— Кирилл, разве ты раньше этого не знал? Женщины — вообще придурки!
Сообразив, что я нарвался на Клондайк, я тут же набрал Филиппа, который коротал время в каком-то самурайском кафе неподалеку. Он прибыл в экстренном порядке и разорался на всю улицу так, что люди начали на нас троих оглядываться: «Да мы!!! Всю жизнь!!! Ловим оплеухи за подобные высказывания!!! А тут!!! Сама женщина!!! И вдруг такое говорит!!! Да бежать из этой страны надо!!!» В общем, из этой страны мы убежали в то самое кафе японской кухни, где сидели приятели Филиппа и куда позже приехала Наталья Ивановна Германова. По прошествии двух часов веселых посиделок Фил и Наташа стали собираться домой, пригласив меня и Таню к себе в гости. Надо оговориться: перед нашей встречей Таня четко регламентировала, что в концепцию первого вечера умещается только совместная прогулка по городу и никак не сверх того, против чего я, собственно, и не возражал. Но… Ах, как мне хотелось бы объяснить смену ее решения чем-то греющим душу, например, любовью с первого взгляда! Однако я не могу этого сделать, ибо непреодолима сила десятого пункта, которым Танюша торпедировала меня чуть позже. К Наташе на квартиру мы уехали вчетвером: она — позевывая, Филя — ощутимо косой от пива, Таня — со своей рукой в моей руке, а я — с такой пьяной и безудержной весной в душе, что до сих пор не верится — было ли это или приснилось? Но слеп и невнимателен влюбленный циник, потому что циниками как раз и становятся те, у кого нет более действенного противоядия, чем цинизм, против эйфории чувств. В гостях у ребят мы пробыли часа два с половиной, а потом, поймав «ночной бомбардировщик» («Э-э-э, слищь, брат, триста мала, да?»), полетели ко мне. Если бы, Танька, я знал, каким жестким потом будет приземление, если бы я только знал… В изложении этого ярчайшего эпизода моей непримечательной жизни я, дорогие читатели, не пущу вас дальше порога своей спальни, уж извините. Потому что эти страницы — не про любовь, а про секс вы и без меня начитаны через край. Скажем просто: пока наше полушарие планеты было обращено к темной стороне космоса, мы с Таней зажгли свое собственное солнце.
Просветило оно недолго. Через день, позвонив Тане по телефону, я обнаружил вероломную подмену. Это был совершенно иной человек, который выдал мне убийственную вещь:
— Кирилл, мы можем быть только друзьями. Пойми, я все еще внутренне несвободна от своего бывшего парня. Мы расстались с ним, потому что он не хотел работать, сел мне шею, свесив ножки, а еще любил на меня орать по поводу и без повода. Он сейчас живет с другой девушкой, но что с того? Если он одумается, решит возобновить все со мной и быть более ответственным, я всегда приму его обратно.
Камрад, мы не знакомы лично, но ты явно богом поцелованный. Не порастет бурьяном взлетно-посадочная полоса твоего запасного аэродрома, будет мигать тебе приводными огнями сквозь года, тогда как я уже валяюсь грудой дюралюминиевых обломков, разбившись о твердь неразрешимого вопроса, — как же так можно издеваться над самой собой? Танюша, это подвиг. Подвиг в лучших традициях русских женщин, исторически притерпевшихся ждать мужчин из дальних походов. Однако помни: не всяк Одиссей возвращается в объятия своей истосковавшейся Пенелопы — бывают и накладки. Я придумал. Давай ты будешь ждать его, я буду ждать тебя, а меня еще кто-нибудь — и так далее? Поиграем в слабое звено: кто раньше всех проявит разумность, плюнет на все это и вычеркнет себя из листа ожидания, вернувшись к полноценной жизни. Можем даже устроить тотализатор и делать ставки.
Я спросил Таню Романову:
— Но как получилось, что ты со своей неувядающей, самоотверженной и жертвенной любовью в душе поехала ко мне домой через пять часов знакомства?
— Ой, ну это просто так случилось. Я и сама не знаю… Просто все так закружилось, замельтешило: к Наташе, к тебе, еще куда-то — вот я и сорвалась, хоть и не собиралась этого делать.
Нехило закружило, хочу заметить. Подхватило сумбурным вихрем, завертело в центрифуге событий и уложило точнехонько в мою кровать. По всему, наступает эра управляемых катаклизмов, где с виду непредсказуемые торнадо обстоятельств будут доставлять нужные объекты до требуемого адресата. Или это просто субъекты взяли моду притворяться объектами посторонних воздействий, снимая с себя всяческую ответственность?
— Это не поддается объяснению, Кирилл, — продолжала зачитывать последний пункт из тревожного пакета Таня. — Пойми: просто так вышло. Но ты не делай из этого никаких выводов касательно развития наших отношений.
Воистину, мы все — пешки в чьей-то игре планетарных масштабов! Это не мы — это нас. Нас передвигают резким щелчком с клетки на клетку, а мы только и успеваем, что удивляться своим перипетиям. Ой, я к вам в постель попала? Извиняйте на том — видит бог, не по своей вине. Но можем в дальнейшем дружить, раз уж «так получилось».
