павел Косухин в убийстве Тани замешан, хотя видеть его из тепловоза вполне могли.

— Совсем меня заинтриговал! Давай по порядку: приехали, спросили. Что Косухин ответил?

— Спросили, что, он делал в то время, когда Таню убили. Он в ловушку не попался. Спросил: «А когда ее убили?» Мы говорим: «Ты дурочку не валяй. С утра радио бубнит, и по телеку сообщали, что на железной дороге был взрыв, и примерно в это же время Таню убил кто-то». А он отвечает: «Я местное радио не слушаю. По телеку про взрыв сообщали, а про то, что Танюшку убил кто-то, не говорили. Мне только сейчас Толян сказал. Вчера я пьяный был в хлам, ничего не помню».

— Где же он пил, не у дороги ли?

— В том-то и дело, что пил в селе в буфете на той стороне, потом, как сам говорит, вышел и пошел Татьяну встречать к железной дороге. Ей отец запрещал с Павлом видеться, потому что — парень известный лоботряс и пьянь. Но Таня, наверное, любила его. Тайком на встречи бегала. Именно там у колеи чаще всего они виделись. Павел говорит, что в тот день не дождался ее. Утверждает, что сидел на пенечке, как обычно, попивал из горлышка водочку. Не заметил, как задремал. Очнулся, когда где-то гром загрохотал. А какой гром в апреле? Это и был взрыв! Говорит, посмотрел на часы, было 16 часов, решил, что Таня не придет, пошел домой, допил бутылку и лег спать. Дальше ничего не знает, на следующий день пришел друг из Таниной деревни, сказал, что убили Татьяну. «Вот и все о нем» — как говорят французы.

— Почему в дом не пускал? И почему всякое упоминание о Косухине из дела убрали?

— В дом, говорит, не пускал, потому что испугался. Хотел сначала нам свое алиби подсунуть. Будто бы спал весь вечер, с трех часов дома. А там мать и дружок были, боялся, что правду расскажут. Так оно, собственно, и вышло. Мать расплакалась, говорит, что не было Павлуши, пошел на встречу с Таней, а ее убил кто-то. Потом и сам Павел рассказал, как дело было. А упоминание о девушке и лежащем парне убрано из дела по настоятельной просьбе заместителя градоначальника нашего Каширина Сергея Ивановича. Павел Косухин — его племянник. Поначалу Каширин сказал — раскручивайте дело. Если Пашка убил, пусть отвечает! А потом, когда поговорил с ним самим, с матерью, пришел сам лично к Александрову, объяснил, что хочет Павла в Питер отправить от пьянства лечить, и убедил нашего следака и Сазонова, что Павел совсем безобидный алкаш.

— Почему же убрали показания пассажиров, которые видели Таню? Они-то Павлу не вредили!

— Как же не вредили? В трех деревнях враз заговорили о том, что Пашка ее убил из пьяной ревности. А если показания пассажиров убрать, то получится, что девушку убили раньше, чем Павел пришел к месту встречи. Тем более, буфетчица показала, что Косухин ушел из кафе совсем незадолго до взрыва, и, следовательно, не мог успеть ее встретить, поссориться, убить и изувечить.

— Плохо концы с концами сходятся, — задумался я. Потом решил уточнить: — А ты сам не думаешь на Павла?

— Нет, не думаю, — подтвердил опер. — Пашка не убивал.

— Почему так уверен? Эмоции? Хорошее впечатление на тебя парень произвел?

— Не в этом дело, — сказал опер и в задумчивости поскреб подбородок, заросший трехдневной щетиной. Потом он виновато взглянул на меня и сказал: — Побриться даже не могу. Дома почти не бываю, а бритву взять с собой забыл.

— Неважно, — улыбнулся я и в качестве поощрения к дальнейшим откровениям сказал: — Так даже лучше. Мужественнее. Так почему ты на Пашку не думаешь?

— Потому что тащили ее в кусты двое, — выпалил сыщик и добавил: — Ты фото убитой в деле видел?

— Видел.

— Видел, а внимания не обратил на положение рук. Я смотрел, смотрел: в чем, думаю, дело? Почему мне эти фотки не нравятся? Потом понял: говорим об одном, ищем одного человека, а тащили ее, скорее всего, двое. Схватили под мышки и тащили. Плечи у нее почти что вывернуты, и руки раскинуты. Если один тащит, руки почти вдоль тела ложатся, когда преступник жертву на землю бросает… Вот я на Пашку и не думаю…

— Ну, это ты, пожалуй, зря. И один потащит в таких-то обстоятельствах, может руки выдернуть напрочь… Ты экспертам и следаку об этом говорил?

— Говорил… Смотрели, смотрели, так и не решили… А я похожий случай знаю. Там тоже убили девушку беглые зеки, потом в кусты оттащили. Руки точно так лежали. Вот почему мне эти фотки так не понравились.

— Значит, думаешь, двое? — переспросил я и подумал: «Если и впрямь двое, то можно говорить о двух таинственных туристах. И тогда многое сходится». А вслух сказал: — Ладно, Виталик. Спасибо тебе. Надо будет к Александрову еще раз зайти, чтобы эксперты заключение письменное дали, потом думать будем. Но, честно говоря, твоя версия мне нравится. Вернее, хорошего мало, если шестнадцатилетнюю девчонку два мужика убивают, но эта версия хорошо ложится на дело по взрыву, так что, если подтвердится, быть тебе старшим опером. — Я знал о готовности московского начальства поощрить любые правдоподобные версии.

Виталик улыбнулся:

— Мне бы поспать часиков десять. Я бы еще и не то придумал. А старшего получить — не жажду. Дадут, хорошо. Нет… значит, так надо…

Мы попрощались, и Виталик первым вышел из кафе. Переждав пару минут, вышел и я, сел в машину и поехал к Сазонову.

Изложив все соображения по поводу своей версии, я вопросительно посмотрел на Михаила Логиновича. Он долго молчал, потом, к моему удивлению, сказал:

— Спасибо, Батогов. Я уже и сам об этом думал. Только, понимаешь, такое впечатление, что кто-то воду мутит, вроде не дает следствию по верному пути пойти. Все нас толкают на версию случайного взрыва поезда, а в деле по убийству Тани подсовывают маньяка-одиночку.

— Кто же вас толкает, Михаил Логинович? — удивился я. — Ведь вы здесь главный хозяин!

— Давай вот как сделаем, — не ответив на мой вопрос, продолжал Сазонов. — Мы с тобой эту версию о двух убийцах и их участии во взрыве поезда будем пока держать при себе. Ты по ней поработай, и я буду по своей линии работать. Потом все вместе и сведем. Лады?

— Хорошо, Михаил Логинович. Поработаем! — сказал я, решив обдумать и проверить свою версию до конца. — Пойду, надо съездить кое-куда.

— К Павлу не советую, — сказал вдруг Сазонов, как бы прочитав мои мысли. — Там пока все, что можно было, вытянули. Поезжай, побеседуй с местными, которые в поезде тогда ехали.

— И то верно, — согласился я и подумал: «А он не так прост! Значит, и сам уже о двух туристах знает и думал о другой версии. Но кто же может мешать следствию?»

Откинув пока мрачные мысли о тайных врагах среди оперативно-следственного состава, я решил подвести черту. Значит, так: двое неизвестным мне пока способом подстроили взрыв багажного вагона. Когда они что-то там у колеи колдовали, появилась Таня. Она стала невольной свидетельницей того, чем занимались… условно говоря, «диабетик» и «черный». Им пришлось ее убрать. «Туристы» инсценировали нападение маньяка-убийцы и исчезли. Но не совсем. Перед этим исчезновением их порознь видела туча народа. Вели они себя просто вызывающе. Значит, все, что они делали после взрыва, — маскарад. Надо было заметать следы… А под фонарем, как известно, видно хуже всего… А может… Пожалуй, решил я, оба они могли ведь и деньги унести!.. Сам ошарашенный такой мыслью, я поспешил ее пока отбросить. Нет, буду по взрыву работать… И по убийству…

Трех из семи местных жителей я не застал. Переговорил только с четырьмя. Остальные — один парень и две женщины — были на работе. Но двое парней, один из третьего, другой из шестого вагона, подтвердили, что, мельком взглянув в окошко — потому что оба собирали вещи, готовясь выходить в Межинске, — видели женщину в яркой куртке на велосипеде…