Герда, героиня произведения Ремарка, говорила так: «И запомни: прав всегда тот, кто лежит с женщиной в постели». Мне льстит, что правда в описанном случае на моей стороне, но передавайте Ремарку мой поклон, ибо, если бы не он со своим проницательным замечанием из уст вымышленного персонажа, я бы ни за что не узнал о своей правоте. Потому что реальная женщина не всегда признает этот факт, предпочтя задействовать в объяснении своего поступка некие потусторонние силы. Чтобы не зазнался, гордец. А то ему и так все слишком быстро досталось. Но скажите мне честно, положа руку на сердце: права ли сама женщина, которая так поступает? Выигрывает ли она? Или просто отворачивается от самой себя?
Династия Романовых на Руси, как мы помним, оборвалась весьма трагично. Скажу честно: я готов был короновать Таню на престол своего сердца, но злонамеренные потусторонние силы не дали этому случиться. Что ж, на обломках неудавшейся монархии придется довольствоваться Временным собранием. Я снова весь ваш, временные женщины…
Еще несколько сотен часов после этого разговора я чувствовал себя потерянным, будто что-то хорошо знакомое и послушное внутри меня вдруг вышло из-под контроля. Мне казалось, что все это время я скитался в океане на полупритопленном хлипком плотике, когда вдруг мне пересек курс огромный светлый лайнер. Я кричал, прыгал, махал ему просоленными обносками, пытался подгрести руками… Но вахта на мостике меня не заметила, и корабль невозмутимо ушелестел вдаль — весь в недостижимых огнях и полный предназначенного не мне тепла. Во мне жило странное чувство — мне было хорошо и плохо одновременно. Плохо оттого, что сами видите, как оно получилось. Но то, что в этом море помимо чадящих танкеров и безжизненных «Летучих Голландцев» встречаются иные корабли, — это дало надежду. Я снова плыл по волнам размышлений о своей невыдуманной жизни, грустно философствуя. Фи-лософствовал-то я всегда, мне только дай повод, но тут вдруг будто отняли слова для этого милого мне занятия, и внутренний голос лишь поскуливал, как продрогший пес. Мне было плохо без нее.
В те дни меня посетила одна не лишенная лирических мазков картина. Я понял, что безответная любовь — это, прежде всего, разное время. Когда, скажем так, заинтересованное лицо всей душой стремится к лицу менее заинтересованному, они попадают в несовместимые по скорости временные потоки. Для второго ничего не изменилось, но издевательски долгим и выстраданным становится время первого. Он начинает чувствовать каждую секунду, поражаясь, как в такой ничтожный тик стрелки может уместиться сто воспоминаний и сто грез о несбыточном. Его время становится бесконечным и бесцельным, как бесцельно заунывное буксование колеса на месте. Безответная любовь — это десинхронизация ритмов сердец, да простят мне потомки мои ученические художествования…
Весь в невеселых мыслях, я созерцал далекие дали. Пока в Бутовских просторах окончательно не испортили вид натиском урбанизации, и из моего окна еще можно видеть большой кусок горизонта. В хорошую погоду взору предстает разворачивающееся на много километров Подмосковье с его заплатками дачных участков, коттеджными новостройками и далекими городами районного значения. Окна смотрят на юго-запад, туда, где заходит солнце. У самого горизонта оно становится мягким, податливым пристальному взгляду, как теплый парафиновый шарик, парящий в подсвеченной глицериновой колбе. Это солнце можно рассматривать в бинокль и не обжечься. Мой бинокль после падения с тумбочки может прийтись впору разве что Михаилу Илларионовичу Кутузову, так как смотреть в него двумя глазами невозможно — левый окуляр безнадежно расфокусировался. Я стоял в залитой розовым закатным светом комнате и, прищурив один глаз, провожал солнце. Тридцатикратно увеличенное, оно выглядело фантастическим плазменным эллипсом. На его экваторе темнели три ясно различимых пятна, три провала в фотосфере[21], каждый размером как пять планет Земля. Время от времени диск солнца перечеркивали взлетающие из Внуково самолеты, и тогда доли секунды на его поверхности дрожала трепетная линия, как рябь на расплавленном металле. Но самое главное, солнце давало зеленый луч. Это довольно редкое в наших широтах явление, по большей части наблюдаемое в тропических морях. Когда верхний край светила скрывается за горизонтом, на мгновение возникает ярко-зеленая вспышка, следствие дифракции светового спектра в атмосфере и верхнем слое воды. Тут он был, конечно, слабее, и если бы не мой одноглазый бинокль, я бы ничего не увидел и у меня не было бы причин отвлекаться в своем повествовании на постороннюю поэтику. Затаив дыхание и уперев оптику в оконное стекло, чтобы она не дрожала в руках, я следил за тонкими салатовыми сполохами, которые пробегали по краям диска и сталкивались слабым всплеском на самой его вершине. Я был весь там — в этом живом Солнце. Я смотрел, а у самого саднило в горле и пощипывало в глазах от красоты, от непередаваемого никакими словами восхищения. Я не понимал… Зачем нам это дано? Зачем оно тревожит нас, потрясает нас, лишает нас покоя? Кто научил людей единиться с неживыми и равнодушными явлениями этого мира, проживая целую вечность в секунды красоты? Зачем это все нужно? Неужели ты, кем бы ты там ни был, не понимаешь, что оказал нам медвежью услугу и что нашим слабым душонкам это только мешает, дразнит их, бередит их, убивая своей недостижимостью и доводя до отчаяния бессилием, которое обнаруживают в такие моменты даже самые вчувствованные, даже самые глубокие слова?
